Глава восьмая
1
Деревня Пузичи.
Сентябрь пришёл на Белорусскую землю в тот год с густыми туманами и дождями. У природы всё шло своим чередом. Аисты улетели, не забыв почтить Полесье кружением над родными местами. Грачи рехнулись от обилия палого зерна на полях, ссорясь с галками и вездесущими воронами из-за каждого колоска. Вода в реках потемнела, посуровела, остыла – теперь не до купаний в жаркий полдень.
Урожай в тот год вышел не столь обильным, как в довоенные годы, но крестьяне и тому были рады, хотя и знали уже, что большая часть собранного с полей и огородов уйдёт в закрома Германии. Пузичские и Хоростовские колхозники не успели всё убрать до дождей, и теперь, меся сапогами раскисшую землю на полях, торопились свести в гумно, хотя бы то, что удалось собрать. Даже бульба казалась в тот сентябрь какой-то квёлой и водянистой.
Настя Михалюк с поля приходила поздно, по привычке отдавая себя всю без остатка страде. Хоть и была она высокая и сильная, что называется «кровь с молоком», а уставала, как и все. За то не краснела перед другими за себя. Не то, что за брата. Она с ним и не разговаривала почти. Так, иногда перекинется парой слов, но тут же отворачивалась и уходила в свой кут или к подругам, которые постепенно отдалялись от неё из-за того же Степана.
Обида на него в селе росла день ото дня. После расправы над евреями немцы выдали Степану и его шайке карабины и гранаты. Первое, что сделал новоявленный начальник полиции, прошёлся по сёлам, изымая оружие у земляков. Отобрал всё. А много ли оружия у крестьян из местности, где не проходили боевые действия? С двух сёл насчиталось двенадцать охотничьих ружей, а винтовки, выданные новобранцам военкоматом в Микашевичах, были сданы под расписки председателю сельсовета. Больше оружия ни в Пузичах, ни в Хоростово не нашлось. Поездка в Гоцк, Раховичи, Великий Лес и по близлежащим хуторам принесла тот же результат.
Затем Степан провёл перепись населения в подчинённых ему населённых пунктах, переписав всех от мала до велика. Собравшись, как обычно в отцовском доме с собутыльниками, начавшими привыкать к тому, что они теперь власть, Михалюк младший выделил из общего списка активистов, не забыв включить в него и свою сестру. Как-никак депутат сельсовета. Но Анисько, увидев Анастасию в списке, озлился на сына, стянул с бревенчатой стены вожжи и отходил начальника полиции в присутствии его же подчинённых, застывших с рюмками водки в поднятых для тоста руках. После этого Степан вычеркнул сестру и больше уже на неё даже не смотрел.
Лаврим, назначенный теперь старостой, зашептал ему на ухо, что, мол, и Фёдора Ясько стоит вычеркнуть из списка, так как он в бригадиры тогда идтить не хотел, а его председатель заставил. А ежели его немцам отдать, то в деревне не станет больше мастера на все руки – пропадём. Степан, немного подумав, вычеркнул и Фёдора.
Потом Степан переписал весь колхозный и частный скот, лошадей, телеги, сеялки, косилки, описал весь инвентарь в бывшей Голубовской кузне. Хотел описать аптеки Сары и Яки Кирзнер, но решил оставить это немцам, так как совершенно не мог отличить анальгин от аспирина. Однако аптеку после расстрела хозяек он заколотил и строго настрого запретил к ней подходить кому-либо. Весь материал, ткани и готовую продукцию из еврейских лавок и мастерских он свёз и, предварительно вытащив все брусы, доски и рейки, сложил всё добро в большом амбаре, принадлежавшем когда-то семье потомственных плотников и столяров Населя Рапопорта.
Не раздумывая долго, памятуя комендантский час, заведённый поляками в Полесье, когда не только не разрешалось выходить со двора после девяти часов вечера, но и днём собираться больше двух человек, он ввёл подобные же меры и в этот раз. Об этом своём решении Степан сообщил землякам, согнав их на площадь перед костёлом.
Дед Кулешик зло исподлобья глянул на Аниську и, сплюнув под ноги, выкрикнул из толпы:
– А как же-ть хоронить-то теперича? Вот коль твой батька завтра преставится, так уж всей деревней и не пойдём до погоста, так как больше двух не собираться. Так и працувать нельзя будет в поле, як больше двух людин соберутся. Или в церкву придтить нельзя буде на службу. Так як нам быть-то, Степан? Аль, может, и вовсе из хаты не ходить никуды?
– А с чего это ты, старый решил, что мой батька завтра помрёт? Или замыслил что-то плохое против него?
– Да енто я так. Для лучшего понимания спросил.
– Так больше о таком не спрашивай, а то сам на погост переедешь. А всем скажу, что в таких ситуациях германское правительство готово пойти на встречу и допускает, что на похоронах может присутствовать больше двух человек. И в церковь можно, и в костёл. Да, и свадьбы справлять не возбраняется.
– Мне вот интересно, – снова заговорил дед Кулешик. – Тебе и в правду немцы енто всё велели или ты сам придумал? Уж больно это смахивает… Ну… В общем, як при поляках было.
Степан хотел было уже пришибить неугомонного старика, но тут его остановил отец.
– Ты, Кулешик, помнишь, за что тебя так прозвали? – спросил вдруг Анисим. – За то, что ты как-то взявшись варить для пана Замойского кулеш на охоте, превратил его чёрт-те во что. Помнишь? Всё бегал вокруг котла, да приговаривал, мол, чудный кулешик получится, вкусный, да с пряными травами. А что вышло? Пересолил ты свой кулеш, да так, что порот был паном за порченую еду. Так вот и сейчас, Митря, не пересоли.
– А ты мяне не пужай! – вскипел дед Кулешик, да запнулся от удивления. Надо же! Его в кои-то веки назвали Митрей. Он уж и сам забыл, что его нарекли при рождении Дмитрием. Давно его никто так не называл.
– Ну, что ж! – отец Кубш потёр руки, улыбаясь. – Думаю, что до начала службы я успею пересчитать тебе зубы, пан Змитрок.
– А-а-о ы-ы-у-а? – прогорланил Змитрок, ерзая в стоматологическом кресле и боясь закрыть рот.
– Нет-нет! – хмыкнул Франтишек, вспоминая при этом первую встречу с местным «ходоком» и морщась от ужасного запаха лука, чеснока и перегара, исходящих изо рта пациента. – Не стоит так переживать. Всё будет хорошо. Главное – не закрывай рот и не дёргайся, а то вырву тебе не тот зуб, что потом делать будем? Мне лишней работы не надо, да и у тебя запасных зубов, надо думать, нет.
Кубш наклонился над пациентом и заглянул в рот, помогая себе стоматологическим зондом и зеркальцем.
– Так-так-так!.. – приговаривал святой отец. – Верхняя правая троечка… Ага… и шестёрочка… так… А здесь у нас двойка раскрошилась. Теперь внизу. Справа отсутствует пятёрка, но остались корни… Шестёрке потребуется серьёзная пломба. Тебе повезло, пан Змитрок – цемент у меня есть. Пока есть. Так! А слева у нас внизу всё хорошо. Теперь скажите мне, вельможный пан Змитрок, какой же конкретно из ваших зубов сейчас болит. Можешь закрыть рот и сказать по-человечески.
Ефим Змитрок опять заёрзал в кресле, затем поблямкал губами, видимо, приводя в порядок свой речевой аппарат и выдал:
– Так, едрить его через коромысло, я ж и говорю, мать ети, верхний болит. Вот энтот, чтоб ему!..
Он ткнул себя в щёку пальцем и тут же взвыл.
– Энтот – это который чуть ближе или чуть дальше? – спокойно спросил священник.
– Дык! Едрёныть!.. Который дальше… Рви его батюшка уже к чёртовой матери!
– В божьем доме о нечистом не говорят. Да и не бранятся, тем более, по матушке. Стыдно, пан Змитрок! Но я, входя в твоё положение, прощу тебя на первый раз. А во-вторых: не называй меня батюшкой – я же не православный священник, а католический. На худой конец, зови меня падре. Я так понимаю, что ты просишь удалить зуб?
– Да, батю… святой отец! – завопил Ефим. – Сил моих больше нет! Рви уже его к едреней Фене!..
– Ну вот! Уже лучше, – улыбнулся Кубш. – Одна радость работать с такими понимающими людьми. Если б ты совсем перестал бы материться, было бы ещё лучше. Я, конечно же, могу ампутировать этот зуб, но у меня большие проблемы с анестезией, так что…
– Чаво? – Змитрок вытаращился на священника, не поняв почти ничего из того, что тот сказал.
– Я говорю, что вырву его, раз ты просишь, но рвать придётся на живую. Понял?
– Да рви уже!
– Как скажешь.
Кубш взял пинцетом из кювета скатанный из ваты тампон и запихнул его за щеку. Затем он взялся за щипцы и посмотрел на Ефима. Тот, обливаясь потом, со страхом таращился на зловещий блестящий инструмент.
– Не волнуйся и не дёргайся, а то повредим челюсть, и вообще не сможешь ничего есть. Ну? С Богом!
Священник ухватился щипцами за обломок зуба и потянул его. Голова Ефима потащилась за своим зубом. Тогда Кубш левой рукой придавил голову пациента к подголовнику кресла и потянул сильнее. Змитрок взвыл, но рот всё же умудрился не закрыть. Через пару секунд, когда боль в верхней челюсти полешука достигла апогея, падре-дантист, вдруг, выпрямился и показал обезумевшему страдальцу вырванный зуб, держа его всё ещё зажатым в щипцах.
– Вот он, твой мучитель. Сейчас промоем ранку, и можно будет идти на службу. А в другой раз займёмся твоими остальными зубами. Смотри-ка! Хорошо вышел, и корни не обломились.
Ефим пощупал рукой щёку, потом, проследив взглядом за тем, как священник тянется за грушей-спринцовкой, наполненной водой и предназначенной для промывки полости рта после удаления зуба, он вскочил с кресла и помчался к выходу, на бегу ругаясь, на чём свет стоит:
– К едреней Фене!.. На хрен!.. Зубодёр хренов!..
– Вату не проглоти! – крикнул ему в след Кубш. – Да-да! На здоровье…
В костёле было немноголюдно, человек пятнадцать. Антон объяснил это тем, что в Пузичах католиков не так уж и много. В своё время костёл возвели по приказу местного польского землевладельца пана Замойского. Его к этому принудила его жена пани Эльжбета – ревностная католичка. Правда, она просила построить просто часовню, но гордыня изгрызла шляхетское сердце, и он решил на зависть соседям всё-таки возвести в деревне собственный костёл. Хорошо ещё не додумался выписать из Варшавы орган. Тогда здесь, конечно, было бы побольше прихожан, чем теперь, но с органом бы пришлось выписать из той же Варшавы и органиста, а это уже дополнительные расходы для святой католической церкви.
Кубш в полном пасторском облачении встал за кафедрой, предварительно осенив себя крестным знамением, глядя на деревянную статую Иисуса, и посмотрел на прихожан. Лица по-крестьянски простые, но серьёзные. Одеты без изыска, но в чистое. И-то хорошо, что пришли. Правда, вон тот у входа с белой повязкой на руке, чем-то похожий на дьякона, не очень похож на верующего. Может это полицай, приставленный следить за священником?
Ну, что ж! Пора начинать.
– Воимя Отца и Сына, и Святого Духа! Аминь! Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie. Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen.[1]
Он смотрел в лица и видел, как по мере чтения молитвы лица, людей светлели. Пропадал страх, появлялась надежда. Даже у полицая что-то изменилась поза: он выпрямился, стянул с головы кепку и прижал её к груди, сложив руки так, что со стороны можно было подумать, будто он молится вместе со всеми. Навряд ли…
– «И не давайте места дьяволу» сказано в послании Святого Апостола Павла к Ефесянам, – проговорил священник, глядя на прихожан. – Одному семинаристу дали задание написать сочинение о Святом Духе и о сатане, выделив ему время до конца лекции. Половину отведенного ему для работы времени, он должен был писать о Духе Святом, вторую половину, о сатане. Он потратил все время, работая над первой темой. А потом написал внизу сочинения: «а на сатану мне времени не хватило». Конечно, так не заработать хорошей оценки, но именно так, и не иначе, можно победить сатану и устоять против него. Если полностью проникнемся Словом Божьим, будем молиться, и исполняться Духом Святым, то не дадим места дьяволу.
Дьявол не может влезть в нашу жизнь там, где царит Дух Святой. Когда мы через крещение и истинную не лицемерную веру, обретаем спасение, мы принимаем Духа Святого, но даже истинно верующий, может дать место сатане в своей душе, и в своей жизни, если проявит духовную леность и незрелость. Единственное средство против этого - исполняться Духом Святым как об этом говорится в Писании Павла к Ефесянам в главе пятой в восьмом и девятом стихах: «…но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу». Поэтому и призывает нас Господь через Писание и апостолов: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Первое послание Петра глава пятая стих восьмой. А значит, нам надо последовать совету Апостола Павла опять же в его Послании к Ефесянам: «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней дьявольских. А паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого».
Поэтому, как видно из выше приведенных мест Писания, и как об этом учат все Святые Отцы и учителя Церкви, только ежедневная молитва, чтение духовной, богословской литературы, частое посещение месс, и особенно, причастие и исповедание, дают нам возможность исполнятся Духом Святым, и не давать в свей душе и жизни, места дьяволу, который ищет «кого поглотить».
Но исполнятся Духом Святым, кроме всего прочего, означает полное покорение воле Божьей.
Вот что об этом пишется в Святом Писании во Второй Книге Паралипоменон: «Ныне не будьте жестоковыйны, как отцы ваши, покоритесь Господу и приходите во святилище Его, которое Он освятил навек; и служите Господу Богу вашему, и Он отвратит от вас пламень гнева Своего». Потому что если мы покоримся Господу, противостанем сатане, то по словам Апостола Иакова, дьявол сам убежит от нас: «Итак покоритесь Богу; противостаньте дьяволу, и убежит от вас».
И тем, кто покоряется Богу и изгоняет сатану из своих сердец и душ, из своей жизни и ума, Христос дает неложное обещание, что каждый: «Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой». Евангелие от Иоанна глава двенадцатая стих двадцать шестой.
И не важно, что вокруг нас множество людей, даже среди якобы верующих, которые служат не Господу, а себе, миру, и таким образом сатане. Это для нас не оправдание, и не причина оставить борьбу с сатаной, не причина дать ему место в себе и своей жизни. НЕТ!!! Мы должны в таком случае сказать этим людям то, что сказал однажды Иисус Навин:: «Если же не угодно вам служить Господу, то изберите себе ныне, кому служить, богам ли, которым служили отцы ваши, бывшие за рекою, или богам Аморреев, в земле которых живете; а я и дом мой будем служить Господу». Так сказал Иисус Навин в главе двадцать четвёртой.
Отец Франтишек сделал паузу и, обведя всех строгим взглядом, продолжил:
– Поэтому призываю вас друзья, читайте Писания, духовную литературу, молитесь. И если ваши помыслы и ваша душа будет занята Богоугодными делами и размышлениями, то для сатаны не останется времени и места в вашем уме, в вашей душе, в вашей жизни. Покоряйтесь Богу, молитесь, чтобы Дух Святой исполнил вас, чтобы Господь дал вам сил. И тогда вы сможете победить лукавого, угашая щитом веры все его раскаленные стрелы.
Здесь он опять остановился, но на этот раз взгляд его был устремлён на полицая, всё ещё стоявшего у дверного проёма. Полицай поёжился и переменил позу, словно ему стало не по себе от взгляда священника.
Кубш продолжил:
– И тогда дьяволу действительно не будет места в вашей душе и вашей жизни. Боритесь с дьяволом. Он хитёр и прячется в нас с вами. Это он подталкивает нас к порочным и злобным деяниям. Помните всегда о семи смертных грехах и не творите зло.
Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь!..
– Хорошая проповедь, святой отец, – сказал Кубшу дьякон Антон, когда прихожане покинули костёл. – Давно люди не слышали ничего подобного в этих стенах. После того, как отец Войтек оставил приход и убыл в Краков, здесь вообще не проводилось ни одной мессы. И, Слава Богу! – здесь наконец-то появились вы!
– Антон, вы обратили внимание на полицая, стоявшего в дверном проёме?
Лицо дьякона Яськевича помрачнело, он вздохнул и отвернулся.
– Конечно, обратил. Как его не замечать, если это мой родной брат Янко? Горе моё…
– Ваш брат в полицаях? – Кубш пристально посмотрел на Антона.
– Да, пан Кубш, – снова вздохнул дьякон. – Я же говорю – горе моё. Ещё в юности совершил одну глупость, пойдя в польскую полицию, польстившись на посулы полицмейстера Барды, да послушал совета Степана Михалюка. А потом прятался, скрываясь от Советской власти, но его всё же нашли и упрятали в барановичскую тюрьму. Пришли немцы и выпустили его, и вот теперь вернулся. Теперь он снова в полицаях, только у немцев. Знаете, святой отец, это как снежный ком с горы. Ком катится, а к нему налипают новые слои и он становится всё больше и больше. Так и с Янеком – катится и катится вниз, а грехи к нему липнут и липнут.
– Вы пробовали с ним разговаривать? Пытались отговорить?
– Конечно, пытался. Говорил с ним не раз, даже упрашивал. Предлагал ему место в костёле, для начала служкой, а там как пойдёт. Но он и слушать ничего не хочет. Всё думает, что я, как старший брат, стараюсь навязать ему своё мнение и воплотить через него свои желания. Какая глупость! Я же просто переживаю за него, забочусь.
– Он с вами живёт?
– Нет. Он занял один из освободившихся еврейских домов после погрома.
– Еврейский дом… Пригласите его как-нибудь на ужин ко мне. Не навязчиво, будто вскользь. Попробуем, что-то с ним сделать. И, кстати, здесь где-нибудь можно достать хорошее пиво?
2
Хутор Грудов
– Гриша, – обратился Василий Захарович. – Возьми Буйницкого и ещё пару человек и сходи-ка в Хоростово да разузнай, что и как. Учить тебя не буду – сам всё знаешь. Зайди к моему старшему брату Степану, думаю, он подскажет всё что нужно.
Григорий тут же отправился в родное село. Двоих он оставил на окраине, а сам с Владиславом Буйницким пошёл к Сепану Коржу. Степан встретил их радушно, даже водку на стол выставил, вот только ни Карасёв, ни Буйницкий пить не стали, сославшись на важность порученного Василием Захаровичем дела.
– А что надо-то? – спросил Степан.
– Да надо нам, понимаешь, узнать, как часто немцы приезжают в село, кто полицаи. Состав, количество, вооружение. Наладить снабжение отряда и не только продуктами, но и информацией.
– Нее! – покрутил головой Степан. – Тут я вам не помощник. Я лишь знаю, что немцы в село наезжают, то за зерном, то за скотиной, да ещё знаю, кто в полицаях. А, насчёт вооружения… Я в этом не силён. А ещё не знаю, как немцы частят к нам, и, когда вновь приедут. Одно скажу, что помогать вам буду, чем смогу, но много не обещаю – немцы всё выскребают. Тут уж самим не до жиру. Вася-то сам, когда придёт?
– Ты смотри, не скажи кому, кто у нас командиром отряда. Даже родне. И меня не видел ни разу. Понял?
– Так ясно, что понял. Как там его теперь зовут-то хоть?
– Комаров. И всё.
– Ясно. А ты, Гриша, вот что. Сходи-ка ты на хутор к Груздову. Там наш и твой двоюродный брат живёт Лёшка. Алексей. Тоже Корж. Помнишь его?
– Конечно, помню. И что?
– Я-то домосед. Даже, вон, к соседям не хожу. Да, куда мне с моими-то ногами. А вот Лёшка у нас человек общительный, да с разными людьми говорит. Он и в Старобин на рынок мотается, и в Величковичи и здесь по месту, то в Раховичи, то в Ясковичи, то в Гоцк. Этот должен много чего знать. Так что иди к нему. А я тебе на дорожку бульбочки подсоберу, хлеба опять же, солонинки малость…
– Спасибо, Стёпа, не надо. До Алексея идти не долго – оголодать не успеем. А там нас он подогреет чем-нибудь. Ну, бывай, Степан!
– Бывай, Гришаня!
Дорога на хутор действительно заняла немного времени. Шли быстро лесной тропой, не обращая внимания на тут и там вспархивающих птиц.
Небесная хмарь не развеялась. Тучи ползли низко и медленно, но дождя не было. Напуганный появлением людей поползень, вместо того чтобы улететь, забегал по стволу молодой сосны вверх-вниз, попискивая тревожно, словно прощался со всей роднёй. Глупый удод, плюхнувшись в черничник рядом с тропкой, поздно заметил приближающихся партизан, а когда заметил, решил притвориться тряпочкой: раскинул крылышки, распушил хвост и хохолок, улёгся на черничник. Но не удержался удод на тоненьких веточках и скатился прямо под ноги человеку, а улетать всё же не стал, а остался лежать и наблюдать желтоватым круглым глазом, как люди перешагивают через него и уходят дальше.
Вскоре лес расступился и открыл взгляду небольшое вспаханное поле и постройки хутора. Карасёв осмотрелся. Посторонних на хуторе явно не было. Дом и хозяйственные постройки были сработаны на совесть, видно, что для себя. Даже кровля на всех строениях не соломенная, а из тщательно струганной доски.
Ближе всего к лесу и дальше от дома располагалось бревенчатое гумно. От него до леса метров пятьдесят не больше. Перед ним полозьями вверх лежали сани, видимо приготовленные для ремонта. Жена Алексея вышла из коровника, из которого доносилось тревожное мычание, с ведром в руках. Сам же Алексей что-то строгал на верстаке, сработанном под навесом возле дома. Два его сына копались в огороде.
Григорий обернулся к своим людям.
– Значит так, – сказал он. – Думаю, здесь бояться нам нечего. Алексей, как-никак, наш с командиром сродственник, а, стало быть, не предаст. Так что идём все вместе, братцы.
Они вышли из леса на открытое пространство, и пошагали по пашне, уже не таясь прямо к дому. Первыми их заметила жена Алексея и поспешила к мужу. Тот отложил рубанок и, отряхиваясь от стружки, вышел навстречу.
– Гриньша! – воскликнул он, всплеснув руками. – Ты что ли? А я-то уж думаю, кого к нам на хутор занесло.
Он ускорил шаг и, подойдя к Карасёву, обнял двоюродного брата и похлопал его по спине.
– А у нас корова нынче отелилась, так я строгаю тут доску, чтобы клеть сделать для телёнка. А тут жена подошла. Говорит, что вы идёте. Ну, будьте ласко, захóдьте в хату.
Он посмотрел на жену.
– Давай, Груня, накрывай на стол. Будем гостей кормить. Да не забудь груздей солёных на стол поставить. Я ведь помню, что Гриньша у нас дюже до груздей тех охотник. А? Так ведь?
Не успели партизаны оглядеться в хате, как расторопная Груня уже накрыла на стол. Расселись чинно: хозяин дома во главе стола, гости по бокам на лавках, прибежавшие с огорода сыновья, поздоровавшись с гостями, хапнули из чугунка по бульбе и умчались продолжать работать. Груня подхватила ведро с тёплой водой и тоже ушла – нечего ей в мужские разговоры лезть, своих дел по горло.
– А чего это вы, Гриньша, оружные-то ходите? – спросил после первой рюмки Алексей. – Вы часом не партизаните? А-то я слыхал, что где-то в лесах у нас объявились смельчаки, да немцев щипают понемногу.
– Да, Алёксей, мы из партизанского отряда, – кивнул Карасёв. – К тебе вот пришли за помощью.
– А чего надо-то? – насторожился Алексей. – Немцы намедни приходили с полицаями, два мешка бульбы, да два мешка буряков с морквой и луком забрали. Да ещё три мешка с зерном, что я приготовил на мельницу свезти, взяли. Да капусты мешок, да борова с курями. Полную телегу нагрузили. Конь, в правду сказать, у них добрый был, телегу ту, как пёрышко по колдобинам попёр и не заметил. А конь тот пузичский. Я его сразу узнал. Прокоповича Григория Игнатьевича. Приметный коняка. Так что, братцы, я конечно подмогну, но немного. Вы ж тоже поймите: мне ж зимой семью кормить чем-то надо. А немцы ведь ещё придут. Ой, придут!..
– Да, ты, Алексей, не беспокойся, – махнул рукой Григорий. – Ох и грузди у тебя! Знатные грузди!.. Мы к тебе не за тем пришли. Нам, конечно, продукты нужны: бульба, буряки, морковь с луком, да и капуста тоже, и от зерна б или муки не отказались бы. А то у нас от одного мяса уже несварение желудка у многих. Но сейчас нам важнее знать побольше о враге. Кто, сколько, какое вооружение, график приездов. Полицаи опять же. Но груздей своих мне в банку-склянку насыпь всё же… Хороши!.. Ой, хороши!
– Да, это мы с нашим удовольствием! – поднимая стопку с самогоном, воскликнул Алексей. – Токмо у меня нет склянок, я тебе в крынку их накидаю. А вот насчёт остального… Знаете, что, хлопцы, вы пока у меня на гумне схоронитесь. Крыша там нетёклая. Воротину прикрыл, да сиди себе. Мало ли кто придёт. А мне працувать надо. Доделаю клеть для телкá, а тогда приду и поговорим. Добро? А к вечеру, моя Груня ещё и драников нажарит, да со сметаной.
– А что в хате нам не посидеть?
– Да мало ли, кто зайдёт на хутор. Сейчас времена такие, что никому веры нет.
– Добро, – кивнул Карасёв.
– А чтобы вам там не слишком грустно было, возьмите с собой бутылочку, да грибочки.
Из теплой хаты, да от накрытого стола в зябкую прохладу уходить не хотелось, да ещё и морось с неба посыпалась, будто тучка решила прилечь на хутор. Передёрнув плечами, Карасёв с бойцами направились к гумну, а Алексей пошёл к сыновьям, видимо, чтобы проверить работу. Молодые. За ними глаз да глаз нужен.
Бутылку допили, грузди съели. Прошло больше двух часов, а Алексей всё не шёл. Видимо, много работы. Партизаны уже и подремать успели по очереди.
Где-то не очень далеко закричал ворон:
– Кра-кра!..
– Чего это ворон всполошился? – насторожился Буйницкий.
– Пойду, гляну, да за одно и до ветру пройдусь, – сказал один из бойцов и, приоткрыв воротину, выглянул наружу, да тут же юркнул обратно. – Ой, братцы! Кажись немцы!..
– А ну-ка дай, я посмотрю, – сказал Григорий и выглянул наружу. – Вот чёрт! Немцы! Окружают… Так, хлопцы! Быстро к лесу. Бегите-бегите!.. Вот сука Алексей! Меня, брата своего двоюродного сдал! Гадина!.. Пошли же! не стойте!..
Первым выбежал Буйницкий и залёг за перевёрнутыми санями, прицеливаясь из винтовки. Остальные, включая Григория Карасёва помчались к лесу.
Немцы выстроились цепью и обходили хутор с двух сторон. В центре шли полицаи. Увидев убегающих партизан, противник открыл огонь. Первой же очередью из автомата попали во впереди бегущего бойца, который первым заметил немцев. Он молча упал лицом в пашню и застыл.
Пули жужжали над головой, как взбесившиеся пчёлы. Добежать бы быстрее до леса, а там, прикрывая, дать возможность отступить Владиславу Буйницкому, который уже начал отстреливаться из-за саней. Оглядываться некогда. Всего-то полста метров до леса, а он всё не приближается.
И тут пуля попала в плечо Карасёва. Он упал на землю в трёх метрах от ближайших кустов и скорчился от боли. Второй боец подхватил его и, пригибаясь, поволок к спасительным зарослям лещины.
Лес принял партизан быстро, как старых знакомых, и укрыл от взгляда немцев. Карасёв с оставшимся бойцом залегли: один за бугорком прикрываясь стволом сосны, а второй прямо за лещиной. Почти не целясь, Григорий дал очередь из трофейного автомата по подступающим к Бйуницкому врагам, рядом раздался выстрел из винтовки. Пара немцев и один полицай упали, но немцы упрямо продвигались к изрешечённым пулями саням.
Григорий, превозмогая боль в раненом плече, выпустил в немцев весь магазин, перезарядил и снова начал стрелять, теперь выцеливая противника наверняка.
– Владисла-ав! Беги!.. – закричал Карасёв. – Беги!..
Буйницкий, словно услышав его крик, вскочил на ноги и, пригибаясь, помчался к лесу. Один из полицаев присел на колено и, прицелившись Владиславу в спину, выстрелил. Партизан взмахнул руками и упал на землю. У Карасёва сердце рухнуло в пятки. Спустя секунду Буйницкий вдруг встал, и, сильно хромая, продолжил идти к лесу. Видимо выстрел полицая попал ему в ногу.
Партизаны прикрывали своего товарища огнём как могли, но один автомат и одна винтовка, не смогут обеспечить достаточно плотный огонь. Прохромав ещё пару шагов, Буйницкий получил ещё одну пулю, на этот раз в спину. Он упал. Карасёв, уже встав в полный рост и держа автомат в не раненой левой руке, палил по немцам, крича и матерясь, на чём свет стоит.
Краем глаза Григорий увидел, как Владислав шевельнулся. Так, значит, он живой! Карасёв снова лёг на землю, и, перезарядив автомат начал короткими очередями стрелять в тех, кто пытался приблизиться к раненому партизану.
Винтовка напарника перестала стрелять. Он обернулся боец сидел на земле и вертел в руках свою разбитую шальной пулей винтовку. По щеке с головы обильно текла кровь. Значит и этот ранен.
Он снова посмотрел туда, где на поле лежал Буйницкий.
Григорий увидел, как Владислав извлёк из кармана «лимонку» и выдернул чеку.
– Нет-нет-нет!.. – закричал Григорий. – Владислав, нет!..
Немцы подошли уже совсем близко. Карасёв стрелял и стрелял, пока затвор не издал сухой щелчок. Всё. Патронов больше не было. Он откинул автомат и достал из-за пазухи «Вальтер».
– Врёшь, – зашипел он, выпуская во врага пулю за пулей. – Не возьмёшь…
Владислав лежал, прижав руку с гранатой к груди. Четверо немцев и один полицай подбежали к нему. Полицай хотел, было, перехватить гранату, но не успел.
Карасёв застыл на мгновение и оно показалось ему вечностью. Он увидел, как один из подбегавших к Буйницкому немец вдруг попытался затормозить и засучил ногами, в попытке сбежать. Как второй и третий немцы кинулись на землю, но не успели упасть. Четвёртый немец просто вытянулся во весь рост, и поднёс руку ко лбу, желая напоследок перекреститься. Полицай, выбрасывая из-под сапог крупные куски жирной земли, попробовал убежать куда-нибудь подальше. Но никому из них это не удалось.
Граната взорвалась, убив Владислава Буйницкого и пятерых его врагов.
– Не-ет! – заорал во весь голос Григорий.
Он вскочил на ноги и стал стрелять из пистолета, пока не кончились патроны.
Запихнув пистолет в карман, Карасёв подскочил к своему бойцу и, схватив того за руку, помог встать. Петляя между деревьями, не разбирая пути, партизаны побежали вглубь чащи.
Василий Захарович сидел в командирской землянке, склонившись над картой, и делал пометки в своём блокноте, подаренном Чуклаем. Рядом на столе дымилась кружка с травяным отваром, заменявшим партизанам чай.
Дверь в землянку распахнулась, и внутрь вбежал Эдик.
– Товарищ командир! – крикнул он. – Там Карасёв… Ранен.
Корж подскочил и кинулся к выходу.
Карасёва и его бойца уже занесли в медицинскую землянку. Анна Богинская и санинструктор Саша Гусев уже суетились подле него и его товарища.
Корж подошёл к Григорию. Тот схватил его за руку и прохрипел:
– Вася, братик… Нас предал наш брат Алексей. Как же так? Он же наш с тобой брат…
3
Брянская область.
Её привели в разведотдел Западного фронта. Ребёнок в утробе сегодня был, как никогда, активен и брыкался, норовя пробить себе выход к белому свету. Это, наверное, от того, что она не ела уже почти двое суток. На передовой сердобольный старшина пехотной роты самолично принес ей котелок супа и котелок перловой каши, называемой в солдатской среде ещё со времён царя «шрапнелью». Но это было два дня назад. А потом были допросы в контрразведке. И лишь один стакан воды за всё это время.
Особист, правда, не лютовал, был вежлив и достаточно учтив, проявил участие к её беременности, да, и вопросы задавал правильные. Он даже не повысил на неё голос ни разу. Но, вот покормить… Толи забыли, толи посчитали неважным.
В разведотделе в отличие от штаба фронта не было никакой суеты. Видно было, что каждый чётко знает своё место и дело. По длинным коридорам никто не носился, сломя голову, сбивая друг друга с ног, никто не кричал, никто не ругался по телефону семиэтажным матом, так, чтобы сотрясались стены.
Но так было не всегда. С самого начала войны, казалось, паника и неразбериха заразили и разведотдел. Никто толком не знал, что делать: разведка велась из рук вон плохо, скудные данные, крохами поступавшие из тыла противника и с линии фронта, надлежащим образом не обрабатывались, не анализировались, подразделения, способные приносить хоть какую-то информацию, были либо бездарно подготовлены, либо лишены грамотного руководства. Пока на Западный фронт не прибыли опытнейшие разведчики, стяжавшие заслуженную славу ещё в Гражданскую войну – Тарас Федотович Корнеев и Артур Карлович Спрогис.
Стул, на котором Вера сидела в коридоре, ожидая приёма у начальника разведотдела, был достаточно удобен, но для обычного человека, а не для беременной женщины находящейся уже на девятом месяце. Ей бы прилечь, но кто ж поставит софу или диван в таком месте. Да ещё и ноги сильно отекли от бесконечной ходьбы. Шутка ли? Пройти пешком от Полесья до Брянской области в её-то положении. Но она не жаловалась даже самой себе.
Наконец дверь приёмной распахнулась, и на пороге показался молоденький офицер. «Ему бы ещё в лейтенантах ходить, а он уже капитан», – подумалось Хоружей.
– Вера Захаровна? – спросил капитан. – Проходите, пожалуйста.
Вера с усилием встала и прошла в кабинет к начальнику разведотдела.
Ей на встречу прошагал поджарый усатый полковник, подтянутый и розовощёкий, ка с экрана кинематографа.
– Здравствуйте, Вера Захаровна, – улыбаясь, приветствовал он Хоружую. – Полковник Корнеев. Рад, что вы, наконец-то, добрались до нас. Позвольте представить вам подполковника Спрогиса.
Он указал рукой в сторону молчаливо наблюдавшего за ней очень серьёзного мужчину в военном френче без знаков различия, стоявшего у стены с картой участка фронта. В голове у Веры мелькнула мысль: «Если карта не прикрыта, значит, мне доверяют».
– Спрогис Артур Карлович, – представился подполковник. – Прошу вас, Вера Захаровна, присядьте.
Он указал на кожаный диван, застеленный синим байковым одеялом. Вера прошла к дивану и с упоением опустилась на него, откинувшись на спинку. Тут её взгляд упал на стакан с чаем и блюдечко с одиноким бутербродом, стоявшие на столе под лампой с зелёным абажуром. Вера, как заворожённая, не могла оторваться от этого натюрморта. Корнеев проследил за её взглядом и приказал капитану принести ещё бутербродов и чай. Буквально через минуту, словно бутерброды и чай ждали лишь щучьего веленья, еда появилась в кабинете и опустилась на маленький столик возле дивана.
Пока Хоружая наслаждалась едой, Артур Карлович и Тарас Федотович, молча, с лёгкой улыбкой наблюдали за ней, не прерывая трапезы, но, как только Вера насытилась, они сразу стали серьёзными и собранными.
– Вера Захаровна, буду откровенен, – начал Корнеев. – Я навёл о вас справки и меня впечатлило. Ваш послужной список от школьной учительницы до одного из лидеров партизанского движения и подполья… А когда я вас увидел был поражён ещё больше. Вы на каком месяце?
– На девятом уже.
– Так у вас уже срок подошёл! Вы ж вот-вот должны… Ну, душа моя… Сражён наповал. И как же вы дошли-то до нас?
– Вот так и дошла. До линии фронта меня наши ребята проводили, а там уж до Брянска то на полуторке, то в «Эмке», даже на танке проехала с десяток вёрст. Но ведь не просто так на прогулку шла. У нас там беда, товарищ полковник, немцы в тылу лютуют, невинных убивают. Да полицаи, будь они неладны! У народа последнее отбирают. На дорогах беженцев полным-полно, немецкие самолёты расстреливают всё, что видят. Бомбят поезда, мосты, даже детдомá.
– Да-да, знаем, – Корнеев встал и прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. – Вы рассказали в контрразведке, что ваш отряд был создан в первый же день войны. А кто командир отряда?
– Корж. Он был до войны инструктором в Пинском обкоме партии, а до этого успел и на Кубани поработать и в НКВД послужить…
– Подождите, подождите… – вмешался Спрогис. – Уж не Василий ли Захарович?
– Он. А вы знакомы?
– Да, довелось. Мы в Испании вместе были, и на спецкурсах вместе учились с ним и ещё с очень многими хорошими людьми. Повезло вам с командиром. К нему в Испании удача так и липла, словно он мёдом вымазан. Да. Опыта у него не занимать.
– Это точно. Я его ещё по партизанской работе знаю. Он умудрялся свой отряд под носом у поляков провести так, что поляки потом неделю в затылке чесали, пытаясь понять, как это у него получилось. В первом же бою ребята из нашего отряда танк подбили, и экипаж в плен взяли, при этом у нас ни одного раненого. А во втором…
– Что во втором? – спросил Спрогис, видя, что Вера замялась.
– А во втором погиб мой муж Сергей Корнилов.
– Соболезную, Вера Захаровна. Соболезную. А когда случился первый бой?
– Двадцать восьмого июня. На реке Ясельда. Это под Пинском.
– А не могли бы вы это место на карте показать?
– Конечно, могу, – Вера поднялась с дивана и подошла к карте. – Вот здесь. Этот мост в народе почему-то называют «Рябым».
– Ага! – вдруг оживился Спрогис. – До нас дошли сведения из радиоперехватов, что в этой местности работает неизвестное советское подразделение, и они умудрились подбить танк немецкой двести девяносто третьей дивизии.
– Да-да! Немецкий офицер именно эту дивизию и называл. Кажется, он назвался лейтенантом Реппом.
– Так вот значит, что это за неизвестное подразделение. Ну, Вася!.. Ай да молодец! А мы тут гадаем!..
– Много он кроме этой операций провёл? – спросил Корнеев.
– При мне ещё две. Это не считая мелких засад. В одной погиб Серёжа, а вторая без потерь. Станцию Синкевичи взяли, разгромили комендатуру, взорвали составы на станции и участок железной дороги за городом. Фашистов кучу побили, а у нас только легко раненые.
Спустя час, уставшую до чёртиков в глазах, Веру Захаровну, снабдив пропуском в Москву и направлением к Судоплатову, а так же пайком на три дня, увезли в столицу. В пути она всё прокручивала и прокручивала в голове свой разговор со Спрогисом и Корнеевым.
– Вера Захаровна, как вы считаете, что больше всего необходимо для нормальной работы вашего отряда? – спрашивал Артур Карлович.
– Связь. В первую очередь необходимо наладить связь с Большой землёй. Нужны радиостанции, батарейки, нужны связи с другими отрядами для координации действий. Ну, и, конечно же, боеприпасы, медикаменты, оружие. В отряде ведь в основном винтовки, да и те не очень новые, а им бы автоматы, пулемёты. Неплохо было бы прислать им противотанковые ружья, миномёты. И очень важно послать им взрывчатку, мины.
– Вот это всё и то, о чём мы с вами разговаривали и расскажите Судоплатову. Не бойтесь его смутить грустной информацией. Он человек бывалый, закалённый. Пустые армейские «Так точно!», «Никак нет!» ему не нужны и он на них, мягко говоря, не реагирует. И лизоблюдов терпеть не может. Зато любит, когда ему говорят правду, какой бы суровой она ни была. И вот ещё что… Если вдруг надумаете вернуться в строй… Я понимаю, что сейчас в связи с вашим положением вам не до того, но, всё-таки, буду очень рад такому специалисту, как вы. Добро пожаловать!..
Из Москвы она ехала поездом до Рязани, а затем на перекладных добралась до Скопина, где её уже ждали, получив телеграмму, престарелая мать, две родные старшие сестры и дочь Аня.
В столице всё было именно так, как и говорили Корнеев и Спрогис: её встретили на Лубянке, проводили к Павлу Судоплатову, который отнёсся к её рассказу очень серьёзно, задал очень много вопросов, а затем приказал выписать ей пропуск из Москвы и проездные документы.
Судоплатов, как и Спрогис с Корнеевым, понравился Вере. Лишнего не говорил, глупых вопросов не задавал. Особенно поразили Хоужую его глаза – усталые, но с какой-то маленькой смешинкой, поражающие своей глубиной и человеческой мудростью.
Маленький бревенчатый домик в Скопине встретил Веру Захаровну с провинциальной сердечностью и теплотой, которых так не хватает большим городам. Сёстры и мать кудахтали над нею, осыпая заботами и поддержкой, дочь Аня, узнав о гибели отца, долго плакала, но потом не отходила от матери ни на шаг. Сердобольные и радушные соседи несли в дом нехитрые угощения, на улице все здоровались, хоть и виделись впервые.
А через неделю пятого октября отошли воды и начались схватки. Пока мать и сёстры суетились вокруг Веры, Аня сбегала на другой конец городка и позвала акушерку. Акушерка пришла быстро, но опоздала и успела уже лишь к тому, чтобы подхватить, вышедшего на свет мальчика. Хоружая назвала сына в честь мужа Сергеем Сергеевичем Корниловым. Мальчик родился крепеньким и вполне здоровым.
А через два месяца после рождения Серёжи семья решила эвакуироваться в Молотовскую (Пермскую) область. К этому их подтолкнул офицер из местного управления НКВД, принесший Хоружей письменный приказ, в котором говорилось, о необходимости сохранения ценных кадров. Веру Захаровну, как и многих других сотрудников обкомов, райкомов, крайкомов, а также особых специалистов НКВД, НКГБ (специалистов партизанской и подпольной борьбы) регистрировали и увозили подальше от приближающейся линии фронта или, наоборот, отправляли в спецшколы и на фронт.
Новый 1942 год семья встретила на новом месте, поселившись в общем бараке на окраине большого посёлка Березники, забитого до отказа эвакуированными со всех городов и областей: Ленинград, Мурманск, Брянск, Смоленск, Киев… Уже в конце января Хоружая была устроена на работу в местный колхоз учётчиком.
4
Из информации заместителя начальника УНКВД Могилевской области Крымова о преступлениях, совершенных немецкими войсками на оккупированной территории Беларуси
30 сентября 1941 г.
[…] 15.7.41 г. при занятии м. Туров немецкие войска произвели погром магазинов, складов, забрав все ценное, заставили все остальное забирать население.
По учреждениям и квартирам поставили своих лошадей.
Еврейское население заставили лошадям мыть копыта, начали раскрывать соломенные крыши для подстилки лошадям. На оставшуюся в складах райпотребсоюза соль немцы у населения выменивали яйца, масло, молоко, забрали телят, коров, свиней, кур, гусей; били с автоматов на реке.
31.7.41 г. район немцами был оставлен, войска – полк форсировал ночью реку Припять, ушел на Житковичи, Петриков.
15.8.41 г. с района Давид-Городок на Туров на рассвете начал наступление карательный отряд.
При занятии м. Туров карательный отряд зажег центр района, убил – расстрелял 13 евреев, часть забрал с собой и отступил в дер. Вересница 7 км от Турова, где начал погром еврейского населения (собрал несколько семей евреев, закрыл в сарай и зажег).
Подтянув дополнительно силы 700–800 чел., карательный отряд занял Туров, предварительно при наступлении зажег его в пяти местах, кроме этого, зажег деревни Рычев, Хильчицы, Хочень, Погост и др.
В дер. Погост Туровского р-на согнал к реке Ствиго около 50 чел. детей и женщин – всех расстрелял из пулемета. Поименованные выше деревни зажег, часть зажигательными снарядами, часть руками фашистских мотоциклистов, последние дома обливали бензином и зажигали, причем в первую очередь зажигали дома актива, партизан.
Среди оставшегося населения провели собрание, назначили старост по деревням, на собраниях заявили, что советская власть уничтожена, Красная Армия разбита, Ленинград, Киев, Орел, Курск и др. уже заняты немцами, Москва в окружении, правительство – Сталин бежали на самолетах в Америку, командиры и комиссары разбежались. Такая пропаганда ведется не только офицерами фашистской Германии, но агентурой из числа местного населения, в первую очередь уголовно-преступного мира, дезертиров РККА, единоличников.
В районе Давид-Городка из числа дезертиров немцами создана вооруженная банда в количестве 200–300 человек, последняя проводит налеты на деревни, грабит население, убивает евреев, партизан, членов семей актива, коммунистов, уничтожает портреты вождей, лозунги, библиотеки и др.
Характерно, как немецкими войсками, так и карательными отрядами все портреты Сталина простреливаются, остальные портреты членов Политбюро не трогают, заявляя населению, что все эти люди наши – Молотов, Ворошилов – уже 10 лет работают на нас, немецкие войска ведут войну против Сталина и жидов.
В дер. Бурынь Путивльского р-на памятник Ленина разбили, вокруг постамента устроили кладбище – похоронили убитых солдат и офицеров. Часть убитых хоронят в деревнях, делают могилы возле домов под окнами, чем вызывают большое недовольство среди населения.
На реке Припять в районе Наровля немцы, разъезжая на катерах, стреляют с пулеметов и автоматов – гусей и уток. В этом же районе в центре карательный отряд, прибывший из Мозыря 9.9.41 г., собрал все население местечка – поставил в две очереди и начал выбирать семьи партизан и актива, расстрелял одного еврея. Такую работу карательные отряды проводят во всех центрах в занятых районах.
Среди населения заявляют, что за одного убитого немца будет расстреляно 100 чел. и сожжена деревня. В одной деревне Борзнянского р-на Черниговской области три женщины зарубили топорами 3-х немецких солдат за то, что они забрали у них последних свиней. За убитых немцев вся деревня была сожжена […]
Зам. начальника УНКВД Могилевской области
мл. лейтенант госбезопасности Крымов
НАРБ. Ф. 1450. Оп. 4. Д. 411. Л. 55–57. Заверенная копия.
Приказ Кейтеля о беспощадном подавлении освободительного движения в оккупированных странах и расстрелах заложников
16 сентября 1941 г.
Секретно.
1) С самого начала военной кампании против Советской России во всех оккупированных Германией областях возникло коммунистическое повстанческое движение. Это движение носит различный характер, начиная с пропагандистских выступлений и покушений на отдельных военнослужащих немецкой армии и кончая открытыми мятежами и организованной партизанской войной.
Установлено, что речь идет в данном случае о массовом движении, направляемом в централизованном порядке из Москвы. За счет этого руководства следует отнести даже самые незначительные на первый взгляд случаи, происходящие в районах, где до сих пор царило спокойствие.
Перед лицом весьма значительных политических и экономических конфликтов, имеющих место в оккупированных областях, следует считаться с тем, что националистические и другие круги используют эту возможность для того, чтобы совместно с коммунистическими мятежниками создавать трудности для немецких оккупационных властей.
Таким образом, во все возрастающей степени создается опасность для немецкого военного руководства, которая проявляется прежде всего в обстановке всеобщего беспокойства для оккупационных войск, а также ведет к отвлечению сил, необходимых для подавления главных очагов мятежа.
2) Использовавшиеся до сих пор средства для подавления коммунистического повстанческого движения оказались недостаточными.
Фюрер приказал применять повсюду самые решительные меры для того, чтобы в кратчайшие сроки подавить это движение.
Порядок и спокойствие могут быть восстановлены лишь таким путем, который всегда оказывался успешным в истории расширения господства великих народов.
3) Исходя из вышесказанного, необходимо действовать в соответствии с нижеизложенными основными принципами:
а) Во всех случаях восстаний против немецких оккупационных властей, независимо от обстоятельств в том или ином случае, необходимо исходить из того, что речь идет о возмущениях коммунистического происхождения;
б) Для того чтобы в зародыше задушить недовольство, необходимо при первых же случаях незамедлительно принимать самые решительные меры для того, чтобы укрепить авторитет оккупационных властей и предотвратить дальнейшее распространение движения. При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в соответствующих странах в большинстве случаев не имеет никакой цены и что устрашающего действия можно добиться лишь с помощью исключительно жестоких мер. Искуплением за жизнь каждого немецкого солдата в таких случаях должна служить в общем и целом смертная казнь 50—100 коммунистов. Способы этих казней должны еще увеличивать степень устрашающего воздействия.
Всякая другая линия поведения, и прежде всего связанная с относительно мягкими карами, а также ограничивающаяся лишь угрозами применения более суровых мер, не соответствовала бы этим основным правилам и поэтому не подлежит осуществлению;
в) Политические отношения между Германией и соответствующей страной не могут служить показателями для поведения и позиции немецких оккупационных властей.
Следует постоянно помнить и всячески подчеркивать в пропагандистских мероприятиях, что самые решительные меры освободят также местное население от коммунистических преступников и поэтому принесут ему пользу.
Подобная искусная пропаганда должна привести к тому, что даже самые крайние меры, направленные против коммунистов, не повлекут за собой отрицательной реакции среди благожелательно настроенных кругов населения;
г) Как правило, местные силы не должны привлекаться для проведения подобных насильственных мероприятий. Следует предотвратить укрепление этих сил, поскольку это влечет за собой рост опасности для наших собственных войск.
Вместе с тем следует широко использовать выдачу премий и вознаграждений населению для того, чтобы добиться его содействия в соответствующей форме;
д) В той мере, в какой в порядке исключения могут применяться военно-полевые суды в связи с коммунистическими мятежами или другими аналогичными выступлениями против немецких оккупационных властей, они должны выносить наиболее суровые приговоры.
Подлинным средством устрашения при этом может служить лишь смертная казнь. В частности, следует карать смертью все действия шпионов, диверсантов, а также лиц, стремящихся установить связь с какой-либо иностранной армией. В случае недозволенного хранения оружия также следует в общем и целом карать смертной казнью.
4) Командующие войсками в оккупированных областях должны проследить за тем, чтобы немедленно сообщить вышеперечисленные основные принципы всем военным инстанциям и органам, связанным с подавлением коммунистических мятежей и восстаний.
Кейтель
«Преступные цели — преступные средства», стр. 80—83
[1] Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь. (лат.)