Автор текста:
Место издания:
MoReBo публикует текст из первого в России издания (М.: Гилея, 2013) литературных сочинений и писем легендарного Артюра Кравана (1887-1918), "беспокойного гения", проповедника антилитературы и первоиспытателя нового искусства.
Сейчас
Литературный журнал
Июль 1913
2 год № 2
Оставив позади очередную длинную полосу вселенской лени, я стал лихорадочно мечтать о богатстве (боже мой! как же я размечтался!); в ту пору я без конца строил грандиозные планы и всё чаще стал задумываться о том, какую бы мне провернуть махинацию, чтобы сколотить состояние. И ни с того ни с сего, решив пустить для этого в ход поэзию — всё-таки я всегда старался видеть в искусстве средство, а не цель — я весело воскликнул: «Мне стоит повидать Жида, ведь он миллионер. Нет, вот смеху-то будет! Я обведу этого старого писаку вокруг пальца!»
Я настолько разошёлся, что вдруг возомнил себя небывалым везунчиком. Я написал Жиду письмо, ссылаясь на моё родство с Оскаром Уайльдом, и Жид согласился меня принять. Я буквально покорил его своим неимоверным ростом, широкими плечами, красотой, оригинальностью, красноречием. В общем, Жид был от меня без ума, мне же он показался приятным. И вот мы уже мчимся в сторону Алжира — он хотел снова побывать в Бискре, а я собирался увезти его аж до самого Берега Сомали. Я быстро загорел — мне всю жизнь было неловко от того, что я белый. А Жид оплачивал купе первого класса, богатые убранства, дворцы, любовные прихоти. Наконец-то одна из моих тысяч душ обрела материю. Жид платил и платил без конца. И я смею надеяться, что он не потребует от меня возмещения убытков, если я признаюсь ему в том, что в пылу неугомонного воображения, рисующего всевозможные вопиющие распутства, я даже представил себе, как он продаёт своё большое имение в Нормандии, чтобы только угодить малейшим моим прихотям, потешить дитя современности.
Ах, я всё ещё вижу себя таким, каким живописала меня моя фантазия: я расселся с ногами на сиденье скоростного средиземноморского поезда и отпускаю одну непристойную шуточку за другой, чтобы развлечь моего мецената.
Наверняка вы скажете, что у меня замашки Андрожина[2]. Ведь так?
В действительности же я так мало преуспел в своих эксплуататорских затеях, что намерен отомстить. Чтобы попусту не волновать наших провинциальных читателей, я добавлю, что особенно невзлюбил месье Жида в тот день, когда, как я уже намекнул выше, окончательно осознал, что не выпрошу у него и десяти сантимов, и когда вдобавок этот кургузый лапсердак позволил себе, исходя из мыслей о собственном превосходстве, охаять беззащитного, нагого ангелочка по имени Теофиль Готье[3].
Итак, я отправился к месье Жиду. Я с сожалением припоминаю, что тогда у меня не было подобающей случаю одежды, иначе я бы с лёгкостью пленил его. По дороге к его особняку я придумывал искромётные фразочки, которые собирался как бы невзначай вставлять в разговор. В следующее мгновение я уже стоял на пороге его дома. Дверь открыла горничная (у месье Жида не было лакея). Меня проводили на второй этаж и попросили подождать в какой-то каморке, откуда в глубь квартиры уходил, поворачивая за угол, коридор. Пока меня вели, я с любопытством заглядывал в различные помещения, пытаясь заблаговременно определить местонахождение комнат для гостей. Теперь же я сидел в своём закутке. Дневной свет падал из оконных рам — кстати сказать, совершенно безвкусных — на письменный стол. Там лежали только что исписанные, ещё не впитавшие чернила, листы бумаги. Естественно, я не смог удержаться от некоторой, вполне очевидной нескромности. Таким образом, я могу сообщить вам, что месье Жид оттачивает свои сочинения с ужасающим усердием и что в типографию отправляется по меньшей мере четвертая версия рукописи.
Горничная вновь пришла и проводила меня на первый этаж. На пороге гостиной меня встретили брехливые шавки. Всё это мало походило на изысканный приём. Но месье Жид вот-вот должен был прийти. Я же тем временем принялся разглядывать обстановку. Современная и безрадостная мебель в просторной комнате; отсутствие каких-либо картин, голые стены (простота без претензий или претензия на простоту), особенно же бросалась в глаза поистине пуританская тщательность в соблюдении порядка и чистоты. На мгновение у меня даже выступил холодный пот на лбу при мысли о том, что я мог испачкать ковры. Возможно, я бы пошёл на поводу у своего любопытства или даже поддался бы острому желанию прикарманить какую-нибудь безделушку, если бы не гнетущее и отчётливое ощущение, что месье Жид следит за мной через потайное отверстие в стене. Ежели я заблуждаюсь в своих суждениях и тем самым задеваю достоинство месье Жида, то я незамедлительно и публично приношу ему свои глубочайшие извинения.
Наконец появился хозяин дома — просто поразительно, что он не предложил мне тогда ровным счётом ничего кроме стула. А ведь в четыре часа пополудни чашка чая (у приверженцев бережливости) или ещё лучше — несколько спиртных напит ков на выбор и восточный табак считаются в европейском обществе вполне уместными угощениями, призванными обеспечить гостям приятное расположение духа и в некоторых случаях даже произвести на них впечатление.
— Месье Жид, — начал я, — я взял на себя смелость прийти к Вам, но всё же мне стоит сразу предупредить Вас о том, что несравнимо большее предпочтение я отдаю, скажем, боксу, чем литературе.
— Что ж, однако кроме литературы нам с Вами больше нечего обсуждать, — сухо заметил мой собеседник.
— Да уж, широк душой! — подумал я. Итак, мы стали говорить о литературе, и когда он задал мне этот, по-видимому, очень важный для него вопрос: «Что из моих произведений Вы читали?» — я широко раскрыл глаза и, стараясь придать взгляду как можно больше искренности, произнёс: «Я боюсь Вас читать». Несложно представить себе, что месье Жида этот ответ заставил многозначительно нахмуриться.
Мало-помалу мне стало удаваться вставлять в разговор те великолепные высказывания, что я сочинил по дороге, полагая, что писатель, некогда знакомый с моим дядей, с признательностью воспользуется предоставленным мною случаем пообщаться теперь и с племянником. Пренебрежительно я проронил:
— Ничего выгоднее Библии книжные магазины ещё не продавали.
Или же, когда чуть позже он по доброте душевной спросил о моих родителях, я весьма остроумно ответил:
— Мы с матерью не рождены понять друг друга.
Когда разговор вновь зашёл о литературе, я не преминул наговорить гадостей в адрес как минимум двух сотен современных авторов, еврейских писателей и в особенности Шарля-Анри Хирша[4]. Затем я добавил:
— Гейне — настоящий Христос современных еврейских писателей.
Время от времени я, словно ненароком, лукаво посматривал на хозяина дома, который отвечал мне лишь сдавленными смешками. Но должен сказать, он так и не смог сравняться сомной в красноречии — ему оставалось лишь кивать, поскольку, судя по всему, в ответ он ничего не заготовил.
И вот посреди философской дискуссии, стараясь походить на Будду, что разверз свои уста впервые за десять тысяч лет, я промолвил:
— Величайшая Шутка заключается в Абсолюте.
Затем, уже собираясь уходить, я произнёс голосом усталого старика:
— Месье Жид, сколько там уже времени прошло?
Узнав, что часы пробили без четверти шесть, я поднялся, сердечно пожал руку творцу и отправился восвояси, унося с собой образ величайшего из наших современников — образ, который я собираюсь запечатлеть здесь, если мои дорогие читатели соизволят подарить мне ещё хоть минуту их драгоценного внимания.
Далее : https://morebook.ru/tema/iskusstvo/item/1385409203740