Попытка шведов основать свой «Петербург» в Невском устье была пресечена князем Александром Ярославичем еще в 1240 году, но русский город здесь возник только в 1703-м. Царь Петр Алексеевич вполне осознавал преемственность от средневековых правителей и даже подчеркивал это.
Текст: Денис Хрусталёв, фото предоставлено М. Золотаревым
Город был основан на островах, но первую и главную улицу – Невскую першпективу (будущий Невский проспект) – он проложил от берега напротив главной твердыни, Петропавловской крепости, до места Невской битвы, где был учрежден монастырь, посвященный благоверному князю, – Александро-Невская лавра. Сюда были перенесены из Владимира и мощи святого. Впрочем, место баталии царю, судя по всему, указали неверно. Но это не помешало городу стать столицей, а лавре – духовным центром новой империи. Уже только из-за этого Невская битва является важным знаковым событием русской и мировой истории, независимо от реального масштаба и резонанса у современников, многие из которых ее даже не заметили.
ВОДНЫЕ ПУТИ
Балтийское море вдается в материк двумя большими заливами – Рижским и Финским. Они замыкаются устьями полноводных рек – Двины (Даугавы) и Невы, представляющими начало важнейших водных маршрутов Восточной Европы – в Черное и Каспийское моря. Через небольшие переволоки они соединены с самыми крупными реками этой части земли, Днепром и Волгой, и составляют важнейшую часть трансконтинентальных торговых путей, связывающих Германию и Скандинавию с Византией, Персией и арабскими странами. В эпоху раннего Средневековья устье реки считалось местом опасным – слишком заметным для грабителей. Люди там не селились. Предпочтение отдавалось более отдаленным участкам рек, прикрытым порогами или отмелями, затрудняющими прямой доступ кораблям разбойников. В таких местах возникли Полоцк на Двине и Новгород на Волхове. Да, люди в то время не считали Неву рекой, это протока, соединяющая единую водную систему Балтики и Ладоги – всего лишь узкое место в море. А вот Волхов – река. Чуть выше по течению там пороги, которые уже в VIII веке жители защитили укрепленным поселением – Старой Ладогой. Еще выше – Новгород. Похожая структура сложилась и на Двине, где также невдалеке от устья имелись пороги (теперь там водохранилище. – Прим. авт.), у которых располагалось укрепленное поселение – Кокнесе (Кукенойс). А существенно выше – крупный город – Полоцк.
Кстати, и на противоположном берегу Балтики происходило что-то подобное. Шведы сами выдвинули столицу к морю. До конца X века на озере Меларен располагалось важнейшее торговое поселение Северной Европы – Бирка. Позднее его значение перехватила Сигтуна, там же ближе к устью. И наконец в 1252 году на островах в протоке, соединяющей Меларен с морем, ярл Биргер основал Стокгольм.
Сейчас кажется очевидным, что стратегическое положение устья у моря требует его охраны. Тем более рек такого значения: скажем, для средневековой Европы они были так же важны, как Панамский канал для современного мира. Занявший устье контролирует весь путь. Поселения, расположенные выше, понятно, от этого беднеют. Так и произошло со временем, когда Рига перехватила значение Полоцка, а Петербург – Новгорода. Но в XIII веке все было еще впереди. Развитие государств и торговли лишь только позволило более уверенно селиться ближе к морю.
DRANG NACH OSTEN XIII ВЕКА
В 1184 году в низовья Двины прибыл монах Мейнард, получивший благословение бременского архиепископа на проповедь среди язычников. Ни у кого не вызывало сомнений, что жители этих областей – данники князя Полоцкого, то есть Руси. Мейнард обосновался в поселении Икскюль (Икшкиле) в районе двинских порогов на правом берегу, в 25 километрах выше будущей Риги. Затем съездил в Полоцк и получил от князя Владимира разрешение нести слово Христово невежественным дикарям. Первое время его миссия даже продвигалась успешно. Он направлял обнадеживающие реляции в Бремен и Рим, где в итоге решили поднять его статус и объявили епископом. Папа римский Климент III утвердил 1 октября 1188 года создание в рамках бременского диоцеза епархии Икскюль «в Русии» (in Ruthenia). При этом местные ливские старейшины потребовали помимо духовных ценностей и материальной поддержки. Когда Мейнард собрался строить церковь, они попросили в обмен на крещение возвести для них пару крепостей. Жителей особенно беспокоили набеги литвы. Монах согласился. Закипела стройка, но, как сообщает историк Рижской церкви Генрих Латвийский, писавший в 1227 году, «когда был закончен второй замок, нечестивые люди, забыв клятву, нарушили договор, и не нашлось ни одного, кто принял бы христианство». Кресты сняли даже те, кто уже стал прихожанином. Шокированный Мейнард «смутился духом, особенно когда мало-помалу имущество его было расхищено, людей его избили, а самого его ливы решили изгнать из своих владений». Церковь сожгли. Обезумевший проповедник отправил гонца в Германию и Рим за помощью – дабы защитить семена Истины. Помощи он не дождался и в 1196 году умер, став позднее небесным покровителем Ливонской церкви – первым ее святым. Но в Риме его призыв услышали. В 1197 году, согласно сведениям того же Генриха Латвийского, папа римский Целестин III «даровал полное отпущение грехов всем тем, кто, приняв крест, пойдет, чтобы восстановить первую церковь» в Икскюле. Был назначен новый епископ, Бертольд, который оказался не столь мягкосердечным. Он прибыл в устье Двины с войском крестоносцев. 24 июля 1198 года на месте будущей Риги (у «Рижской горы») состоялось сражение с отрядами местных племен. Немцы победили, но в бою погиб и сам Бертольд. В отместку все окрестные села сожгли, а старейшины были вынуждены просить мира на любых условиях. После этого миссионеры уплыли, но через пару лет вернулись и основали свою базу на месте песчаной отмели в устье Двины – как бы на ничейной земле. Так в 1200 году возникла Рига. Новый епископ, Альберт, обещал окрестным обитателям поддержку и защиту в обмен на крещение. Более того, в какой-то момент стал помогать и против русских сборщиков дани. В 1203 году по просьбе старейшин рижские арбалетчики заняли Гольм, а в 1205-м – Икскюль. Полоцкий князь спохватился в 1206 году, попытался призвать к порядку местных нобилей, потом сам отправился осаждать Ригу, но безуспешно. Он опоздал и вынужден был договариваться с рижским епископом. «И спас Господь надеявшихся на него», – заключил сюжет ливонский хронист. Немцы закрепились в устье Двины навсегда. Дальнейшая история Прибалтики – это деградация роли Полоцка в регионе; развитие экспансии католических христианизаторов; рождение Ливонии, Остзейского края и, в итоге, Латвии. Есть все основания предполагать, что подобная судьба ожидала и земли в устье Невы, если бы не активность новгородского князя, который выступает антитезой полоцкого растяпы.
На Неве русские свой приоритет отстояли, хотя все складывалось изначально еще хуже. Датчане обосновались на южном побережье в самом узком месте Финского залива, построив в 1219 году замок Ревель (Таллин), а шведы закрепились напротив, на северном побережье, построив Турку (впервые упоминается в 1229 году). В те же годы ливонцы продвинулись в Эстонию, разгромив местные племенные союзы, платившие дань Новгороду и Пскову. Крестоносцы вышли к реке Нарве и начали строить планы развития проповеди в областях води, ижоры и Невы (Ватланд, Ингерманланд и Нюланд). Шведы тогда уже покорили финское племя сумь (суоми) и начали наступление на тавастов (хяме, емь), которые оказывали давление на карелов. Все эти племена ранее считались зависимыми от Руси. Их расселение охватывало все побережье Финского залива, замыкаясь в узловой точке – устье Невы, плохо населенном, болотистом, неуютном, но ключевом, стратегически принципиальном, связующем центре, обеспечивающем коммуникации всех финских племен, а также торговый путь «из варяг в греки». Летом 1240 года здесь попытались окопаться шведы.
ЛЕТОПИСЬ И ЖИТИЕ
Иностранные письменные источники не сохранили известий о Невской битве. Об этом событии есть только две записи: в Новгородской летописи и в Житии Александра Невского («Повесть о житии и о храбрости князя Александра Невского»). Однозначная взаимосвязь между этими сочинениями не установлена, но она вполне возможна. В летописи запись краткая и, судя по всему, составлена вскоре после описанных событий. Но это только в одном из списков (Синодальном) Новгородской первой летописи. В другом, Комиссионном, наиболее полном, статья заменена на текст Жития, которое было составлено уже после смерти Александра в 1263 году.
Автор Жития подчеркивал, что он был свидетелем большинства событий, а также пользовался рассказами очевидцев, даже самого князя. И хотя это заведомо агиографическое сочинение, в данном случае его изложение явно приближено к реальным событиям. К тому же не столь формально. Александра канонизируют лишь через триста лет, а до тех пор Житие читали именно как повесть о славных деяниях. Потому и в летопись включили. Эти наблюдения позволяют реконструировать происшедшее из контаминации сведений летописи и Жития, не противопоставляя, а взаимно дополняя их.
Весь ход событий в летописи представлен кратко в беглом пересказе: пришли шведы («свеи») с большой силой, и норвежцы («мурмане»), и сумь, и емь в кораблях бесчисленное множество; шведы с князем и со своими епископами; и встали в Неве на устье Ижоры, желая захватить («восприять») Ладогу, а проще говоря, и Новгород, и всю область Новгородскую; и пришла весть в Новгород, что шведы идут к Ладоге; князь же Александр, не медля, с новгородцами и ладожанами пошел на них и победил 15 июля, на память святых Кирика и Улиты, в неделю на собор 630 святых отец Халкидонских; и была там великая бойня («сеча») шведам; и был там убит воевода их по имени Спиридон; а некоторые говорят, что и епископ убит был там же; и многое множество их пало; и сложили убитых из знати на два корабля, отправив прежде себя к морю; а остальных своих погибших, вырыв яму, побросали туда без счета; и многие другие ранены были; и в ту же ночь, не дождавшись рассвета понедельника, посрамленные отступили. Новгородцы же здесь пали: Константин Луготинич, Гюрята Пинещинич, Намест, Дрочило Нездылов, сын кожевника, а всего 20 человек с ладожанами, или меньше, бог весть. Князь же Александр с новгородцами и с ладожанами вернулись все здоровы, сохраненные Богом, Святой Софией и молитвами всех святых.
Житие дополняет эту картину подробностями, а возможно, и фантазиями, настаивая на эпохальном масштабе происшедшего. Инициатором нападения выступает король католической северной страны («король страны Римской из Полуночной земли»), который решил помериться силой с князем Александром, прослышав о его доблести. Он собрал огромную армию и пришел в Неву, опьяненный безумием («шатаяся безумием») и «пыхая духом ратным». Затем сумасшедший завоеватель послал в Новгород гонцов и вызвал Александра на бой: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою». Князь немедленно отозвался, помолился, получил благословение архиепископа Спиридона и двинулся «на врагов с малою дружиною, не дожидаясь своего большого войска». И времени не имел, чтобы предупредить кого-то или попросить о помощи. И отцу, великому князю Ярославу, вести не отправил. Так он спешил, что даже некоторые новгородцы не успели к нему присоединиться.
В то же время жил в земле Ижорской старейшина Пелгусий, который отвечал за ночной дозор на море («стража нощная морская»). Племя его бесновалось язычеством, но сам он был крещен под именем Филипп. Жил он богоугодно, пост соблюдал в среду и в пятницу, а потому удостоил его Господь видения чудного в тот день. Разведав силы неприятеля, Пелгусий выступил навстречу князю Александру, чтоб доложить ему «об их станах и обрытьях». Остановился он на ночь на берегу моря (то есть Невы), отслеживая оба пути по нему («стоящю же ему при краи моря и стрежаше обою пути»), и не спал. А на рассвете услышал Пелгусий шум сильный на водах и лодку («насад»), плывущую по ним. Посреди лодки стояли святые Борис и Глеб в красных одеждах, держа руки на плечах друг друга. Гребцов же было почти не видно, они были «словно мглою одеты». И сказал Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру». Испуганный ижорец обомлел и оставался недвижим, пока лодка не скрылась из глаз. Потом он все рассказал князю, но тот запретил ему делиться новостью о благоприятном знамении еще с кем-то.
Затем Александр поспешно напал на врагов «в шестом часу дня» (около 10 утра), и был великий бой с римлянами («бысть сеча велика над римляны»), «и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил печать острого копья своего».
Далее агиограф совершает совершенно неканонический ход, заставляющий усомниться, что его сочинение изначально задумывалось именно в качестве Жития святого. Он внезапно рассказывает о геройстве «шести храбрых» из княжеского полка, вдаваясь в сочные подробности воинских подвигов. Гаврила Олексич «напал на шнек» и пытался въехать на сам корабль по сходням, преследуя «королевича», которого свои тащили под руки (раненого?). Со сходен его сбросили вместе с конем, но он «вышел из воды невредим» и продолжил бой, сразившись «с самим воеводой посреди их войска». Вторым был новгородец Сбыслав Якунович, который многократно ходил в атаку и бился одним топором, «не имея страха в душе своей». И многих порубил он, а другие «дивились силе и храбрости его». Еще княжеский ловчий Яков, родом из Полоцка. Он «напал на полк с мечом, и похвалил его князь». Четвертый – новгородец Миша, который бился пешим с дружиною своей и потопил три корабля. А Савва из младшей дружины ворвался в большой златоверхий королевский шатер и подсек опорный его столб. Падение шатра сильно взбодрило русских воинов. Шестой – Ратмир, из слуг княжеских, бился пешим, но обступили его многие, и пал он от бесчисленных ран.
А и не то чудо, но, подобно как, когда царь ассирийский Сеннахириб напал на Иерусалим, «внезапно явился ангел Господень и перебил сто восемьдесят пять тысяч из войска ассирийского», а наутро нашли только их трупы, так и после Александровой победы «на противоположной стороне реки Ижоры, где не могли пройти полки Александровы», «нашли несметное множество убитых ангелом Господним». Оставшиеся бежали, набросав трупы своих мертвых на корабли, а затем потопили их в море. С победой вернулся в Новгород благоверный князь, «хваля и славя имя своего Творца».
РАССТАНОВКА СИЛ
В том же, 1240 году немцы захватили земли води и основали замок в Копорье. Тогда же они завоевали Изборск и разгромили псковичей, утвердив у них своих фогтов. И в том же году монголы взяли Киев, а потом огнем и мечом прошли по Галиции и Волыни, углубляясь в Европу. Чуть ранее ими были разорены Рязанское, Владимиро-Суздальское, Переяславское и Черниговское княжества. Хронологическое совпадение этих событий давно заставило исследователей высказать предположение об их спланированном характере – «натиске на восток», «крестовом походе» против Руси, ослабленной монгольским нашествием.
Литовцы в 1236 году в битве при Сауле разгромили орден меченосцев, который был объединен с Тевтонским из-за гибели большинства братьев. Слияние подтвердила папская булла в Витербо 12 мая 1237 года. Тогда же было решено вернуть Дании земли северной Эстонии, отобранные орденом десятью годами ранее. Датчане получили Ревель и области вплоть до Нарвы. Примирение сторон подтвердила папская булла в Стенби 7 июня 1238 года. Для восполнения потерь тевтонцы тогда отправили в Ригу 60 новых братьев-рыцарей. Прилив колонистов, соответственно, был отмечен и в северной Эстонии.
В те же годы возникли осложнения у шведских колонизаторов в Финляндии. Там восстали тавасты (емь) и выгнали иноземцев. Упсальский архиепископ Ярлер взмолился о помощи, и папа римский отозвался, издав 9 декабря 1237 года буллу, где высказал всемерную поддержку усилиям миссионеров, призвал к крестовому походу, а также упомянул, что подстрекателями тавастов были «враги креста, их близкие соседи», то есть, возможно, карелы или русские. Считается, что все эти мероприятия были инициированы легатом папы римского в Северной Европе в 1234–1244 годах Вильгельмом Моденским. В 1929 году финский историк Густав Адольф Доннер посвятил ему монографию, в которой описал как идеолога масштабной агрессии против Руси. Местом сговора сторон было предложено Стенби, где на переговорах по поводу северной Эстонии все могли встретиться – немцы, орден, датчане, шведы – и сверить часы. А потом, через год, одновременно напасть. Версию Доннера активно поддержали советские исследователи, особенно Игорь Шаскольский, и вскоре она стала официальной. Зарубежные историки очень сомневаются, что разрозненные, ослабленные и раздираемые многолетними склоками колонизаторы способны были к таким совместным проектам, выгода от которых не была очевидной. Даже если ливонцы и датчане действительно могли о чем-то договориться, то причастность к этому шведов – чистой воды домысел. Они едва закрепились в районе Турку и вели войну с тавастами, покорить которых смогли только в ходе крестового похода 1249 года. Воевать с Новгородом в таких условиях было безумие. Рассчитывать можно было только на случайную удачу и внезапную поддержку племен – карелов, води, ижоры. Возможно, они так и думали.
В летописи шведские планы представлены эпохальными: захватить Ладогу, а также Новгород и всю область Новгородскую. Но, кажется, ближе к реальности исследователи, которые обратили внимание на фразу Жития о «станах и обрытьях», что строили интервенты на Неве. Идет ли речь об укрепленном лагере или попытке возвести крепость – судить затруднительно. Пожалуй, ясно то, что для шведов это место не было временной стоянкой, на которой они задержались на пару дней, чтобы потом продолжить свое наступление на Ладогу и Новгород. Они хотели там закрепиться.
В связи с разительным дисбалансом между объемом достоверных свидетельств и историческим резонансом события Невская битва обросла многочисленными предположительными подробностями, порою очень контрастными. Спорят о масштабе, числе участников, руководителях, жертвах, последствиях, значении и т.д. Во всем мы остаемся в рамках гипотез.
ОТ НЕВСКОГО ДО ПУШКИНА
Из Жития известно, что один только новгородец Миша со своим отрядом изрубил три корабля, а потом еще в двух хоронили погибших, то есть экспедиция была доставлена не менее чем шестью – скорее, десятью – кораблями. Хотя летописец говорит об их «бесчисленном множестве», то есть, надо полагать, их было более 10. При этом весь шведский лёдунг – морское ополчение – в те годы составлял около 200 кораблей. При загрузке судна около 40 человек на Неве должно было высадиться не менее 400 человек, а то и более. Наблюдения над многонациональным составом участников – шведы, норвежцы, сумь, емь – заставляют склониться к тому, что их действительно было существенно больше.
Среди руководителей интервентов летопись называет князя и епископа, но также упоминает погибшего в бою воеводу Спиридона. В Житии ничего не сказано про епископа, зато представлены король, на лице которого князь Александр оставил копьем «печать»; королевич, возможно, раненый, которого преследовал брутальный Гаврила Олексич; и воевода, с которым Гаврила Олексич вступил в поединок «посреди их войска».
Еще в XIX веке финский историк Габриель Рейн предположил, что католическим архиереем, участвовавшим в Невской битве, был епископ Томас, возглавлявший епархию Турку примерно с 1218 года. До сих пор в историографии встречается оборот «поход епископа Томаса». Впрочем, 1240 год он точно пережил, как и все шведские епископы. Известно, что в 1248 году Томас бежал на Готланд, бросив свою паству «из страха перед куронами и русскими». Доблестью этот иерарх точно не отличался.
Король Эрик давно болел и точно ни в каком походе не участвовал. В те годы в Швеции он толком и не правил, всеми делами заведовал его ярл, которому принадлежали и полномочия по организации внешних нападений. С 1220 года и до своей смерти в 1248-м им был Ульф Фасе. Шаскольский считал, что именно он и возглавлял Невское предприятие. Однако в традиции принято приписывать руководство походом его преемнику – ярлу Биргеру, персонажу в шведской истории значимому и легендарному. Биргер принадлежал к знатному роду, был родственником Ульфа Фасе, а с 1237 года – королевским зятем. После смерти в 1250 году бездетного Эрика именно его малолетний сын, Вальдемар Биргерсон (1239–1302), стал королем, основав новую династию, правившую до 1387 года. С 1250 года и до своей смерти в 1266-м Биргер Магнуссон не просто ярл, он отец короля и глава государства. С ним связано основание Стокгольма и покорение Финляндии – главной шведской колонии. В глазах шведов он – один из «отцов отечества», удачливый правитель и завоеватель. Кому как не ему столкнуться со своей русской инверсией, князем Александром, который, однако, смог поставить ему «печать» на лице?
Впервые Биргер в качестве руководителя Невского похода появляется в так называемом «Рукописании Магнуша». Этот документ был составлен в 1411–1413 годах в Новгороде в качестве полемического манифеста и представлял собой завещание, якобы написанное шведским королем Магнусом Эрикссоном (1316–1374), в котором он предостерегал потомков от нападений на Русь. Никаких шведских источников у этого сочинения нет. Оно измыслено для внутреннего пользования на Руси. Появление там имени Биргера (в рукописях – Белгер, Бельгер, Белгерь или Бергер. – Прим. авт.) связано, скорее всего, с тем, что через 150 лет никого другого из шведских предводителей не могли вспомнить даже заезжие немецкие купцы.
Тем не менее примечательно, что связи между Рюриковичами и шведским королевским домом определенно сохранялись в XIII веке. Формально Биргер был дальним родственником Александра Ярославича. И они осознавали это. Именно к Биргеру бежал брат и соправитель Александра, великий князь Андрей Ярославич, после конфликта в 1252 году с монголами, закончившегося погромом Переяславля «Неврюевой ратью». Позднейшие летописи сообщают, что сначала он укрылся в Пскове, где дождался супруги – дочери Даниила Галицкого. Затем они перебрались в Ревель (Колывань), откуда Андрей, «оставив там княгиню, сам отправился за море в Шведскую землю, где его встретил мастер шведский и принял его с честью, а он послал потом за княгиней в Колывань». Андрей «оставался там некоторое время с княгиней». В русских источниках упоминание о нем вновь появляется лишь в 1257 году. Андрей пережил брата Александра и вполне мог быть причастен к составлению его Жития. А в 1263–1264 годах в Швеции именно правили Биргер и его сын. Эти наблюдения позволяют предположить, что у авторов сохранившихся источников были вовсе не туманные представления о шведском правителе – вплоть до того, был ли у него шрам на лице. Биргер мог возглавлять поход на Неву, хотя достоверных свидетельств у нас не сохранилось.
Тем более странно, что единственное имя шведа в летописи – Спиридон (погибший воевода) – то же, что у новгородского архиепископа, по Житию благословившего Александра. Это вполне может быть следствием путаницы, хотя, скорее, отражает нежелание приводить какие-то еще имена врагов, кроме погибших. Иное значение – имена «храбров», участвовавших в битве. Они – подлинные герои на все времена и почти все разобраны потомками в качестве легендарных пращуров. Знатный новгородский боярин, глава большого семейства Сбыслав Якунович упоминается еще в 1229 году, а с 1243 года более чем на десять лет он стал посадником – вторым лицом после князя в Новгороде. Мишу, боярина с Прусской улицы, родословец XVII века называет в качестве основателя знатного новгородского, а потом московского рода Морозовых. Гаврилу Олексича считали своим предком Пушкины и родственные с ними фамилии – Челядины, Свибловы, Чулковы, Хромые-Давыдовы, Бутурлины и другие. Многими современниками и потомками Невская битва признавалась знаковым моментом личной и общей истории.
Интересно, что в летописи и Житии не упоминается о том, что 15 июля 1240 года это не только день Невских событий, но еще и память святого равноапостольного князя Владимира. Это подтверждает, что прежде этого времени святой князь Владимир канонизирован не был.
Сложно представить себе событие и дату, которая бы столь емко вобрала в себя важнейшие символические образы и фигуры древней русской истории: от духовной до воинской обороны отечества, от Александра Невского, Владимира Святого, Бориса, Глеба и до Пушкина. Пограничная стычка в невских болотах, пусть неизвестная зарубежным источникам, может ли быть малозначимой и забытой нами? Вряд ли. 15 июля 2020 года мы отметим 780-летний юбилей победы князя Александра на Неве.
Попытка шведов основать свой «Петербург» в Невском устье была пресечена князем Александром Ярославичем еще в 1240 году, но русский город здесь возник только в 1703-м. Царь Петр Алексеевич вполне осознавал преемственность от средневековых правителей и даже подчеркивал это.
Город был основан на островах, но первую и главную улицу – Невскую першпективу (будущий Невский проспект) – он проложил от берега напротив главной твердыни, Петропавловской крепости, до места Невской битвы, где был учрежден монастырь, посвященный благоверному князю, – Александро-Невская лавра. Сюда были перенесены из Владимира и мощи святого. Впрочем, место баталии царю, судя по всему, указали неверно. Но это не помешало городу стать столицей, а лавре – духовным центром новой империи. Уже только из-за этого Невская битва является важным знаковым событием русской и мировой истории, независимо от реального масштаба и резонанса у современников, многие из которых ее даже не заметили.
ВОДНЫЕ ПУТИ
Балтийское море вдается в материк двумя большими заливами – Рижским и Финским. Они замыкаются устьями полноводных рек – Двины (Даугавы) и Невы, представляющими начало важнейших водных маршрутов Восточной Европы – в Черное и Каспийское моря. Через небольшие переволоки они соединены с самыми крупными реками этой части земли, Днепром и Волгой, и составляют важнейшую часть трансконтинентальных торговых путей, связывающих Германию и Скандинавию с Византией, Персией и арабскими странами. В эпоху раннего Средневековья устье реки считалось местом опасным – слишком заметным для грабителей. Люди там не селились. Предпочтение отдавалось более отдаленным участкам рек, прикрытым порогами или отмелями, затрудняющими прямой доступ кораблям разбойников. В таких местах возникли Полоцк на Двине и Новгород на Волхове. Да, люди в то время не считали Неву рекой, это протока, соединяющая единую водную систему Балтики и Ладоги – всего лишь узкое место в море. А вот Волхов – река. Чуть выше по течению там пороги, которые уже в VIII веке жители защитили укрепленным поселением – Старой Ладогой. Еще выше – Новгород. Похожая структура сложилась и на Двине, где также невдалеке от устья имелись пороги (теперь там водохранилище. – Прим. авт.), у которых располагалось укрепленное поселение – Кокнесе (Кукенойс). А существенно выше – крупный город – Полоцк.
Кстати, и на противоположном берегу Балтики происходило что-то подобное. Шведы сами выдвинули столицу к морю. До конца X века на озере Меларен располагалось важнейшее торговое поселение Северной Европы – Бирка. Позднее его значение перехватила Сигтуна, там же ближе к устью. И наконец в 1252 году на островах в протоке, соединяющей Меларен с морем, ярл Биргер основал Стокгольм.
Сейчас кажется очевидным, что стратегическое положение устья у моря требует его охраны. Тем более рек такого значения: скажем, для средневековой Европы они были так же важны, как Панамский канал для современного мира. Занявший устье контролирует весь путь. Поселения, расположенные выше, понятно, от этого беднеют. Так и произошло со временем, когда Рига перехватила значение Полоцка, а Петербург – Новгорода. Но в XIII веке все было еще впереди. Развитие государств и торговли лишь только позволило более уверенно селиться ближе к морю.
DRANG NACH OSTEN XIII ВЕКА
В 1184 году в низовья Двины прибыл монах Мейнард, получивший благословение бременского архиепископа на проповедь среди язычников. Ни у кого не вызывало сомнений, что жители этих областей – данники князя Полоцкого, то есть Руси. Мейнард обосновался в поселении Икскюль (Икшкиле) в районе двинских порогов на правом берегу, в 25 километрах выше будущей Риги. Затем съездил в Полоцк и получил от князя Владимира разрешение нести слово Христово невежественным дикарям. Первое время его миссия даже продвигалась успешно. Он направлял обнадеживающие реляции в Бремен и Рим, где в итоге решили поднять его статус и объявили епископом. Папа римский Климент III утвердил 1 октября 1188 года создание в рамках бременского диоцеза епархии Икскюль «в Русии» (in Ruthenia). При этом местные ливские старейшины потребовали помимо духовных ценностей и материальной поддержки. Когда Мейнард собрался строить церковь, они попросили в обмен на крещение возвести для них пару крепостей. Жителей особенно беспокоили набеги литвы. Монах согласился. Закипела стройка, но, как сообщает историк Рижской церкви Генрих Латвийский, писавший в 1227 году, «когда был закончен второй замок, нечестивые люди, забыв клятву, нарушили договор, и не нашлось ни одного, кто принял бы христианство». Кресты сняли даже те, кто уже стал прихожанином. Шокированный Мейнард «смутился духом, особенно когда мало-помалу имущество его было расхищено, людей его избили, а самого его ливы решили изгнать из своих владений». Церковь сожгли. Обезумевший проповедник отправил гонца в Германию и Рим за помощью – дабы защитить семена Истины. Помощи он не дождался и в 1196 году умер, став позднее небесным покровителем Ливонской церкви – первым ее святым. Но в Риме его призыв услышали. В 1197 году, согласно сведениям того же Генриха Латвийского, папа римский Целестин III «даровал полное отпущение грехов всем тем, кто, приняв крест, пойдет, чтобы восстановить первую церковь» в Икскюле. Был назначен новый епископ, Бертольд, который оказался не столь мягкосердечным. Он прибыл в устье Двины с войском крестоносцев. 24 июля 1198 года на месте будущей Риги (у «Рижской горы») состоялось сражение с отрядами местных племен. Немцы победили, но в бою погиб и сам Бертольд. В отместку все окрестные села сожгли, а старейшины были вынуждены просить мира на любых условиях. После этого миссионеры уплыли, но через пару лет вернулись и основали свою базу на месте песчаной отмели в устье Двины – как бы на ничейной земле. Так в 1200 году возникла Рига. Новый епископ, Альберт, обещал окрестным обитателям поддержку и защиту в обмен на крещение. Более того, в какой-то момент стал помогать и против русских сборщиков дани. В 1203 году по просьбе старейшин рижские арбалетчики заняли Гольм, а в 1205-м – Икскюль. Полоцкий князь спохватился в 1206 году, попытался призвать к порядку местных нобилей, потом сам отправился осаждать Ригу, но безуспешно. Он опоздал и вынужден был договариваться с рижским епископом. «И спас Господь надеявшихся на него», – заключил сюжет ливонский хронист. Немцы закрепились в устье Двины навсегда. Дальнейшая история Прибалтики – это деградация роли Полоцка в регионе; развитие экспансии католических христианизаторов; рождение Ливонии, Остзейского края и, в итоге, Латвии. Есть все основания предполагать, что подобная судьба ожидала и земли в устье Невы, если бы не активность новгородского князя, который выступает антитезой полоцкого растяпы.
На Неве русские свой приоритет отстояли, хотя все складывалось изначально еще хуже. Датчане обосновались на южном побережье в самом узком месте Финского залива, построив в 1219 году замок Ревель (Таллин), а шведы закрепились напротив, на северном побережье, построив Турку (впервые упоминается в 1229 году). В те же годы ливонцы продвинулись в Эстонию, разгромив местные племенные союзы, платившие дань Новгороду и Пскову. Крестоносцы вышли к реке Нарве и начали строить планы развития проповеди в областях води, ижоры и Невы (Ватланд, Ингерманланд и Нюланд). Шведы тогда уже покорили финское племя сумь (суоми) и начали наступление на тавастов (хяме, емь), которые оказывали давление на карелов. Все эти племена ранее считались зависимыми от Руси. Их расселение охватывало все побережье Финского залива, замыкаясь в узловой точке – устье Невы, плохо населенном, болотистом, неуютном, но ключевом, стратегически принципиальном, связующем центре, обеспечивающем коммуникации всех финских племен, а также торговый путь «из варяг в греки». Летом 1240 года здесь попытались окопаться шведы.
ЛЕТОПИСЬ И ЖИТИЕ
Иностранные письменные источники не сохранили известий о Невской битве. Об этом событии есть только две записи: в Новгородской летописи и в Житии Александра Невского («Повесть о житии и о храбрости князя Александра Невского»). Однозначная взаимосвязь между этими сочинениями не установлена, но она вполне возможна. В летописи запись краткая и, судя по всему, составлена вскоре после описанных событий. Но это только в одном из списков (Синодальном) Новгородской первой летописи. В другом, Комиссионном, наиболее полном, статья заменена на текст Жития, которое было составлено уже после смерти Александра в 1263 году.
Автор Жития подчеркивал, что он был свидетелем большинства событий, а также пользовался рассказами очевидцев, даже самого князя. И хотя это заведомо агиографическое сочинение, в данном случае его изложение явно приближено к реальным событиям. К тому же не столь формально. Александра канонизируют лишь через триста лет, а до тех пор Житие читали именно как повесть о славных деяниях. Потому и в летопись включили. Эти наблюдения позволяют реконструировать происшедшее из контаминации сведений летописи и Жития, не противопоставляя, а взаимно дополняя их.
Весь ход событий в летописи представлен кратко в беглом пересказе: пришли шведы («свеи») с большой силой, и норвежцы («мурмане»), и сумь, и емь в кораблях бесчисленное множество; шведы с князем и со своими епископами; и встали в Неве на устье Ижоры, желая захватить («восприять») Ладогу, а проще говоря, и Новгород, и всю область Новгородскую; и пришла весть в Новгород, что шведы идут к Ладоге; князь же Александр, не медля, с новгородцами и ладожанами пошел на них и победил 15 июля, на память святых Кирика и Улиты, в неделю на собор 630 святых отец Халкидонских; и была там великая бойня («сеча») шведам; и был там убит воевода их по имени Спиридон; а некоторые говорят, что и епископ убит был там же; и многое множество их пало; и сложили убитых из знати на два корабля, отправив прежде себя к морю; а остальных своих погибших, вырыв яму, побросали туда без счета; и многие другие ранены были; и в ту же ночь, не дождавшись рассвета понедельника, посрамленные отступили. Новгородцы же здесь пали: Константин Луготинич, Гюрята Пинещинич, Намест, Дрочило Нездылов, сын кожевника, а всего 20 человек с ладожанами, или меньше, бог весть. Князь же Александр с новгородцами и с ладожанами вернулись все здоровы, сохраненные Богом, Святой Софией и молитвами всех святых.
Житие дополняет эту картину подробностями, а возможно, и фантазиями, настаивая на эпохальном масштабе происшедшего. Инициатором нападения выступает король католической северной страны («король страны Римской из Полуночной земли»), который решил помериться силой с князем Александром, прослышав о его доблести. Он собрал огромную армию и пришел в Неву, опьяненный безумием («шатаяся безумием») и «пыхая духом ратным». Затем сумасшедший завоеватель послал в Новгород гонцов и вызвал Александра на бой: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою». Князь немедленно отозвался, помолился, получил благословение архиепископа Спиридона и двинулся «на врагов с малою дружиною, не дожидаясь своего большого войска». И времени не имел, чтобы предупредить кого-то или попросить о помощи. И отцу, великому князю Ярославу, вести не отправил. Так он спешил, что даже некоторые новгородцы не успели к нему присоединиться.
В то же время жил в земле Ижорской старейшина Пелгусий, который отвечал за ночной дозор на море («стража нощная морская»). Племя его бесновалось язычеством, но сам он был крещен под именем Филипп. Жил он богоугодно, пост соблюдал в среду и в пятницу, а потому удостоил его Господь видения чудного в тот день. Разведав силы неприятеля, Пелгусий выступил навстречу князю Александру, чтоб доложить ему «об их станах и обрытьях». Остановился он на ночь на берегу моря (то есть Невы), отслеживая оба пути по нему («стоящю же ему при краи моря и стрежаше обою пути»), и не спал. А на рассвете услышал Пелгусий шум сильный на водах и лодку («насад»), плывущую по ним. Посреди лодки стояли святые Борис и Глеб в красных одеждах, держа руки на плечах друг друга. Гребцов же было почти не видно, они были «словно мглою одеты». И сказал Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру». Испуганный ижорец обомлел и оставался недвижим, пока лодка не скрылась из глаз. Потом он все рассказал князю, но тот запретил ему делиться новостью о благоприятном знамении еще с кем-то.
Затем Александр поспешно напал на врагов «в шестом часу дня» (около 10 утра), и был великий бой с римлянами («бысть сеча велика над римляны»), «и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил печать острого копья своего».
Далее агиограф совершает совершенно неканонический ход, заставляющий усомниться, что его сочинение изначально задумывалось именно в качестве Жития святого. Он внезапно рассказывает о геройстве «шести храбрых» из княжеского полка, вдаваясь в сочные подробности воинских подвигов. Гаврила Олексич «напал на шнек» и пытался въехать на сам корабль по сходням, преследуя «королевича», которого свои тащили под руки (раненого?). Со сходен его сбросили вместе с конем, но он «вышел из воды невредим» и продолжил бой, сразившись «с самим воеводой посреди их войска». Вторым был новгородец Сбыслав Якунович, который многократно ходил в атаку и бился одним топором, «не имея страха в душе своей». И многих порубил он, а другие «дивились силе и храбрости его». Еще княжеский ловчий Яков, родом из Полоцка. Он «напал на полк с мечом, и похвалил его князь». Четвертый – новгородец Миша, который бился пешим с дружиною своей и потопил три корабля. А Савва из младшей дружины ворвался в большой златоверхий королевский шатер и подсек опорный его столб. Падение шатра сильно взбодрило русских воинов. Шестой – Ратмир, из слуг княжеских, бился пешим, но обступили его многие, и пал он от бесчисленных ран.
А и не то чудо, но, подобно как, когда царь ассирийский Сеннахириб напал на Иерусалим, «внезапно явился ангел Господень и перебил сто восемьдесят пять тысяч из войска ассирийского», а наутро нашли только их трупы, так и после Александровой победы «на противоположной стороне реки Ижоры, где не могли пройти полки Александровы», «нашли несметное множество убитых ангелом Господним». Оставшиеся бежали, набросав трупы своих мертвых на корабли, а затем потопили их в море. С победой вернулся в Новгород благоверный князь, «хваля и славя имя своего Творца».
РАССТАНОВКА СИЛ
В том же, 1240 году немцы захватили земли води и основали замок в Копорье. Тогда же они завоевали Изборск и разгромили псковичей, утвердив у них своих фогтов. И в том же году монголы взяли Киев, а потом огнем и мечом прошли по Галиции и Волыни, углубляясь в Европу. Чуть ранее ими были разорены Рязанское, Владимиро-Суздальское, Переяславское и Черниговское княжества. Хронологическое совпадение этих событий давно заставило исследователей высказать предположение об их спланированном характере – «натиске на восток», «крестовом походе» против Руси, ослабленной монгольским нашествием.
Литовцы в 1236 году в битве при Сауле разгромили орден меченосцев, который был объединен с Тевтонским из-за гибели большинства братьев. Слияние подтвердила папская булла в Витербо 12 мая 1237 года. Тогда же было решено вернуть Дании земли северной Эстонии, отобранные орденом десятью годами ранее. Датчане получили Ревель и области вплоть до Нарвы. Примирение сторон подтвердила папская булла в Стенби 7 июня 1238 года. Для восполнения потерь тевтонцы тогда отправили в Ригу 60 новых братьев-рыцарей. Прилив колонистов, соответственно, был отмечен и в северной Эстонии.
В те же годы возникли осложнения у шведских колонизаторов в Финляндии. Там восстали тавасты (емь) и выгнали иноземцев. Упсальский архиепископ Ярлер взмолился о помощи, и папа римский отозвался, издав 9 декабря 1237 года буллу, где высказал всемерную поддержку усилиям миссионеров, призвал к крестовому походу, а также упомянул, что подстрекателями тавастов были «враги креста, их близкие соседи», то есть, возможно, карелы или русские. Считается, что все эти мероприятия были инициированы легатом папы римского в Северной Европе в 1234–1244 годах Вильгельмом Моденским. В 1929 году финский историк Густав Адольф Доннер посвятил ему монографию, в которой описал как идеолога масштабной агрессии против Руси. Местом сговора сторон было предложено Стенби, где на переговорах по поводу северной Эстонии все могли встретиться – немцы, орден, датчане, шведы – и сверить часы. А потом, через год, одновременно напасть. Версию Доннера активно поддержали советские исследователи, особенно Игорь Шаскольский, и вскоре она стала официальной. Зарубежные историки очень сомневаются, что разрозненные, ослабленные и раздираемые многолетними склоками колонизаторы способны были к таким совместным проектам, выгода от которых не была очевидной. Даже если ливонцы и датчане действительно могли о чем-то договориться, то причастность к этому шведов – чистой воды домысел. Они едва закрепились в районе Турку и вели войну с тавастами, покорить которых смогли только в ходе крестового похода 1249 года. Воевать с Новгородом в таких условиях было безумие. Рассчитывать можно было только на случайную удачу и внезапную поддержку племен – карелов, води, ижоры. Возможно, они так и думали.
В летописи шведские планы представлены эпохальными: захватить Ладогу, а также Новгород и всю область Новгородскую. Но, кажется, ближе к реальности исследователи, которые обратили внимание на фразу Жития о «станах и обрытьях», что строили интервенты на Неве. Идет ли речь об укрепленном лагере или попытке возвести крепость – судить затруднительно. Пожалуй, ясно то, что для шведов это место не было временной стоянкой, на которой они задержались на пару дней, чтобы потом продолжить свое наступление на Ладогу и Новгород. Они хотели там закрепиться.
В связи с разительным дисбалансом между объемом достоверных свидетельств и историческим резонансом события Невская битва обросла многочисленными предположительными подробностями, порою очень контрастными. Спорят о масштабе, числе участников, руководителях, жертвах, последствиях, значении и т.д. Во всем мы остаемся в рамках гипотез.
ОТ НЕВСКОГО ДО ПУШКИНА
Из Жития известно, что один только новгородец Миша со своим отрядом изрубил три корабля, а потом еще в двух хоронили погибших, то есть экспедиция была доставлена не менее чем шестью – скорее, десятью – кораблями. Хотя летописец говорит об их «бесчисленном множестве», то есть, надо полагать, их было более 10. При этом весь шведский лёдунг – морское ополчение – в те годы составлял около 200 кораблей. При загрузке судна около 40 человек на Неве должно было высадиться не менее 400 человек, а то и более. Наблюдения над многонациональным составом участников – шведы, норвежцы, сумь, емь – заставляют склониться к тому, что их действительно было существенно больше.
Среди руководителей интервентов летопись называет князя и епископа, но также упоминает погибшего в бою воеводу Спиридона. В Житии ничего не сказано про епископа, зато представлены король, на лице которого князь Александр оставил копьем «печать»; королевич, возможно, раненый, которого преследовал брутальный Гаврила Олексич; и воевода, с которым Гаврила Олексич вступил в поединок «посреди их войска».
Еще в XIX веке финский историк Габриель Рейн предположил, что католическим архиереем, участвовавшим в Невской битве, был епископ Томас, возглавлявший епархию Турку примерно с 1218 года. До сих пор в историографии встречается оборот «поход епископа Томаса». Впрочем, 1240 год он точно пережил, как и все шведские епископы. Известно, что в 1248 году Томас бежал на Готланд, бросив свою паству «из страха перед куронами и русскими». Доблестью этот иерарх точно не отличался.
Король Эрик давно болел и точно ни в каком походе не участвовал. В те годы в Швеции он толком и не правил, всеми делами заведовал его ярл, которому принадлежали и полномочия по организации внешних нападений. С 1220 года и до своей смерти в 1248-м им был Ульф Фасе. Шаскольский считал, что именно он и возглавлял Невское предприятие. Однако в традиции принято приписывать руководство походом его преемнику – ярлу Биргеру, персонажу в шведской истории значимому и легендарному. Биргер принадлежал к знатному роду, был родственником Ульфа Фасе, а с 1237 года – королевским зятем. После смерти в 1250 году бездетного Эрика именно его малолетний сын, Вальдемар Биргерсон (1239–1302), стал королем, основав новую династию, правившую до 1387 года. С 1250 года и до своей смерти в 1266-м Биргер Магнуссон не просто ярл, он отец короля и глава государства. С ним связано основание Стокгольма и покорение Финляндии – главной шведской колонии. В глазах шведов он – один из «отцов отечества», удачливый правитель и завоеватель. Кому как не ему столкнуться со своей русской инверсией, князем Александром, который, однако, смог поставить ему «печать» на лице?
Впервые Биргер в качестве руководителя Невского похода появляется в так называемом «Рукописании Магнуша». Этот документ был составлен в 1411–1413 годах в Новгороде в качестве полемического манифеста и представлял собой завещание, якобы написанное шведским королем Магнусом Эрикссоном (1316–1374), в котором он предостерегал потомков от нападений на Русь. Никаких шведских источников у этого сочинения нет. Оно измыслено для внутреннего пользования на Руси. Появление там имени Биргера (в рукописях – Белгер, Бельгер, Белгерь или Бергер. – Прим. авт.) связано, скорее всего, с тем, что через 150 лет никого другого из шведских предводителей не могли вспомнить даже заезжие немецкие купцы.
Тем не менее примечательно, что связи между Рюриковичами и шведским королевским домом определенно сохранялись в XIII веке. Формально Биргер был дальним родственником Александра Ярославича. И они осознавали это. Именно к Биргеру бежал брат и соправитель Александра, великий князь Андрей Ярославич, после конфликта в 1252 году с монголами, закончившегося погромом Переяславля «Неврюевой ратью». Позднейшие летописи сообщают, что сначала он укрылся в Пскове, где дождался супруги – дочери Даниила Галицкого. Затем они перебрались в Ревель (Колывань), откуда Андрей, «оставив там княгиню, сам отправился за море в Шведскую землю, где его встретил мастер шведский и принял его с честью, а он послал потом за княгиней в Колывань». Андрей «оставался там некоторое время с княгиней». В русских источниках упоминание о нем вновь появляется лишь в 1257 году. Андрей пережил брата Александра и вполне мог быть причастен к составлению его Жития. А в 1263–1264 годах в Швеции именно правили Биргер и его сын. Эти наблюдения позволяют предположить, что у авторов сохранившихся источников были вовсе не туманные представления о шведском правителе – вплоть до того, был ли у него шрам на лице. Биргер мог возглавлять поход на Неву, хотя достоверных свидетельств у нас не сохранилось.
Тем более странно, что единственное имя шведа в летописи – Спиридон (погибший воевода) – то же, что у новгородского архиепископа, по Житию благословившего Александра. Это вполне может быть следствием путаницы, хотя, скорее, отражает нежелание приводить какие-то еще имена врагов, кроме погибших. Иное значение – имена «храбров», участвовавших в битве. Они – подлинные герои на все времена и почти все разобраны потомками в качестве легендарных пращуров. Знатный новгородский боярин, глава большого семейства Сбыслав Якунович упоминается еще в 1229 году, а с 1243 года более чем на десять лет он стал посадником – вторым лицом после князя в Новгороде. Мишу, боярина с Прусской улицы, родословец XVII века называет в качестве основателя знатного новгородского, а потом московского рода Морозовых. Гаврилу Олексича считали своим предком Пушкины и родственные с ними фамилии – Челядины, Свибловы, Чулковы, Хромые-Давыдовы, Бутурлины и другие. Многими современниками и потомками Невская битва признавалась знаковым моментом личной и общей истории.
Интересно, что в летописи и Житии не упоминается о том, что 15 июля 1240 года это не только день Невских событий, но еще и память святого равноапостольного князя Владимира. Это подтверждает, что прежде этого времени святой князь Владимир канонизирован не был.
Сложно представить себе событие и дату, которая бы столь емко вобрала в себя важнейшие символические образы и фигуры древней русской истории: от духовной до воинской обороны отечества, от Александра Невского, Владимира Святого, Бориса, Глеба и до Пушкина. Пограничная стычка в невских болотах, пусть неизвестная зарубежным источникам, может ли быть малозначимой и забытой нами? Вряд ли. 15 июля 2020 года мы отметим 780-летний юбилей победы князя Александра на Неве.
