Немецкая 6-ая армия была необычной, она предназначалась для глубокого прорыва, который станет решающим событием всей войны – таков был замысел битвы за Сталинград. Именно поэтому (хотя и идеологические соображения тоже были важны – взят город Сталина!) Гитлер отказывался даже слушать предложения об отводе армии с Волги.
По данным германского командования, 24 ноября 1942 года в окружении оказались 270 тысяч человек. Ликвидация этой группировки вела к изменению в соотношении сил на всем Восточном фронте.
Рейхсмаршал авиации Геринг взялся обеспечить окружённых всем необходимым по воздуху. Для этого требовалось в день перебрасывать (немцы пунктуально рассчитали!) 500 т различных предметов – от продовольствия и боеприпасов до горючего, нужны 250 тяжёлых самолётов Ю-52, а если учесть потери, необходимость ремонта и обязательный отдых для летного состава, то ежедневно нужны были около тысячи самолетов такого типа. Вскоре выяснилось, что лишь несколько дней лётчики смогли перебросить 300 тонн, после чего начались катастрофические потери – советская авиация господствовала в небе Сталинграда.
Прошедшие плен и выжившие вспоминали: «Каждую ночь, сидя в землянках, мы вслушивались в рокот моторов и старались угадать, сколько же немецких самолетов на этот раз прилетит и что они нам доставят. С продовольствием было очень трудно с самого начала, но никто из нас не предполагал, что скоро мы постоянно будем испытывать муки голода. Нам не хватало всего: не хватало хлеба, снарядов, а главное — горючего».
Дело в том, что немецкие окопные печки требовали солярки, но её не было. Печки переделывали под дрова, но привезти дрова из разрушенного города было не на чем, а в степных участках фронта топить было нечем.
Пришлось урезать и без того скудный паёк: «До Рождества 1942 года войскам выдавалось по 100 граммов хлеба в день на человека, а после Рождества этот паек был сокращен до 50 граммов. Позднее по 50 граммов хлеба получали лишь те части, которые непосредственно вели боевые действия; в штабах, начиная от полка и выше, хлеба совсем не выдавали», – вспоминали выжившие.
Старались варить крепкий бульон – лошадей по праву сильного немцы конфисковали у попавших в окружение румынских кавалеристов. Румыны отомстили: если румынский солдат сдавался красноармейцам и приносил в плен немецкую винтовку, его кормили, давали хлеба, сала и отправляли агитировать остальных. Некоторые ушлые «пленные» ухитрялись по несколько раз носить винтовки и подкармливаться.
Дальше начались традиционные немецкие жалобы на мороз, причём голодным и по-летнему обмундированным солдатам казалось, что морозы запредельные: доставшиеся нашей разведке письма немцев домой изобилуют описаниями того, как мороз достигал и 30, и 40 градусов.
В письмах жалобы: «Жизнь стала сплошным мучением. Закапываться в мерзлую землю уже было невозможно, и если нам приходилось оставлять прежние рубежи, это означало, что на новых позициях у нас не будет ни землянок, ни траншей. Снегопад еще больше ухудшал и без того плохое снабжение горючим».
Появляются признания: «Иногда атаки проводились танками, мчавшимися на предельной скорости, и следует признать, что высокий темп наступления и сосредоточение сил были основными причинами успеха русских. В зависимости от сложившейся обстановки направления танковых ударов быстро изменялись. Их командование явно справляется с ситуацией. Я не могу с уверенностью сказать, что это объяснялось влиянием генерала Ватутина, но руководство боевыми действиями было на высоком уровне».
Попытки эвакуировать нескольких высших офицеров оказались безнадежны: «Аэродром являл собой печальную картину: это была снежная пустыня с разбросанными по ней в беспорядке самолетами и автомашинами без горючего. Повсюду лежали трупы: слишком измученные, чтобы двигаться, солдаты умирали прямо на снегу, раненые застывали, пытаясь доползти к самолётам».
Впервые армия заговорила о возможном конце: «Примерно в это время мы начали обсуждать, что же делать, если произойдет самое худшее. Мы говорили о возможности сдаться в плен, о самоубийстве, о необходимости защищаться до конца, оставив себе последнюю пулю. Безусловно, сколько было людей, столько было и мнений, но надо подчеркнуть, что сверху в этом отношении никакого давления не оказывалось».
8 января русский парламентер вручил условия капитуляции, подписанные генерал-полковником Рокоссовским и маршалом артиллерии Вороновым: «Предложение русских было отвергнуто единодушно всем личным составом, потому что никто не верил обещаниям русских. Подсознательно наши солдаты, возможно, еще надеялись, что кто-то придет и вовремя выведет нас из плотного кольца окружения».
Командующий 6 армией Паулюс 30 января по радио был поздравлен с присвоением ему звания фельдмаршала, 31 января он сдался без сопротивления.
Гитлер заявил в ставке: «Самым неприятным для меня лично является то, что я произвел его в фельдмаршалы. Я полагал, что он получил полное удовлетворение… И такой человек в последнюю минуту осквернил героические дела стольких людей! Он мог бы уйти в вечность, став национальным героем, но он предпочитает отправиться в Москву».
После того, как все пленные были выведены из кольца (их оказалось около 90 тысяч, но домой, в Германию вернулись 6 тысяч), началось одновременно разминирование развалин огромного города – снято было около 250 тысяч мин – и захоронение погибших. Есть точная статистика, мне понравилась фраза из отчёта похоронных команд: «Собраны и похоронены 47 тысяч воинов РККА, закопаны 147 тысяч немцев».
Фридрих Вильгельм фон Меллентин, во время войны генерал-майор танковых войск, в воспоминаниях подвёл итог Сталинградской битвы: «Немецкая армия потерпела катастрофическое поражение, которое стало началом конца».