Егор Классен, он же Григорий Иванович, (он же внук запорожского казака), он же статский советник, доктор философских и магистр изящных наук, написал книгу «Новые материалы для древнейшей истории Славян вообще и Славяно-русов до Рюриковского времени в особенности с лёгким очерком истории Руссов до Рождества Христова», которую наши историки при жизни Ленина и Сталина поносили как лженаучную, заперши её в спецхране, а теперь делают вид, будто такого исторического труда и вовсе не существует. Никак им не хочется, чтобы история Руси насчитывала больше чем тысячу лет. Будто из небытия эдак вдруг громадная держава вынырнула сначала бессловесная, немая, потом уж на смеси иллирийского и болгарского наречий заговорила, вроде как на общеславянском.
Здесь и далее мы будем пользоваться материалами книги А. С. Иванченко «Путями великого россиянина», но со своими комментариями.
Время написания этой книги совпало со временем, когда все образованные люди, под впечатлением Истории Карамзина, верили, государственность на Руси создана норманнами. Собственно и сейчас большинство людей с высшим образованием считают, что шведы основали Русь. Надо обладать достаточным мужеством, чтобы наперекор общему мнению, и в противовес Карамзину, доказывать, что славяне ещё до прихода Рюрика имели государственность. Вся Европа называла Русь – Гардарикой – страной городов, когда викинги городов не имели, а в Европе города представляли из себя более замок феодала со рвом и откидными воротами.
Классен не ограничивался летописной эпохой возникновения Древнерусского государства. По его мнению, русы славяне были известны в глубокой древности под разными именами. Болгарский монах Храбр в X веке писал, что у русов была письменность – черты и резы. Они ни что иное, как древнеславянские руны и древнее чем скандинавские. Ещё «отец истории» Геродот писал, что скифы писали персидскому царю Дарию письмо в ответ на его предложение подчиниться. Причём Дарий вообще-то воевать со скифами собирался, тем не менее значительный факт не поколебал решимости российских историков считать скифов персами.
Но нас с вами сейчас интересует даже не сама книга Егора Классена, а то, как он стал немцем и откуда он родом.
В 1772 году стараниями Екатерины Великой был осуществлён первый раздел Польши между Пруссией, Австрией и Россией, в результате чего Россия получила более трёх миллионов так не желательных для неё подданных. Часть из них проживала в принадлежавших ранее Польше Белоруссии и Правобережной Украине, в том числе в Богуславе. Согласно указу Елизаветы Петровны все евреи из него были выгнаны и впредь в город не допускались. Но теперь, став подданными Российской империи, евреи обратились к императрице с петицией, в которой жаловались, что будучи изгнанными из Богуслава, потеряли там подаренное польской короной имущество на сумму 284 тысяч злотых, что по тем временам представляло гигантскую сумму, и всеподданнейше просили её величество изыскать возможность возместить понесённые ими убытки. Екатерина II, наслышанная о своенравной Богуславщине, нашла, казалось Соломоново решение; милостиво подарила Богуслав со всеми прилегающими к нему селами своему бывшему любовнику, польскому королю Станиславу Августу Понятовскому, предложив ему вернуть евреев в Богуслав и возместить ими упомянутые злотые, взыскав их с местного населения. Но несмотря на обещанную Екатериной военную помощь, Понятовского не прельстил этот райский уголок на реке Рось. И он подарил его своему тёзке князю Понятовскому. Однако тот, тоже знавший нравы богуславчан, проиграл королевский подарок польскому графу Ксаверию Браницкому. Чтобы закрепить его за собой, Браницкий обратился к Екатерине с просьбой прислать солдат, желательно не российской национальности. Эту просьбу Екатерина милостиво удовлетворила, прислав в распоряжение графа 700 вооруженных лифляндцев. Будущих латышских стрелков. По-видимому, тоже неплохо осведомлённый о своём «выигрыше», граф селиться в Богуславе желания не изъявил. С помощью лифляндцев и киевской жандармерии он водворил в город три тысячи евреев, предоставив им все права на управление Богуславщиной, и велел в кратчайшие сроки возвести на самом высоком месте католический костёл. Разумеется за счёт и силами самих жителей. Хотя понимал, что ни в ближайшей, ни в отдалённой перспективе ожидать для него прихожан не ожидалось, так как поляки объезжали Богуслав за десять вёрст. А надеяться на привлечение в лоно богоспасительной католической церкви закоренелых язычников было напрасной иллюзией. Величественное здание костёла, пусть без ксендза и прихода, должно было стать символом того, что ещё «польска не сгинела». Замок же и всю девятивратную Богуславскую крепость, не менее тридцати веков стоявшую несокрушимой твердыней против всех посягательств сначала на Голунь, затем на Градеж, потом на Богуслав, граф приказал разрушить до основания, что лифляндцами и было исполнено, однако не скоро. Семь лет понадобилось им, чтобы закладывая под стены бочки с порохом, взорвать замок и крепость. Одновремённо в Богуславе строили семь синагог и общеобразовательные еврейские школы, так как прибывшие сюда первыми три тысячи евреев были только передовым авангардом. По ходу строительства их намечалось увеличить впятеро и кроме батальона лифляндцев, создать также батальон еврейской самообороны для сбора налогов и выбивания долгов с недоимщиков.
Словом для Богуславщины наступили весёленькие времена. Для начала приведём такие пикантные подробности. Пан управляющий Богуславщиной Моше Срул Бродский был большой шалун. Он любил ездить по городу на бричке, запряженной не лошадьми, а двенадцатью занузданными и празднично одетыми, в лентах, венках, вышитых сорочках и цветастых пахтах, красивыми молодыми росичками. У кучера пана Бродского Лейзика Глускина они бежали так же резво, как хорошо накормленные добрым овсом лошади. В левой руке Лейзик держал вожжи, а в правой – плётку-семихвостку. Она была достаточно длинной, так как Лейзик запрягал девушек цугом по три в один ряд и в четыре ряда. Так его плётка доставала до кобыл первого ряда. А что делать? Надо же этих гоев как-то учить, если они добрых слов не понимают. И когда в Богуслав начали пребывать евреи и отряды лифляндцев, в Мисайловке, которая в семи километрах от города, за одну ночь вырыли ров, длиной в три километра.
В Мисайловке жили Лукомыслы, пращур которых ходил послом от всего Поросья и Каневщины в Суздаль к великому князю Всеволоду Большое Гнездо. К царю Алексею Михайловичу тоже отправили одного из Лукомыслов. Потому их Лукомыслами звали, что изворотливость в мыслях у них наследственной была. Любого дипломата перелукавить умели. И грамоты великокняжеские и царские хранились у них.
Посольство в Питер возглавил Лукомысл Радоцвет, которому не было ещё тридцати лет, но видный собой и многими языками иностранными владел. Приодели посольство соответственно чину. А лучшим пропуском на дорожных заставах и почтовых станциях служили грамота царя Алексея Михайловича. Кроме того, посольство везло с собой богатые подарки императрице, а также кожаные мешочки с царскими червонцами. Небрежно брошенная золотая монета – самый лучший пропуск на всех дорогах мира. Всё это вместе взятое без особых хлопот решило в Питере и вопрос о доступе на приём к императрице. Сама её величество оказалась заинтригована удивительным посольством и велела звать, не томя ожиданием.
Радоцвет порядок дворцовых приёмов знал. Сначала, конечно, дары – рухлядь и прочее на не простой красоты рушниках Поросья позади главного посла несли другие послы, а Радоцвет, преклонив колено, протянул на шитом золотом и жемчугами подушечке осыпанную изумрудами и бриллиантами перламутровую шкатулку – в личное пользование её высочайшей особе. Первым делом поблагодарил императрицу за дарованную ею великую радость снова быть в неразрывном соединении с матушкой Россией. Потом справился о здоровье её и цесаревича Павла Петровича, а затем уже плавно и к причине своего посольства подобрался. Де, мол, казус престраннейший, матушка, на Роси наблюдается – православные храмы до сей поры в аренде у католиков остаются, а держава-то нынче православная. Об истинных арендаторах упоминать не годилось и ненавистный Богуслав в десять тыщ душ Мисайловкой прозвал. Сквозь румяна на пухленьких ланитах её величества натуральная пунцовость проступила, охнула сердечная; «Эко, головотяпство чиновных наших нерадивых».
Екатерина, сама в лукавстве изощрённая, по достоинству оценила и весьма уместное лукавство Радоцвета относительно арендаторов церквей. Она настолько прониклась симпатией к Радоцвету, что чуть было не подарила Мисайловку ему. А может сам он ей глянулся по известной её женской слабости. Радоцвет однако, ответил на её родном немецком языке: «Премного благодарен, матушка ваше величество, не гонец я за прибылью, ты бы лучше ордер охранный Мисайловке даровала по вольному мещанскому сословию, пользы от того больше твоей державе будет». Тут её величество совсем растаяла.
Короче говоря, благодаря дипломатическому таланту Радоцвета и охранному ордеру Екатерины, Мисайловка, будучи в самом центре громадных владений графа Браницкого, избежала лихой участи крепостного холопства. Радоцвета же, Екатерина, узнав, что тот в иностранных языках искусен, оставила в Питере при дипломатическом ведомстве. Только с фамилией оказия вышла. Екатерина приказала чиновникам записать его как магистра высокого класса (разряда) – classen, а те не осмелились переспрашивать, так и записали его – Классен. Так он стал немцем.
А в рассказе «Вечера на хуторе близ Диканьки», Гоголь его изобразил в образе кузнеца Вакулы, который вместе с посольством запорожских казаков прибыл на приём к императрице.
А как вы думаете, кого Гоголь изобразил в образе Солохи, хватающую с неба звёзды и так мило беседующую с самим чёртом (в образе Миллера)?