После рассказа о пионерии захотелось вспомнить и комсомольские годы.
Но, как-то так оказалось, что ничего такого примечательного по этой
линии и не происходило. Принимали в комсомол в 8-м классе, а в это
время у тех, кто определился с профессией и собрался поступать в ВУЗ
началась пора подготовки и усиленных занятий. Не до баловства тут. В
институте, правда, на младших курсах было участие в стройотрядах,
которые организовывались по комсомольской линии, но эти мероприятия
проходили достаточно рутинно, как и отправка на картошку осенью. По
окончании института в почтовом ящике, куда попал по распределению,
меня, как молодого специалиста, почти сразу ввели в бюро комсомола
отдела, видимо для укрепления состава,- там были одни техники. Ну
какая, никакая комсомольская работа велась - были туристские слеты,
субботники, стенгазеты. Помнится мне поручили выпустить номер
последней, посвященный юбилею кого-то из классиков марксизма. Ну я
попросил приятеля из соседней лаборатории, который прилично рисовал,
изобразить виновника торжества, так, чтоб занял побольше места, а на
оставшейся площади разместил пару самописных заметок, посвященных
юбиляру. Когда газета уже висела, подошел парторг отдела, внимательно
изучил ее и сказал, что у классика обе руки левые. "Да, действительно",
- пришлось мне признать очевидное,- "сейчас исправим". Но художник
наотрез отказался устранять свой косяк - типа нарушится композиция.
Хорошо, что руки опирались на какие-то перила, находящиеся в самом
низу рисунка. Мы их просто заклеили полосой бумаги, а чтобы заполнить
появившееся свободное пространство пришлось написать стихотворение,
прославляющие учение, которое, как известно, всесильно, потому, что оно
верно. Парторг опять изучил содеянное комсомолом и сказал, что стихи
замечательны своей модульностью (тогда этот технический термин был
модным) - все четыре строфы можно менять местами без потери смысла и
качества произведения. Я же про себя отметил, что любую четную
(нечетную) строку можно было поменять с любой такой же с тем же
успехом. Жаль, что этот шедевр не сохранился.
Но один случай из моей комсомольской практики врезался в память на
всю жизнь. Я уже был женат и мы жили на съемной квартире, когда
родители позвонили на работу (мобильников-то еще не было) и
сообщили, что со мной ищет встречи корреспондент газеты Смена - это
был орган Ленинградского горкома ВЛКСМ. Он оставил свой номер и
попросил с ним связаться. Ну с работы я ему перезванивать не стал, а в
обед воспользовался телефоном-автоматом (таксофоном) - тогда это был
популярный вид связи, так как квартирные телефоны были дефицитом.
Чувак сообщил мне, что некто обвиняет меня в аморальном поведении,
повлекшем разрушение семьи. Когда я сообщил, что этого не может быть
поскольку я всего несколько месяцев, как женился, писака чуть не
застонал в предвкушении жаренного. "Так вы увели у него жену",- чуть
не простонал он. Я ответил, что жену ни у кого не уводил, и попросил
назвать имя моего обвинителя. Журналист отказался и пообещал
передать дело в нашу комсомольскую организацию. Действительно,
через несколько дней секретарь бюро нашего отдела, очень милая и юная
девушка (техник) заглянула к нам в комнату и вызвала для беседы в
коридор. Она сообщила, что на меня из газеты пришла бумага, в которой
меня обвиняют в аморалке и других страшных грехах. Ей страшно стыдно
было обсуждать со мной эти неприличные аспекты моей жизни, Но, тем
не менее она показала мне ксерокопии (тогда это тоже был дефицит)
полученных материалов. Это было письмо от пострадавшего от меня в
газету, где бедняга в красках рассказывал, как я разрушил его семью.
По фамилии страдальца я понял в чем дело. Действительно, года за три
до этого мы с братом и приятелем отдыхали на море и у меня случился
курортный роман, но что бы это послужило причиной развода через три
года? Наверное обманутый муж при разводе захотел замарать свою
половину и получить на этом какой-то профит. А чтобы история выглядела
убедительней он решил организовать соответствующую статью в газете.
Я сообщил эти соображения секретарю бюро и сказал, что ничего не буду
делать по этому поводу. Но она оказалась более опытной в этих делах и
посоветовала мне встретиться с секретарем бюро всей организации (а
бюро, между прочим было на правах райкома) и решить дело с ним.
"Ну ты понимаешь, как",- добавила девушка и выразительно щелкнула
себя по горлу. Иначе, как сказала она, могут устроить общее собрание с
разбором моего личного дела. Тут я вспомнил известную песню Галича и
"стоять перед всеми словно голенький" мне сильно не захотелось. На
другой день, взяв из скромного семейного бюджета значительную сумму,
я выпросил у начальницы командировку в главное здание, где было бюро
комсомола и отправился туда, после 11, когда уже открыт винный отдел в
ближайшем гастрономе, чтобы там купить заветную бутылку.
Это был дорогущий грузинский коньяк, который в мирной жизни я бы
никогда себе не позволил. Спрятав по студенческому опыту бутылку под
ремень и прикрыв водолазкой я вошел в главное здание и пошел искать
секретаря бюро. Нашел я его в актовом зале, где он из партера руководил
репетицией какого-то мероприятия. Я подошел, поздоровался, секретарь
указал на место рядом. Я представился, объяснил свое дело. Он произнес
раздумчиво: "Ну?" и снова переключился на репетицию. Я чтобы не
размусоливать достал бутылку и дал ему. Он не глядя взял ее в руку,
ловким движением открыл и тут же приложился. высосав чуть не треть.
Потом вернул мне и выжидающе посмотрел. Я намек понял, сделал
несколько глотков и вернул бутылку комсомольскому начальнику. Так
повторилось несколько раз, после чего он отдал пустую бутылку мне и
сказал: "Ладно, мы все уладим, уж больно хороший ... ты парень. А жаль,
хотели устроить тебе кровавую баню, давно не было повода собраться". И
снова вернулся к репетиции, а я свалил, как можно незаметней. Через
несколько дней секретарь нашего бюро снова вызвала меня в коридор и
показала копию письма, отосланного в газету. Там мой собутыльник дал
мне такую характеристику, что если бы я тогда погиб, меня можно было
похоронить в Кремлевской стене. А в конце было сказано, что бюро
никому не позволит марать честное имя своего комсомольца. На этом
история и закончилась. Но с тех пор я грузинский коньяк не пью,- только
армянский.