Мне нравится, что в отличие от множества книг и фильмов о войне, где тебе слезливо показывают, как это больно и грустно так преждевременно погибать,
в «Наталье. Из Колумбии. С любовью» тебе каждой клеткой дают прожить, что куда страшнее и хуже — никогда по-настоящему и не жить.
Очень пробирает рассказ Марии, еврейки, о ее жизни до концлагеря. О том, как только в тот момент, когда в гетто расстреливали ее семью, а сама она была в миллиметре от смерти, она вдруг поняла, насколько она сама и люди вокруг никогда и не знали жизни. Как большинство людей так и рождаются мёртвыми, будто заведенные куклы, без собственных желаний и эмоций, которые даже радуются на празднества или скорбят по ушедшим родственникам, просто потому что так «надо», а не потому, что чувствуют себя так сами. И как она в тот момент твердо решила, практически чудом спасшись, что теперь она уже не будет привидением сидеть и ждать, когда же жизнь случится с ней — она будет ее жить.
И с каждым появлением Марии ты понимаешь, что она в этом была ничуть не голословна. Вот даже сразу за ее рассказом следовала красивейшая сценка между ней и главным героем в не самой располагающей обстановке, казалось бы – небольшом заколутке госпитального двора, пахнущим гарью. Но в момент, когда они весело друг над другом подтрунивали, а потом француз как приподнял и закружил её в воздухе, всё это выглядело настолько не по-человечески идеально, будто сошедшим с голливудских фильмов, что дыхание от происходящего перехватило, должно быть, даже у тяжеловесной медсестры Нюры, которая наблюдала за всем этим вместе с Натальей из подвальной лаборатории.
Вообще, удивительно наблюдать то, как меняются люди, встретившиеся с Франсуа в романе. Как он без особых усилий заставляет в них сдвигаться все те закостеневшие с десятилетиями механизмы, что обрубают им любую способность полноценно чувствовать и себя выражать.
Тут особенно хочется рассказать про Льва Соломоновича. Буквально только что досмотрела сцену допроса его и Натальи Владимиром Юрьевичем. Дело в том, что в госпиталь и до этого приезжал допрашивать человек из НКВД, и большинству уже и он внушал немалый ужас, но Владимир Юрьевич был другого сорта. Не из тех, что будут трусливо самоутверждаться, орать и тыкать лампой в лицо, наоборот, он будет предельно спокоен и вежлив, но так, что ты при этом будешь чувствовать себя букашкой у него на ладони, боясь сказать лишнее слово или не так пошевелиться. Так вот Лев Соломонович, из которого пытались выудить хоть что-то, что бы подтвердило, что француз на самом деле никакой не француз, а офицер СС, себя повел очень смело, хоть и могла быть в том большая опасность для них с Натальей — он был честен. Он искренне рассказал Владимиру Юрьевичу, все что он думает о Франсуа, и как ему на самом деле без разницы, какой он окажется национальности и какому режиму служил, потому что он судит людей по их сердцевине, а не по причастности к тем или иным людским категориям. И как за свои годы он уже успел устать от всей людской глупости и ограниченности, от нежелания вдумываться и разбираться в любых незнакомых ситуациях — от всего того, что приводит людей к уродливым выборам и уродливому миру.
Наталье после допроса было очень радостно за поступок Льва Соломоновича, ведь он выразил все то, что она тоже чувствовала, но так боялась сформулировать и сказать. Она даже назвала его героем, искренне так, не в шутку. И особенно после того, как услышишь такие счастливые возгласы Натальи, порадуешься вместе с ней, тебе еще больше щемяще грустно становится, оттого как грустно это все было для самого Льва Соломоновича.
К нему только теперь пришло осознание, как все свои шестьдесят лет он себя затыкал, не давал себе высказаться, мог из-за страха терпеть людское уродство, и какое бессилие, оказывается, в нем порождали такие выборы перетерпеть, промолчать, не вступиться.
Вот немного из его слов Наталье:
«В каком мире мы живем, что просто сказать то, что ты думаешь — это геройство? И не смейте, не надо говорить мне о Сталине. Я не про партию, я сейчас про нас, Наташа. В какие болота, да в какие ж болота люди себя загоняют то здесь!
(Он хлопнул себя по лбу)
Просто высказать сформулировано то, что ты думаешь, это уже геройство?».
И очень часто меня книга заставляла чувствовать себя скорее мокрицей под кирпичом, чем человеком, но это на самом деле очень правильный, освобождающий опыт. Все «тяжелые» сцены тебя встряхивают и вселяют в тебя сил, потому что, чем особенно хорошо всё творчество Франца Вертфоллена, тебе не просто показывают, что плохо и как не надо, — тебе дают все ответы, как НАДО. Причем не просто теорией (как люди любят раздавать друг другу советы), но больше — тебе дают их прожить. И именно поэтому все радостные, смешные, очаровательные сцены (в которых низменно присутствует главный герой), и которых в романе тоже много, — не менее важны.
К тому же, между сценами иногда бывают еще «бонусные» вставки с практически полноценными, на мой взгляд, сериями «Вакцины от Идиократии», где автор на примере персонажей и ситуаций, объясняет, например, как работают человеческие взаимоотношения. Каждый такой «урок» совершенно бесценен сам по себе, и за такую щедрость г-ну Вертфоллену хочется выразить отдельную благодарность.
В общем, я абсолютно каждому человеку, читающему это, советую успеть на «Наталью», особенно пока сцены еще идут. А идут они, в самом правильном для людей темпе, так что успеваешь и обдумать уже просмотренные сцены, и с предвкушением ждешь новые, но совсем недолго)