27 августа 2000 года. Две недели назад я вернулся с Гран При Венгрии. А теперь сижу на берегу канала имени Москвы и курю. Кончилось лето, и город пожух, начали облетать деревья. Ветер целыми охапками гонит к каналу опавшие листья, те пролетают сквозь решетки парапетов, ложатся на воду ковром, и лишь в прогалинах между ними в воде отражается розовое закатное небо. Через весь горизонт усталым смазанным росчерком тянется полоса дыма. Хвост растворяется где-то у горизонта, а начало упирается в Останкинскую телебашню.
Да, в этот день в Москве горела телебашня. Сначала эфир стали прерывать экстренные выпуски новостей, а потом не стало никакого эфира. Издалека кажущаяся иглой, а на деле стоящая могучим исполином, башня долго выгорала изнутри, и наконец обесточилась. И вот в промежутке между всеми этими помехами и концом эфира мне посчастливилось стать свидетелем эпизода, который и сейчас, 20 лет спустя вспоминается как нечто исключительное.
Гран При Бельгии в Спа. Шумахер и Хаккинен в борьбе за титул. На тот момент это два двукратных чемпиона мира, два абсолютно лучших гонщика в пелотоне, и у них своя длинная история. Хаккинен плохо начал защиту своего второго титула, два схода при двух победах Шумахера определили Мику в догоняющие. Но немцу отчаянно не везло летом: сход в Монако, когда выхлоп прожег подвеску, победа под дождём в Канаде, и по возвращении в Европу — сдаёт мотор во Франции. А затем — чёрная полоса: авария на старте в Австрии, авария на старте в Германии. Хаккинен в этих гонках собрал два вторых места и победу — чемпионат стартовал заново в Венгрии, где Мика выиграл вновь, при втором месте Михаэля, и захватил лидерство в личном зачёте. В Бельгию эти ребята ехали биться за титул. Не за очки, не за какие-то абстрактные результаты. Всё было просто и ясно: они должны были обыгрывать друг друга.
Со старта ушли по мокрой трассе и под пейс-каром, Хаккинен с поула, Шумахер с четвёртого места. Стоило машине безопасности отпустить пелотон, Трулли и Баттон столкнулись в Ля Сурс, и Шумахер вышел на второе место. Пит-стопы, слики, четыре подряд лучших круга в исполнении Шумахера — и Хаккинен цепляет бордюр в Ставло. Разворот. В тот момент закончилась одна гонка, и началась совершенно другая. Та, первая, была с понятной диспозицией, отбытой сменой погоды, некоторым количеством неплохой борьбы. А вот дальше начался нерв.
Самым глупым журналистским штампом тех лет было описание Мики Хаккинена как хладнокровного человека, со всеми присущими фольклорными деталями. Те, кто просто в шутку называл его «горячим финским парнем» были несоизмеримо ближе к истине. За все годы, что я наблюдаю за чемпионатом, я видел мало людей, столь яростно увлекавшихся гонкой, борьбой, как Мика. Тот, кто не видел его в МакЛарен в конце 93-го и особенно в 94-м, кто не помнит его исключительно азартной, совершенно ненужной, и потому так печально закончившейся атаки на Шумахера в Макао в Ф3, — эти люди сколько угодно могут рассуждать о финской флегматичности. А я говорил и говорю: Мика был настоящим берсерком. Коктейлю из азарта и ярости, которые кипели в жилах финна мог бы позавидовать Джеймс Хант, а уж этот ездил на большом нерве. Наверное, отчасти поэтому Мики не хватило на такую же долгую карьеру, как Михаэля — а ведь он был всего на год старше. Кто из этих двоих был лучшим гонщиком? Скажу всё же, что Михаэль. Но Мика, пожалуй, воспринимал гонки чуть ближе к сердцу. В этом была его сила, — фирменное упорство, скорость, смелость, та самая финская sisu. И это то, что заставило финна повесить шлем на гвоздь в 33 года. Потому что в таком режиме себя расходуешь без остатка.
Медленно выползая с мокрого газона на обочине Ставло, Хаккинен готовился дать большой бой даже не Шумахеру, а всему ходу событий. Та яростная погоня, когда Мика с каждым кругом приближался к сопернику, — это был протест человека, отказывавшегося признать себя проигравшим. Только что в его руках было комфортное лидерство в гонке, а теперь судьба говорила ему «не сегодня», разворачивалась и уходила прочь. «Сегодня, мать твою так!» — сквозь зубы отвечал Мика и летел мимо деревьев, раз за разом взмывая в арденнские холмы и ныряя вниз.
Я до сих пор помню, как в тот день вышло солнце и заблестела листва, полная капель от прошедшего до старта дождя. Поначалу та гонка была совершенно свинцового цвета — мокрый асфальт, тучи. Даже красные Феррари и желтые Джорданы были лишь блеклыми тенями самих себя. Но вот тучи расступились. И на фоне этой потрясающей, полной солнечных бликов листвы два ослепительных росчерка — красный и серебристый, один за другим, круг за кругом вели борьбу друг с другом, танцуя на самой грани… Шумахер временами уходил в сторону на прямых, туда, где в тени деревьев никак не высыхали лужи. Он охлаждал резину, пытаясь любой ценой продлить ей жизнь. И да, Шумахер был великолепен. Но Хаккинен в тот день (как и во многие другие дни) не уступал ему ни в чём. А вот резина на МакЛарен была свежее на 5 кругов и 35 километров дистанции.
Обгон — это не просто манёвр на трассе на потеху публике. Обгон — это борьба, сложная, комплексная, с подготовкой, обманными действиями, со своим решающим моментом, с множеством усилий. Со страхом. И с волевым решением идти до конца. Это непосредственное взаимодействие и противостояние двух людей. Каждый — со своим характером, образом мысли, психологическим настроем. Поэтому обгон — это столкновение характеров, мировоззрения, подходов к гонкам. Именно за этим на самом деле интересно наблюдать в тот момент, когда сходятся два великих мастера. А ещё — это столкновение представлений о допустимом. Все знают, что Хаккинен Шумахера обогнал на 41-м круге гонки. Но кругом ранее был другой эпизод, когда первая атака Мики упёрлась в очень жесткую, очень рискованную оборону Михаэля со смещением поперёк трассы.
Шумахер тогда не просто прижал Хаккинена к белой линии. Если представить, что на трассе была бы черта, обозначающая габариты другой машины, прижатой к самому краю трассы, Михаэль пересек бы и эту черту. Хаккинену пришлось замедляться в разгар обгона, на который он вышел после слип-стрима, собрав идеальные Ля Сурс, О’Руж и Радийон, как собирают их в квалификации. В такие моменты мозг уже опережает реальность, ведь чтобы в этой борьбе оказаться впереди, мысленно надо уже быть впереди, а не прикидывать — а получится ли… Найджел Мэнселл описывал свой фантастический обгон Бергера в Мехико в 90-м так: я в тот момент уже не думал, а действовал на рефлексах. Потому что если ты будешь думать — это будет слишком медленно. Так и Хаккинен в Спа вваливал на все деньги, и потому манёвр Шумахера был таким опасным: Михаэль встал между молотом и наковальней, полагая, что оставляет молоту выбор — остановиться, или продолжить движение. То, что Хаккинен в той ситуации умудрился сохранить машину на трассе, а контакт лишь слегка повредил торцевую пластину переднего крыла МакЛарен и не проколол, например, колесо Феррари, можно засчитать за чудо, и это чудо произошло не благодаря, а вопреки Михаэлю Шумахеру.
Именно поэтому то, что произошло кругом позже, было без преувеличения шедевром. Знаете, каких боксёров на ринге убивают? Самых выносливых. Нормальному человеку бьют в голову, он падает — его уносят. Выносливый получает удар, и остаётся на ногах. Поэтому получает ещё удар. И ещё. Мика Хаккинен получил удар на 40-м круге. Его едва не отправили в стену, и даже в том пелотоне многие люди как минимум оказались бы выбиты из колеи. А финн пошел вперёд на следующем же круге. Отстававший на круг Рикардо Зонта привнёс в ту ситуацию некоторую геометрическую красоту, композиционную стройность. Но главным было то, что ярости и напора Хаккинена в той ситуации хватило на то, чтобы принять единственно правильное решение, совершить единственно правильное движение — то самое, которое разделяло победу и поражение. В нюансах Зонта немного подставил Шумахера: формально он ушел в сторону с траектории, и пропустил Михаэля. В то же время правее ещё оставалось место. Понятно, что оставалось оно скорее случайно. Но правда в том, что невозможно победить просто повторяя ходы соперника — и раз Шумахер пошел слева, Хаккинену нужно было идти справа. А находившийся между ними Зонта помешал Михаэлю вновь кинуться наперерез сопернику. Зонта остался позади, Феррари и МакЛарен колесо в колесо на торможении, но внутренний радиус за Микой, и Михаэль отпускает соперника. Выдох.
В Спа не проезжают круг почёта. Семь километров, которые надо было бы преодолеть для того чтобы поприветствовать публику, требуют соответствующей загрузки топливом, а в Ф1 мелочей не бывает. Машины после пересечения линии финиша паркуются после Ля Сурс. Отчасти поэтому, за неимением времени остыть, после финиша Хаккинен был зол как чёрт. И скорее всего все своё самообладание он употребил на то, чтобы спокойно сказать Михаэлю пару слов, объясняя, что-то про жизнь, смерть, и выталкивание на траву соперника на скорости крепко за 300 км/ч. Михаэль начал тот разговор с вопроса «а что я сделал не так?».
Тот обгон… он был исключительным событием во многом благодаря тому, кто был действующими лицами, каков был расклад в чемпионате, какая была погода в Спа, и многому другому. Но его ценность со временем не изменилась. Так и не произошло ничего, что хоть немного обесценило бы ту борьбу и её результаты. 20 лет — а у меня до сих пор замирает сердце. После того как МакЛарен и Феррари разошлись, и отправились в Ле-Комб друг за другом, поменявшись позициями, я выдохнул, и остаток того дня провёл на выдохе, в состоянии исступления. Когда происходит нечто важное, большое — ты догадываешься об этом по реакции своего организма. Может быть, и не понимаешь умом, но сердце безошибочно подсказывает — вот это нечто! Так было и в тот раз. И после этого могли падать дирижабли, тонуть пароходы, и гореть телебашни. Весь мир мог разлететься в труху — но ничего более значительного в тот день уже просто не могло произойти. И вопрос ещё, произошло ли за следующие 20 лет.
Сейчас, из «прекрасного далёка», я смотрю на ту атаку перед Ле Комб, и вспоминаю все жалобы на то, что в Ф1 мало обгонов. Было мало, да. Теперь стало много. Но положа руку на сердце, — один обгон из Спа 2000-го стоит всех разъездов с DRS последних десяти лет. О, простите, может быть, у вас есть любимый обгон с открытым крылом…Расскажете?