БЕЛОЕ МОРЕ
(зарисовка)
Весенний день у северного моря хмур и безрадостен. Серая пелена тумана плотно стоит между блестящих от влаги елей, опустивших свои корявые ветви, покрытые бурыми иголками, к земле. Грунтовая дорога, сплошь состоящая из выбоин, извивается по поросшим лесом холмам, то поднимаясь на вершину сопки, то падая в затянутую туманом низину. Моросит мелкий дождь, грязный талый снег лежит по обочине, снеговое поле теряется в очередном болоте. Физически ощущается сырость.
Дворники мерно скрипят по лобовому стеклу автомобиля. Глаза устали от бесконечного серого неба и грунтовки, убегающей всё дальше и дальше. В салоне тепло. Пахнет табаком. В подстаканнике, в картонном стаканчике плещется остывший кофе, купленный на заправке в Северодвинске. Тихо играет музыка.
...Кофе, асфальт, Северодвинск...
Автомобиль четвертый час трясется по этой забытой Богом дороге, а ощущение такое, что я нахожусь тут целую вечность. Среди тумана, болот, елей и бесконечно серого, давящего на голову неба.
Ни перекрестка, ни поворота. Болота меняются с лесом, лес играет с болотами в чехарду. В некоторых местах приходится преодолевать неглубокие броды, благо земля не глинистая, машина идет легко, играючи. По правую руку от меня — огромные пространства Онежского берега, почти нежилые — сплошь болота и озера. Древний край поморов. Слева до самого Плесецка тянутся глухие леса. Дорога идет к морю. Там, в устье полноводной реки Онеги, стоит одноименный город, такой же залитый дождями, тяжелый, больной. Туда я направляюсь. Скорее бы добраться, не сойти с ума от этой вездесущей серости, тусклости, сырости.
Дорога делает резкий поворот, глаза зацепляются за что - то, не вписывающееся в привычный пейзаж. Торможу. Сдаю назад. Выхожу из машины — под моросящий дождь. Мотор не глушу. Шлепаю ботинками по мокрой земле.
Монумент, покрашенный в серый (очень актуальный) цвет. Два бетонных блока. Низенькая ржавая оградка. В качестве украшения через равные промежутки в нее вварены шестерни от неизвестного механизма. На небольшом шпиле — выцветшая георгиевская лента. У монумента — искусственные цветы. Всю яркость из них высосали ветра и вода, они лежат грудой у подножья монумента, вокруг — грязный снег, покрытый ковром из опавшей хвои. На монументе — мраморная табличка.
«На этом месте в селе ТАЛИЦА в 1919 году интервентами были расстреляны руководители волисполкома». Шесть человек. Шесть фамилий на придорожном обелиске. Стою, смотрю.
Почти сто лет назад тут разыгралась трагедия. Русские ваньки били друг другу носы в кровь, безжалостно и злобно. Потом к бойне присоединились союзники. Такие памятники тут, на Русском севере — увы, не редкость. Порезвились наши братья по Антанте. Маршировали по Архангельску, сапогом британского солдата топча деревянную поморскую мостовую. Высадили в Онеге десант. Прошли до Плесецка. Вешали, расстреливали. Выполняли союзнический долг.
Стою у монумента, не понимаю. Что понадобилось английскому, американскому, французскому солдату в Архангельских гиблых болотах, что их сюда привело? Решили поддержать законное правительство? Которое из множества, правивших бывшей империей в 1919 году? Вздумали погреть руки на распаде великого государства? Сплясать на костях? Страшное время, грязное, кровавое.
Тот день в далеком девятнадцатом году, когда шестерых русских вели на расстрел солдаты полковника Торнхилла, наверное был такой же — беспробудно серый, дождливый. Сапоги приговоренных хлюпали по мокрому снегу, на обочине дороги так же лежала грязь. Во что они были одеты, как они выглядели — палачи и их жертвы? Какие разговоры вели? Может курили махорку, свернутую в газетную бумагу, а она постоянно тухла под дождем? Был ли приговор приведен в исполнение под барабанную дробь, или этих людей поставили у кособокой северной березы, и расстрельная команда буднично дала залп?
От сумбура в мыслях начинает болеть голова. Сажусь в машину, хлопаю дверью, жму на газ. На душе тоска. Проезжаю деревню. Грейдер сменяется асфальтом. Берег моря. Воды не видно. Вдоль береговой линии сплошь заборы неактуальных в это время дач. Пусто. Ни одной живой души. Наконец вижу прогалину между заборов, огромный песчаный пляж. Поворачиваю на него. Колеса пробуксовывают в песке. Останавливаюсь. Глушу мотор, закуриваю. Выхожу из машины. Чувствую соленый морской ветер. Совсем не холодно. Отлив. Голое морское дно. Огромные валуны, утонувшие в песке. Море.
Я много раз видел Белое море. Видел его разным. Ласковая, темно - синяя волна Терского берега, рыбацкие сети, старая тоня, выбеленный морем топляк. Или Соловецкий монастырь, стены сложенные из гигантских каменьев, жара, ни ветерка, только у воды веет прохладой. Бетонный волнолом Северодвинска. За ним — ледяное поле торосов. Предштормовой Беломорск, пенные барашки накатывают на отшлифованную до гладкости скалу, в бессилии растекаются по ней, отступают.
Тут море другое. Отошедшая в отлив вода оставила грязный лед. Он словно разделяет песчаный пляж, и воду цвета песка. Над морем туманная дымка. Кажется, что это и не море вовсе, а песок, песок уходит вдаль за горизонт. Только соленый ветер напоминает о море.
Надо двигаться дальше, прочь из этого мертвого края.