Важнейшими обстоятельствами, позволившим монголам сокрушить Русь, стало отсутствие среди древнерусской элиты феодальной этики европейского типа, а также выработавшаяся у славян способность выживать в условиях чужеземного господства.
Как уже отмечалось, славянские племпокоряться внешнему протекторату, усваивать чужое военное искусство, чужие государственно-правовые обычаи, чужую религию - последнее, впрочем, не без сопротивления.
Сама государственность Руси, как и ее имя, были «импортными». Более того, на протяжении всей домонгольской истории Рюриковичи оставались «иностранцами» даже чисто этнически . Они почти не смешивались со славянским населением, предпочитая заключать браки с представителями владетельных династий Европы, Византии и Половецкой степи. Кроме этого, постоянными и весьма активными субъектами древнерусской истории были наёмные варяжские дружины, служившие русским князьям. Так что восприятие власти как чужеродной (хотя и религиозно родственной), стало одним из тех важных «исторических генов», из которых впоследствии будет складываться «хромосома» российской государственности.
В основе такой модели взаимоотношений власти и общества, как было рассказано выше, лежали исходные особенности восточных славян, отличавшие их, в частности, от германцев, — недостаточная воинская самоорганизованность и недостаточно выраженный «правовой инстинкт».
Пренебрежительное отношению к закону - как к комплексу установлений, регулирующих правовой «земной» порядок - ярко высветилось в одном из самых известных литературных произведений Древней Руси — «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона.
На первый взгляд, тематика этого текста – сугубо о религиозная: утверждается приоритет «благодати» (Нового Завета) над «Законом» (Ветхим Заветом). Однако это произведение было по сути политическим памфлетом. В нём де-факто утверждалась абсолютная независимость Великого Князя Киевского, включая церковную сферу, от Византии.
Сочинение «Слова» пришлось на период ухудшения отношений Ярослава Мудрого с Византией. Судя по всему, в тот момент разладились отношения Великого князя с поставленным из Константинополя митрополитом Кириллом I Греком (1039-1051) — о нём даже нет ни единого упоминания в русских летописях. В течение этого времени Русь готовилась к войне с Византией, что и случилось в 1043 году.
Однако и после этого отношения обоих государств складывались неровно. В этих условиях в 1051 году Ярослав Мудрый пошёл на демонстративно конфликтный шаг – сделал киевским митрополитом своего собственного кандидата – Илариона, пресвитера великокняжеской церкви в Берестове. Тем самым Ярослав нарушил канонические правила — согласно им, назначать митрополита должен был Константинопольский Патриарх. Таким образом, автор «Слова…» — Иларион — стал первым в истории русским (а не иностранным) главой Киевской митрополии, к тому же поставленным на кафедру незаконно.
Ясно, что столь радикальная реформа не могла случиться без заблаговременной идеологической подготовки. Неудивительно и то, что автором идеологии намеченного преобразования, аллегорически изложенной в тексте «Слова о Законе и Благодати», оказался сам будущий великокняжеский назначенец. Учитывая всё сказанное, «авторитарно-волюнтаристский», антиправовой по духу, характер «Слова…» выглядит вполне объяснимым.
Вообще, «Слово о Законе и Благодати» как бы в зародыше содержит многое из того, что в дальнейшем (уже в московскую эпоху) разовьётся и войдёт в число характерных элементов российской политической культуры. Неслучайно «Слову о законе и благодати» по сей день придаётся столь важное, по сути, провиденциальное идеологическое значение.
Структурно «Слово» состоит из двух частей: теологической, где спекулятиво толкуется Священное писание, и духовно-политической, посвященной прославлению отца Ярослава – Великого князя Владимира Святославича. Некоторые историки полагают, что речь идёт о позднейшей компиляции нескольких самостоятельных текстов. Однако обе части «Слова» представляют собой органическое идейное целое. Его суть состоит из двух тесно связанных между собой постулатов. Во-первых, утверждается приоритет «благодати» над «законом» (и христианства — над иудаизмом). Во-вторых, святая благодатность великокняжеской власти.
Прежде всего, автор «Слова» заявляет о том, что закон Ветхого завета — лишь средство. Это средство само по себе имеет ограниченную земную ценность. Истинное его предназначение — в том, чтобы служить благодати Нового завета: «…закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной…».
Вслед за тезисом, как и положено, следуют аргументы, выдержанные в канонах христианской экзегезы (толкования Священного писания). С этой целью Иларион вспоминает об истории изгнания Авраамом рабыни Агари и их общего сына — Исмаила. При этом Иларион аллегорически уподобляет Агарь — иудеям, а законную жену Авраама Сарру, мать Исаака — христианам: «И изгнана была Агарь-рабыня с сыном ее Измаилом, а Исаак, сын свободной, стал наследником Аврааму, отцу своему».
Далее делается следующий публицистический шаг. От чисто библейских метафор автор переходит к исторической конкретике: «Изгнаны были и иудеи и рассеяны среди язычников, а чада благодати, христиане, стали наследниками Богу и Отцу».
Развитию тезиса о религиозной ущербности иудеев Илларион уделяет значительное место в своем произведении: «Хотя и старше был Манассия Ефрема, но благословением Иаковлевым стал меньшим. Подобно же и с иудейством: хотя и прежде появилось, но благодатью христианство стало большим, <нежели оно>...»; «ведь исчезает свет луны, лишь только воссияет солнце… Так и закон <перешёл> в явление благодати. И не теснится уже человечество в <ярме> закона, но свободно шествует под <кровом> благодати».
Итак, на первый взгляд, сверхзадача «Слова…» — утвердить приоритет христианства над иудаизмом. Именно ради этого Закон, то есть Ветхий завет, ставится ниже Благодати — Нового завета. Однако в действительности разговор о примате Благодати над Законом (и христианства над иудаизмом) — лишь метафорическое средство, цель же, в которую метит памфлет, — совсем иная.
Вдумаемся: какой смысл был Илариону ни с того ни с сего «ломиться в открытые ворота» — разворачивать столь узорчатое и тщательно выстроенное доказательство превосходства христианства над иудаизмом? Ведь это и так не вызывало никаких сомнений у потенциальных читателей. Эпоха, когда Владимир Красное Солнышко, если верить летописному преданию, советовался с представителями основных монотеистических вероисповеданий, выбирая новую религию, — давно осталась в прошлом. За минувшие с той поры пятьдесят лет христианство прочно утвердилось на Руси, по крайней мере, среди представителей элиты. А если православная церковь и сталкивалась со стихийным противоборством, то лишь со стороны продолжавшего бытовать в народе язычества, а отнюдь не со стороны чуждого восточным славянам иудаизма. Острая фаза противостояния с иудеями-хазарами также осталась в прошлом.
Так зачем же Иларион решил пойти атакой на Закон и стоящих за ним иудеев? Думается, ответ очевиден. Разговор о «небесных» Законе и Благодати нужен был митрополиту для того, чтобы утвердить примат вполне земной «благодати» — над вполне земным «законом». То есть некоего «благодатного» новшества — над неким традиционным «законным» установлением. (Следует иметь в виду, что этимологически слово «закон» обозначает не «юридический акт» — это его значение пришло гораздо позже — а «то, что было искони», то есть давнюю традицию).
Учитывая ближайший ход событий, ясно, о каком именно «благодатном новшестве», о каком вполне земном прецеденте шла «по умолчанию» речь в «Слове» — о праве Великого Князя Киевского утверждать избрание митрополита Киевского без согласования с Константинопольским Патриархом. Именно так, напомню, и был чуть позже избран - по сути назначен Великим князем Ярославом - сам Иларион.
Но как доказать право Великого князя, по сути, быть выше патриарха? Для этого потребовалось развить следующий тезис – о святой благодатности власти Великого князя Киевского. Причем требовалось не просто пропеть хвалебную песнь действующему правителю, но освятить великокняжескую власть как институт, доказать, что именно благодаря ей на Русь пришла — и продолжает утверждаться — святая вера Христова.
С этой целью Илларион адресует до предела возвышенные панегирические пассажи отцу Ярослава — Владимиру, приравнивая его по масштабу духовных свершений к апостолам Петру и Павлу: «Хвалит же гласом хваления Римская страна Петра и Павла, коими приведена к вере в Иисуса Христа, Сына Божия; <восхваляют> Асия, Ефес и Патмос Иоанна Богослова, Индия — Фому, Египет — Марка. Все страны, грады и народы чтут и славят каждые своего учителя, коим научены православной вере. Восхвалим же и мы… великого князя земли нашей Владимира…»
Илларион специально подчеркивал, что Русь приняла христианство исключительно благодаря личности Великого князя Владимира.
Во-первых, он, согласно логике «Слова», оказался богоизбранным, то есть, специально предназначенным свыше для выполнения высокой миссии: «Знавшие закон и пророков распяли Его; ты же, ни закона, ни пророков не читавший, Распятому поклонился!» Для средневекового человека данный видимый парадокс относился к разряду «чуда», за которым неизменно скрывалась воля Божия.
Во-вторых, Владимир сумел привести Русь к Христу именно как князь, то есть, как полновластный земной владыка: «И, совершив сие, не остановился он на том в подвиге благочестия и не только тем явил вселившуюся в него любовь к Богу. Но простерся далее, повелев и всей земле [своей] креститься во имя Отца и Сына и Святого Духа»; «Как же выразим восхищение твоею добротою, крепостью и силой? И какое воздадим благодарение тебе, ибо приведены тобою в познание Господа и избыли идольское прельщение, ибо повелением твоим по всей земле твоей славится Христос?» При этом Илларион специально подчёркивает, что речь идёт не просто об авторитете власти, но именно о силовой её составляющей: «И не было ни одного противящегося благочестивому повелению его, даже если некоторые и крестились не по доброму расположению, но из страха к повелевшему [сие], ибо благочестие его сопряжено было с властью».
Следует отметить, что именно силовую, военно-державную компоненту в деятельности великих князей автор «Слова» рассматривал как важнейшую добродетель. Илларион называет Владимира внуком «древнего Игоря» и сыном «славного Святослава», «которые, во дни свои властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах, победы и могущество их воспоминаются и прославляются поныне».
Тот факт, что оба предка Владимира (как и сам он поначалу) были язычниками и что среди их «прославляемых поныне» подвигов значатся и такие, как, например, человеческие жертвоприношения христиан языческим богам, которые практиковал Святослав в осаждённом византийцами Доростоле, — Илларион, разумеется, не упомянул.
Вообще, из текста «Слова…» ясно следует, что его автору очень важно утвердить не столько отвлеченно христианскую, сколько вполне конкретную, земную, так сказать, военно-политическую полноценность киевских великих князей. Важно доказать, что они — полностью независимые государи, которые могут равняться с прочими автократорами. Владимира он именует, в частности, «единодержцем», то есть самостоятельным полновластным правителем. Подводя итог правлению предшественников Ярослава Владимировича, Иларион произносит едва ли не ключевую фразу во всём произведении: «Ведь владычествовали они не в безвестной и худой земле, но в <земле> Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли…».
Причем, согласно автору «Слова…», Русская земля не просто «ведома» другим народам, но господствует над соседями. То есть, говоря языком политологии, является империей: «…Каган наш Владимир и возрос, и укрепился… и паче возмужал, в крепости и силе совершаясь и в мужестве и мудрости преуспевая. И единодержцем был своей земли, покорив себе окружные народы, одни — миром, а непокорные — мечом».
Вообще, военно-аристократическая, восходящая к варяжской среде, система ценностей проступает на страницах «Слова…» едва ли не более отчётливо, чем собственно христианская. Это подтверждается, в частности, ещё одним посвященным Владимиру Святославичу пассажем: «Сей славный, будучи рожден от славных, благородный — от благородных…».
Как известно, само по себе христианство вполне индифферентно к фактору родовой чести. Спастись, согласно христианской догме, или, наоборот, погубить свою душу в равной мере может как знатный, так и простолюдин или даже раб. Но вот для варяжского конунга (киевского «кагана») вопрос о родословной — ключевой. И потому Иларион специально делает акцент на благородном происхождении Владимира, тем самым подчёркивая безусловную легитимность его самого и его прямых потомков в качестве независимых русских правителей.
Необходимость особо акцентировать внимание на этом обстоятельстве была понятна. Известно, что в действительности Владимир был незаконнорожденным княжичем. Он был прижит Святославом не от законной жены, а от рабыни Малуши - ключницы княгини Ольги, и получил киевский стол лишь благодаря тому, что совершил тяжкое преступление — коварно убил законнорождённого Великого князя, своего брата Ярополка.
Но все эти военно-державные, вполне светские по духу и смыслу аргументы, главная цель которых — утвердить право великих киевских князей на политическую независимость и полноценное международное признание, «упакованы» в религиозный текст «Слова о Законе и Благодати», а конкретнее — о ветхозаветных «законниках» иудеях и духовно превосходящих их адептах новозаветной благодати — христианах.
Благодатная линия христианства, как мы только что выяснили, непосредственно переходит в «Слове» в панегирик благодатным киевским князьям и их военно-державному могуществу. Но куда в этом случае отсылает нас «линия иудеев»? Ясно, что в данном случае имеет место какая-то аллегория. Кто же за ней скрывался?
Хазары? В пользу этого, вроде бы, должно свидетельствовать их иудейское вероисповедание. Однако зачем Илариону понадобилось аллегорически полемизировать с противником, давно переставшим быть актуальным (хотя и оставившим киевлянам в наследство титул «кагана» для обозначения великого князя)? Держава хазар была сокрушена почти полвека назад, в середине 980-х гг., и никаких столкновений хазар с киевскими князьями с тех пор не случалось.
Таким образом, кандидат на прототип "иудейской аллегории" остаётся один — Византия, с которой, напомню, у Ярослава Мудрого на протяжении долгих лет были весьма конфликтные отношения.
Если принять эту версию, то страстные филиппики, адресованные неким, так сказать, метафизическим иудеям, обретают вполне конкретную историческую плоть: «…Иудеи услаждались земным, христиане же — небесным». Иларион специально подчеркивает фактор земного успеха «иудеев» - что также вполне понятно, учитывая, что в ту пору Византия была одним из самых могущественных государств. Но тут же дезавуирует этот фактор, противопоставляя земной успех — небесному спасению. И далее отказывает аллегорическим «иудеям», то есть Византии, в праве на духовное покровительство другим народам: «…Оправдание иудейское… убого было и не простиралось на другие народы, но свершалось лишь в Иудее…».
Иларион намеренно обошёл стороной вопрос, откуда именно Русь получила христианство (по его логике получалось, что от богоизбранного князя Владимира непосредственно), высказываясь предельно обобщённо: «Христианское спасение же — благодатно <…> простираясь во все края земные»; «Вера благодатная распростерлась по всей земле и достигла нашего народа русского».
И далее следовала ключевая для Илариона и адресатов его «Слова» фраза: «И озеро закона пересохло, евангельский же источник, исполнившись водой и покрыв всю землю, разлился и до пределов наших. И вот уже со всеми христианами и мы славим Святую Троицу, а Иудея молчит; Христос прославляется, а иудеи проклинаются; язычники приведены, а иудеи отринуты».
По сути, фраза звучала так, что «озеро закона» пересохло не тогда, когда Христос даровал людям Новый завет и погиб на Кресте, а когда «Вера благодатная распростерлась по всей земле и достигла нашего народа русского». На первый взгляд, это звучало как ересь или кощунство. Но если вспомнить о том, что весь текст «Слова…» был глубоко аллегоричен и, в первую очередь, преследовал политические, а не чисто религиозные цели, то всё становилось на свои места.
Смысл этого программного православно-церковного произведения — в том, чтобы утвердить за русскими князьями право на полную духовно-политическую независимость от Византии, включая, судя по всему, решение и таких вопросов, как назначение на митрополичью кафедру в Киеве, что стало актуальным в период правления Ярослава Мудрого.
Долгая историческая преамбула «Слова» завершилась мощным, хотя и кратким восхвалением действующего Великого Князя Киевского — Ярослава Владимировича. Его правление митрополит Илларион расценивал как убедительное подтверждение той истины, что княжение его отца, князя Владимира, было свято-благодатным: «Доброе же весьма и верное свидетельство [тому] — и сын твой Георгий [христианское имя Ярослава Мудрого], которого соделал Господь преемником власти твоей по тебе <…>. Он создал дом Божий, великий и святой, [церковь] Премудрости его, — в святость и освящение граду твоему, — украсив ее всякою красотою: и золотом, и серебром, и драгоценными каменьями, и дорогими сосудами. И церковь эта вызывает удивление и восхищение во всех окрестных народах, ибо вряд ли найдется иная такая во всей полунощной стране с востока до запада».
В этом пассаже также нетрудно заметить дерзкий вызов, в очередной раз бросаемый Константинополю, где, как известно, за пятьсот лет до того был построен самый крупный, ставший всемирно известным христианский храм — София.
Не забыл Илларион подчеркнуть и административно-политические достоинства Ярослава, продолжившего «имперскую» линию своего отца: «И славный град твой Киев он окружил величием…».
Не остался в стороне и такой важный для автора «Слова» момент, как легитимность принятия важных внутрицерковных решений в обход Константинопольского Патриарха. Об этом говорится косвенно и аллегорически, в ходе очередной отсылки к благодатной эпохе Владимира Святославича. Согласно Иллариону, крестивший Русь князь всегда действовал в полном согласии с местными епископами (здесь стоит пояснить, что сам Иларион формально именно ими и будет вскоре избран): «…Подобный великому Константину, равный <ему> умом, равный любовью ко Христу, равный почтительностью к служителям его! Тот со святыми отцами Никейского Собора полагал закон народу <своему>, — ты же, часто собираясь с новыми отцами нашими — епископами, со смирением великим совещался <с ними> о том, как уставить закон народу нашему, новопознавшему Господа».
Таким образом, «Слово о Законе и Благодати» является не чем иным, как аллегорическим «Словом о Византии и Руси», где Византия полемически заостренно уподобляется «Закону», сыгравшему локальную роль «предтечи Благодати» (Руси) и обреченному в дальнейшем разделить судьбу иудеев, отринутых Господом.
Глубоко аллегорический стиль был избран автором в данном случае ещё и потому, что речь шла не о стремлении реально противопоставить Киевскую митрополию Константинопольскому патриархату, но лишь о том, чтобы обозначить ясно обнаружившиеся «имперские» амбиции молодого русского государства. «Иудейская» аллегорическая отсылка потребовалась, таким образом, больше в державно-дипломатических, нежели религиозно-проповеднических целях.
Закрепляя за властью великого киевского князя одновременно роль и апостола-просветителя (духовного пастыря народа), и созидателя и повелителя мощного государства, митрополит Иларион де-факто признал Рюриковичей создателями подвластного им народа как такового.
Иларион говорит о «русской земле» и «народе русском». Но вдумаемся: что означали эти понятия в эпоху, когда самоидентификация жителей недавно созданного государства Рюриковичей распадалась на множество регионально-этнических славянских и финно-угорских сообществ? Смысл утверждения единой «русской» идентичности мог быть в ту пору лишь один: подчеркнуть, что все эти разношёрстные, с недавних пор подчиненные Киеву народы, отныне как бы получают «сверху» новую «суперидентичность», восходящую к слову «Русь» — исходному этнониму княжеского рода, чьё имя перешло затем и на построенное этим родом государство.
Таким образом, «русский народ» и «русская земля» в понимании церковно-политической элиты Киева начала XI века обозначали не «национальность» и «национальную государственность» в привычном для нас понимании этих терминов. Они обозначали созданную «сверху» совокупность людей и территорий, политически подчиненных киевским князьям, происходящим из варяжского племени русь, а в церковном отношении подчиненных митрополиту Киевскому (позднее – «Киевскому и Всея Руси»). Одним словом, этноним «русский» с самого начала возник как «суперэтнический», «имперский», авторитарно ниспосланный обществу «сверху», со стороны светской и церковной власти.
После того как спустя примерно столетие единая Киевская Русь политически растворилась, упоминания о «Русской земле» сохранятся лишь в летописно-церковных текстах.
Жители вновь образовавшихся независимых древнерусских государств будут идентифицировать себя по названиям своих стольных городов: «новгородцы», «суздальцы», «рязанцы», «черниговцы», «псковичи», «тверичи» и т. д.
Так, например, новгородские летописи прямо отделяли жителей своей земли от «Руси»: «В лЂто 6765 [1257]. Приде вЂсть изъ Руси [курсив мой, - Д.К.] зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины на НовЂгородЂ; и смятошася люди чересъ все лЂто...» – записал автор Новгородской I летописи, ясно дав понять, что «Русь» – это в данном случае Великое княжество Владимирское, но никак не Господин Великий Новгород.
Подробный анализ «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона важен не только для того, чтобы реконструировать один из ключеых эпизодов древнерусской истории.
В этом ярком и, бесспорно, очень талантливом литературном произведении оказались собраны многие из тех «идеологических семян», которые в дальнейшем прорастут и дадут, — особенно в московскую эпоху — обильные идейно-политические всходы. Речь о таких неотъемлемых элементах московской политической культуры, как:
– признание приоритета воли государя над любым иным установлением и узаконением;
– служебно-подчинённое положение православной церкви по отношению к авторитарной светской власти;
– имперское, идущее «сверху», содержание этнонима «русский» и тенденция русского государства к имперской экспансии;
– стремление к державной самоидентификации через подражание и одновременно противопоставление себя более успешным соседям;
– идейный «метафизический антииудаизм» (не путать с бытовым антисемитизмом).
«Слово о Законе и Благодати», разумеется, лишь один пример, показывающий особенности древнерусской политической культуры, в некоторых аспектах отличавшей её — поначалу почти неуловимо — от западноевропейской.
Возникает закономерный вопрос: почему в средневековой Европе установился один «политико-правовой дух», а в Древней Руси — другой? Чем было обусловлено различие менталитета германцев и славян? Географией, генетикой, культурными феноменами или верованиями? Отвечая на этот вопрос, очень легко удариться в спекуляции. Поэтому я предложу лишь одно из возможных объяснений, которое кажется сравнительно правдоподобным.
Думаю, многое всё же зависит от врожденных качеств характера, которые затем шлифуются - стимулируются либо подавляются - внешними обстоятельствами. Не секрет, что у разных людей — разные характеры: один рождается смелым и открытым, другой — погруженным в себя и скрытным, третий — с хорошими артистическими данными, четвертый — с задатками кабинетного ученого и т. д. А есть и такие люди, кто «предназначен природой» просто за кем-то идти: конформисты. Логично допустить, что в различных этнических сообществах преобладают те или иные типы характеров, в итоге чего у разных этносов оказываются свои неповторимые и в целом узнаваемые «национальные характеры».
Это ни в коей мере не означает, что этническая принадлежность императивно «программирует» индивидуума. Это значит лишь, что в данном случае срабатывает закон «средних цифр».
Кроме того, в продолжение разговора о недостатке у славян исходных воинских талантов следует подчеркнуть, что это далеко не единственное из тех качеств, которые позволяют национальному сообществу успешно самореализоваться в пространстве и времени. Более того. Прошлое знает немало примеров того, как успешные народы-воины ярко «выстреливали», а затем бесследно исчезали, — как, например, те же авары. А монголы? Самая великая империя всех времен и народов — империя Чингисхана. Он до сих пор — национальный герой Монголии.
Но в то же время, невзирая на всё уважение к монгольской истории, необходимо признать, что Чингизов проект Великой всемирной Монголии не состоялся. Да и сами монголы постепенно оказались на периферии мирового развития.
Монголы хорошо воевали, но не хотели жить в городах, смешиваться с местным населением, усваивать чужую культуру. Им нравилось повелевать и презирать покоренных. Я имею в виду «изначальных монголов», этику которых мы можем частично реконструировать по «Ясе Чингисхана» — своду степных законов. Главная идея Ясы проста: монголы — народ-господин, все должны ему повиноваться, а сами монголы призваны быть отважными воинами и вести кочевой образ жизни. И это работало до тех пор, пока у соседей не стала появляться военная техника новых поколений, а у самих монголов на смену героям не пришло поколение более мелких «прагматических» персонажей. В итоге монгольский суперэтнос ушел в небытие. Поэтому нельзя сказать, что воинственность как свойство национального характера гарантирует стратегических успех. Скорее оно может быть удачным дополнением к чему-то большему.
У европейцев — не только германцев, но и галло-римлян — помимо воинственности, значительную роль в успешном развитии сыграли пытливый ум и стремление познать истину. Это было присуще еще античным грекам.
Что же касается христианства как фактора, якобы обусловившего европейский прогресс, то, как это ни кажется, может быть, парадоксальным, но христианство скорее могло помешать, чем помочь европейцам стать теми, кем они в итоге стали.
Ведь какова основная идея христианства, помимо любви к ближнему? Это идея смирения гордыни и самоотречения. По сей день в ортодоксальном христианстве существует предубеждение против бюргерской культуры, против «буржуазности». Согласно духу христианской религии, нехорошо быть богатым и «ублажать плоть», гордыня — грех и т. д.
Но что такое «свое право» древних германцев? Это ведь гордыня в чистом виде! Моя честь превыше всего! Да, моя жизнь принадлежит королю. Душа – Богу. Но честь — никому!
Рыцарская честь и христианское смирение — это два антагонистических полюса этики.
Конечно, средневековая Европа была христианской, и в ней даже были «рыцари-монахи».
Но дело в том, что европейцы смогли приспособить христианство к своему «фаустовскому» цивилизационному проекту. Филипп де Бомануар, французский юрист XIII века, написал в одном из трактатов: «Нам кажется, что мы принесем большую пользу, если трудом своим, предпринятым с помощью Божьей, дадим ближним книгу, по которой они смогут узнать, как отстаивать свое право и избегать своей вины», под которой подразумевалось ущемление чужого права. Именно так – в правовой плоскости – понимал французский средневековый юрист догмат о любви к ближнему.
Это далеко не то же самое, что «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона.
Де Бомануаром дана, по сути, рационально-правовая трактовка христианства, а не мистико-догматическая или обрядовая и не «авторитарно-государственническая». В этом смысле неудивительно, что именно в Европе христианство пережило Реформацию, суть которой — радикальная адаптация религии к бюргерским нуждам. В основе этих нужд — стремление к граждански свободному, индивидуалистическому и одновременно демократическому буржуазному устройству общества.
Нам остается ответить на еще один важный вопрос, касающийся домонгольской истории Руси. Что стало бы с ней, если бы не монгольское завоевание? Ответ кажется очевидным.
Несмотря на всю свою региональную специфику, она в цивилизационном плане, скорее всего, стала бы в конце концов частью Европы.
Авторитарным устремлениям князей продолжали бы противостоять два других политических субъекта Древней Руси – аритократы (бояре) и горожане. Кроме того, Русь всё более полно и активно втягивалась бы в орбиту европейского влияния и постепенно вестернизировалась.
Несмотря на принятие православия по византийскому обряду и на особую династию Рюриковичей, которая не желала пускать на русские княжения «посторонних», контакты с Европой были в домонгольский период столь плотными и множественными, что органичное «врастание» Руси в европейский контескт казалось предопределенным.
Одним словом, если бы не фактор Орды, Русь точно так же со временем стала бы частью Европы, как это случилось с другими славянскими государствами Восточной Европы. Разумеется, это не было бы связано ни с порабощением, ни с пресловутыми крестовыми походами, ни с «онемечиванием». Скорее всего, просто на месте Древней Руси возникли бы несколько компактных восточнославянских государств. И никакой России в этом случае просто не появилось бы на свет. Просто потому, что в этом случае Москва не смогла бы насильственно остановить развитие целого ряда древнерусских этносов: тверского, новгородского, псковского, рязанского, смоленского, нижегородского, вятского, черниговского (северского) и др.
Весь огромный Северо-Запад Руси на протяжении средневековья был вовлечен в большую европейскую торговлю.
Новгород был де-факто частью Ганзейского союза. Жизнь в Новгороде стала, хотя и не буквально, походить на достаточно отрегулированную в правовом смысле жизнь немецких городов. Значительной частью хозяйственных дел Новгорода непосредственно заправляли немецкие купцы.
Псков, по мнению некоторых историков, был даже еще более высокоразвитым в торговом отношении городом, нежели Новгород,
Что касается Галицко-Волынской Руси, то при Данииле Галицком — самом известном, влиятельном и успешном русском князе XIII столетия — и его потомках правовая культура Западной Европы постепенно стала утверждаться и на этой территории. Земля активно сопротивлялась татарам. В конце концов, Литва и Польша взяли эти территории под свой контроль, тем самым «присоединив» их к европейскому пространству. Но еще до литовского завоевания, при ближайших потомках Даниила Галицкого, в города Галицко-Волынской земли пришло Магдебургское право.
«Магдебургским правом» принято называть правовую основу устройства многих европейских городов-коммун. В Средние века, начиная с X века, европейские города, подражая феодалам, также стали заключать договоры с королем, императором или местным феодалом — графом, герцогом и т. д., платили ему налоги, сохраняя при этом широкую автономию. Права собственности купцов, ремесленников и вообще всех горожан были гарантированы. Город имел свою ратушу, выборное правительство — магистрат, суд. Такие условия позволяли ему свободно богатеть и развиваться.
Большинство городов-коммун не были полностью независимыми. Но были и вольные города. Например, Ганза состояла из вольных городов, иногда лишь формально считавшихся «имперскими» — их зависимость от «Священной Римской Империи» была номинальной. Другие города-коммуны считались вассалами короля или крупного местного сеньора. Например, Лондон или Париж не являлись полностью свободными, но имели развитое самоуправление.
Максимальное количество городов-коммун находилось в Германии, поэтому в исторической памяти остались Магдебургское право, Любекское право, Кульмское право, ставшие образцами для многих европейских городов.
Итак, у Древней Руси были все шансы стать частью Европы, но они оказались потеряны, когда в 1237–1241 гг. на Русь пришли монголы.
(Продолжение следует)