Из романа "Тайный остров"
1969
1
В марте состоялся очередной пленум обкома партии, посвящённый, в основном, предстоящей посевной.
Дмитрий Алфеевич Дойников вошёл в свой номер, в котором и всегда останавливался во время наездов «в область». Здесь в «Доме колхозника», в правом крыле старого двухэтажного здания, штукатуренного и покрашенного жёлтой краской, от чего ещё его называли «жёлтый дом», всегда бронировались номера для участников пленумов. В левом крыле селился совсем простой люд – шоферня, селяне, приехавшие со своим товаром на рынок, случайные небогатые командировочные.
Дойников присел на стул, жёсткими пальцами со вздутиями на суставах развязал шнурки, ослабил их, стянул пыльные коричневые ботинки, прилёг на заправленную бледно-голубым покрывалом кровать. Ранения ног, всё чаще и сильнее давали знать о себе. Вот сейчас и не ходил ведь, наоборот – в машине сидел три часа. И так затекли ноги, что не чувствует их. Он пошевелил пальцами ног…
Короткий стук в дверь. Шумно вошёл Лобанов, в шляпе, длинном плаще, с дутым портфелем. Под распахнутым плащом пиджак со звездой Героя Социалистического Труда.
- Здорово, Алфеич! Можно к тебе? - и уже по-хозяйски располагался на соседней койке.
Председатель колхоза «Передовик», Герой и член бюро обкома Григорий Михайлович Лобанов обычно селился в «обкомовской» гостинице – так полагалось по неписанному регламенту.
Но Дойников удивления не выказал, сел, пожали руки…
- Да ты лежи. Лежи… Ноги? - спросил Лобанов, знавший о ранении.
Дойников не лёг, сел на стул к столу, застеленному чистой, но старой, затёртой скатёркой.
Когда-то Дойников и Лобанов были близки, можно сказать – друзья, особенно в то недолгое время, когда их колхозы были объединены, не смотря даже на то, что Лобанов был начальником, а Дойников его подчинённым. Потом, когда колхозы снова «разукрупнили» – реже стали видеться, но приятелями, конечно, оставались. Потом Лобанову Героя дали – он уже и на совещаниях в президиуме сидел, и на банкетах рядом с первым секретарем… Так что при встречах здоровались Лобанов и Дойников за руку, но по душам уже не разговаривали.
Это-то бы ладно, но обижало Дойникова (да и многих других председателей колхозов и директоров совхозов), что Лобанову всё в первую очередь – и новую технику, и удобрения, и горючее… К нему же и «перенимать опыт» возят. «Да нас бы так снабжали – он бы к нам учиться ездил!», - так говорили. «Но ведь и Лобанов не сразу Героем стал», - возражали более рассудительные…
- Надоело в обкомовской, - прогудел полубасом Лобанов. - В простоте слова не скажи. Всё-то думай с кем и как… Начальство, понимаешь… А какое я начальство! Ну, Героя дали… Могли и тебе дать. Что ты хуже меня работал что ли, не так же как я что ли в четыре утра вставал?..
- И сейчас встаю, привычка, - откликнулся Дойников. - Да ведь и ты, Михалыч…
- Да! Специалистов, бригадиров вроде и вымуштровал, знаю, что порядок везде – а всё сам проверяю, всё сам… На первую дойку и дальше… Вот так…
Дойников понял, что Лобанов выпивши, да и прилично…
Пленум завтра. Приехали оба накануне, с тем, чтобы переночевать и с утра – в обком.
Лобанов, скинул на кровать плащ, повесил на спинку стула пиджак, ослабил подтяжки. За последние годы он заметно поправился, и при своём немалом росте казался ещё более сильным, чем раньше, медведеподобным, при этом, приобрёл и некоторую степенную неторопливость. И совсем седой стал. Да и Дойников тоже – весь белый.
Григорий Михайлович выложил из пузатого портфеля колбасу, сыр, пару апельсинов. Водрузил на стол и бутылку коньяка.
- Ну, давай, Алфеич, за встречу-то…
Дойников не возражал, из своего портфеля вытянул рыбник, приготовленный Верой.
- Это – дело! - кивнув на пирог, сказал Лобанов и стал разливать коньяк.
Выпили. И ещё выпили… О предстоящей посевной, о надоях заговорили, о политике государства на селе…
Лобанов опять налил, довольно сказал:
- А ведь армянский коньячок пьёт не всякий мужичок!
- Это верно.
- Вот смотри, - продолжал начатый разговор Лобанов. - Денег у меня в колхозе много. Доярка хорошая, знаешь, сколько получает?.. А больше тебя получает, а иногда и больше меня… Захочу я – дорогу от большака к ферме десятками застелю. А асфальтом не застелю. Нет его – асфальта! В город-то из другой области возят. У нас в области ни одного асфальтового завода! Это что? И вот при таких-то деньгах в дерьме по колено ходим. А под боком рыбзавод – чуть кому не понравилось в колхозе, туда побежал, а то и в город. Теперь не старые времена…
- Зато удобрения-то ты, Григорий Михайлович, уже купил. В полном объёме. Тебе удобрений хватит, а вот моему колхозу может и не хватить. Тоже – один завод на десять областей. Но тебе хватит. Ты уже получил… - зло вдруг заговорил Дойников. - А мне уж если остаточки. И какая урожайность у тебя будет и у меня? И кто опять в передовиках-то будет?
- Ещё не получили мы удобрения. Завтра получаем на станции. - Лобанов даже опешил от такого напора, заговорил мягко, миролюбиво.
- Ну вот, - кивнул Дмитрий Алфеевич.
Лобанов замолчал, закурил. Закурил и Дойников. Лобанов посмотрел на свои часы, сказал решительно:
- Так! Одевайся, Алфеич.
- Зачем?
- Звонить будешь, едем на переговорный пункт срочно.
- Куда, звонить? Объясни.
- К себе в колхоз. Пусть срочно высылают транспорт на грузовую станцию. Забирай удобрения. Сколько у тебя грузовиков?..
Они уже спускались со второго этажа во двор, по пути Лобанов из другого номера водителя своего вызвал. Сели в уазик, вскоре приехали на переговорный пункт, а ещё через десять минут Дойников говорил в трубку:
- Все три машины отправляй с утра. В восемь они уже должны на станции быть. По две ходки сделают за день. Я на станции встречу…
Лобанов стоял рядом, слышал этот разговор. Потом уже снова в машине вдруг спросил:
- Как-то ты Алфеич сказал… Не «рейс», а «ходка»… Это почему?
- А… Ну, это там, - махнул рукой неопределённо, - там так говорили.
- А-а, - кивнул Лобанов.
Потом снова сидели в своём номере, допивали коньяк.
Договорились Лобанов и Дойников так – Дмитрий Алфеевич забирает удобрения, предназначенные для Лобановского колхоза. Дежурному по станции Лобанов написал записку, и обещал ещё позвонить с утра, чтобы не возникло проблем с отгрузкой.
- А как потом-то? - Дойников спросил.
- А всё на тебя и свалю. Мол, ты спартизанил. Да что уж теперь, мол, в одной стране живём… Ничего, Алфеич, нынче за такое не сажают. Зато с удобрениями будешь. А мне ещё дадут. Меня ведь, только ты никому, - поднёс палец к губам, - опять на Героя выдвинули. Ну, вот так, - Лобанов, будто бы извиняясь, развёл руки и чуть не сбил со стола стакан.
В коридоре и соседних номерах было шумновато, кто-то ходил, хлопал дверьми, громко разговаривал…
- Да, а что-то и отвык я от таких условий, в обкомовской звукоизоляция получше будет, - проворчал Лобанов, растягиваясь на жалобно скрипнувшей под ним кровати. Давай, Алфеич, спать, вставать-то рано. Ты будильник поставь…
- Да и без будильника в четыре проснусь, - ответил Дойников, но всё же поставил круглый, синий гостиничный будильник на шесть часов, выключил в комнате свет и тоже лёг.
Удобрения Дойников на следующий день забрал, а на пленуме обкома даже не появлялся.
Через два дня позвонил ему секретарь по сельскому хозяйству Брагин, старый знакомый:
- Ты чего это, Дмитрий Алфеевич, партизанщиной занимаешься?
- А что ж мне делать, Егор Семёнович? Поля подходят, а у меня ни грамма аммофоски! А урожайность вы с меня спросите.
- Конечно, спрошу, товарищ Дойников! - и добавил мягче: - Не знал бы я тебя – дал бы по шапке, а ведь мы с тобой, Дмитрий Алфеич… - тут запнулся он, - с какого знакомы-то?..
- С пятьдесят третьего. Памятный год.
- Да… Ну так и какую же урожайность планируете?
- Да ещё и не посеяли!
- А всё-таки?..
- Ну, центнеров двадцать пять с гектара должны…
- Двадцать пять. И не меньше. Партизанить умеете, так и результат дать умейте.
На том разговор и закончился.
А колхоз «Передовой», которым Герой Социалистического Труда Лобанов руководил, тоже без удобрений не остался…
… По окончании посевной встретились. Дойников сам в гости к Лобанову в Крутицы приехал. В контору в кабинет председательский зашёл, из портфеля на стол бутылку с пятью звёздочками выставил:
- Армянский коньячок пьёт не всякий мужичок. А ты, Григорий Михалыч, выпей. Спасибо тебе…
Но Лобанов бутылку в сейф убрал:
- Вот когда урожай соберём, тогда и выпьем…
2
Никакого аврала не намечалось. Весь день механизаторы спокойно работали в мастерской (из бывшей церкви мастерскую лет пять уже как перевели в новые помещения на краю села, а церковь разрушили), технику к посевной готовили. Вечером Сергей Дуничев домой в Большие Дворы пошёл.
Весной дышало всё – поля, близкое озеро, река, готовая вот-вот вскрыться. Снег истаивал, чернел. Ветки кустов нежно розовели, наливаясь соками. Вчера в скворешню, что на шесте у Серёгиного дома, прилетел первый самый ранний скворец, и издалека было слышно, как на все голоса он зазывает в свой дом подругу…
- Серёга! Серёга! - Дуничев оглянулся. По мокрой грязной дороге бежала колхозная кассирша, а по молодости и безотказности девчонка на посылках – Светка Шабанова.
Сергей недовольно поморщился (ясно, что не просто так бежит, какое-то дело), но тут же принял независимый вид, сдвинул на затылок старую армейскую ушанку, вытянул из кармана фуфайки пачку неизменного «Севера», закурил.
- Серёга!.. - Светка шлёпала резиновыми сапогами, отяжелелыми налипшей грязью, придерживала одной рукой облипавший ноги мокрый подол, другой концы яркого платка, повязанного шалашиком. - Ой, еле нагнала, Серёга… - запыхаясь, заговорила…
- С утра Сергей Михайлович был, - выпуская струйкой дым, ответил Серёга.
- Сергей Михайлович!.. - даже сейчас, в сумерках было видно, как девушка покраснела. - Сергей… Да вот ещё, тоже мне… Завтра в город едешь с утра.
- Это кто сказал?
- Начальник мастерской. А ему председатель, он из города звонил по телефону. Удобрения надо получать.
- А я-то тут причём? Я тракторист, - Серёга продолжал выделываться, но уже понимал, что ехать придётся. Да он и не против с ветерком на «газике» прокатиться, а не лежать под трактором полдня.
В колхозе три грузовика. На двух есть постоянные водители. На одном, по мере необходимости, ездит кто-либо из трактористов.
- Синицын сказал – тебе ехать. В восемь утра нужно быть в городе на станции, так что выезжаете в шесть утра, - выговаривала Дуничеву Светлана Шабанова, то, что велел передать начальник мастерской Фёдор Синицын (его младший брат Владимир служит, говорят, где-то далеко лётчиком).
Серёга смотрел на девушку и усмехался. В свои тридцать три он всё ёще был холостой. Ходил в клуб на танцы, активно ухаживал за девушками, которые, правда, всё меньше его как потенциального жениха воспринимали, частенько дрался. Поговаривали, что бегает в Залесную к какой-то вдове.
Светка Шабанова после восьмого класса в город в училище уехала, три года там училась, теперь вот вернулась, второй год в колхозе. Как-то и не обращал на неё Сергей внимания, а тут увидел, разглядел…
Она говорит, а он смотрит, ухмыляется.
Они стояли почти у его дома. Скворец засвистел опять…
- А заходи-ка, Светка, в избу-то…
- Зачем это?
- А так… Матка ушла к Мартынихе, видать, - кивнул на окно, - света-то нет. Пошли… Покажу чего-то…
- Я тебе покажу! - взвилась тут Светка. - Так покажу дак…
- А ты покажи…
- У, дурак! Паразит! - у девчонки от бессилия слёзы выступили. Развернулась она, обратно в Семигорье побежала.
Серёга смотрел ей вслед – ладная девчушка, невысокая, крепкая, всё при ней, как говорится. И пропел ещё дурашливо, может, и слышала Светка, а может, уже и нет:
- Не ходите, девки, замуж,
За Ивана Кузина!
У Ивана Кузина…
А тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля…
Бросил под ноги окурок, замял его каблуком литого чёрного сапога, отомкнул калитку.
- Свистишь, брат, - обратился к скворцу, заливавшемуся на порожке скворечника, прошёл к дому и стал мыть сапоги, черпая воду, как ковшом, большой чёрной ладонью из бочки, стоящей под углом крыши.
В город ехали грузовики, друг от друга не отставая. На станции вовремя были. Там их уже председатель Дойников поджидал. По очереди загружались и сразу отъезжали. На обратном пути подрастянулись. Сергей последним грузился, последним и ехал. Дорога от города до Крутиц теперь асфальтовая, а от Крутиц до Семигорья – бетонка. Правда, по весеннему времени – кое-где и выбоины, водой заполненные, и лёд… Но ничего, ехать можно.
В Семигорье разгружались в старом сенном сарае. Две первые машины уже уехали в город во второй рейс. Серёга тоже задерживаться не хотел, думал сейчас налегке нагнать первые машины. Он вообще-то быструю езду любит…
Вдруг подбегает Светка Шабанова.
- Здравствуйте.
- Здорово!
- Вы меня до города не подвезёте? Мне надо…
- Я вообще-то не рейсовый автобус.
Светлана смутилась:
- А сегодня же нет автобусов, а мне надо, - залепетала.
Принимавший удобрения агроном Олег Дойников, усмехнулся, прикрикнул на Серёгу:
- Хватит тебе дурачиться, тебя такая девушка просит, а ты…
- Я её вчера тоже просил, а она…
- Ну, хватит Сергей, - оборвал его Олег. - Садись, Светлана.
- Садись-садись, - Серёга дверцу распахнул, - не задерживай.
Погнал сначала быстро, потом скинул газ…
Светлана сидела в том же платке, но на плечи спущенном, в пальтишке, на ногах не резиновые сапожищи, городские сапожки, волосы в тугую косу сплетены, щеки румянцем горят. Сидит, прямо вперёд смотрит.
- А чего в город-то? - Сергей спросил. Тут их сильно тряхнуло. Он невольно толкнул её плечом. - Ну, дорога!.. Так чего в город-то?
- В институт мне надо, узнать всё про экзамены. Летом хочу поступать.
- Так ты ж училась уже!
- В училище, а теперь хочу высшее образование получить. - И, помолчав, добавила: - Экономическое…
- А-а! Ну, оно, конечно, чего в деревне-то! - недовольно Серёга пробурчал. Тут что-то застучало ещё в моторе, и он, едва сдерживаясь от матерщины, остановил машину, вылез, поднял капот, покопался там, снова сел. - Авось до мастерской в Крутицах дотянем, - сказал.
А Светлана, будто не было никакой остановки, серьёзно сказала:
- А ведь на селе тоже нужны специалисты с высшим образованием. - Да я, может, на заочное и поступлю-то… А жить я в деревне хочу, мне город не нравится. Я ведь могла бы там уже остаться, если бы хотела…
Сергей сурово молчал, вслушиваясь в стук мотора…
До мастерской машина с полкилометра не дотянула, на въезде в Крутицы встала.
Уже хотел идти в мастерскую, просить мужиков, чтоб помогли – рядом с ним тормознула «Победа». На этой дороге все знали, что это машина директора рыбзавода Каца (был он когда-то директором МТС в Семигорье, потом в тресте каком-то в городе, и вот уж года три как «на рыбзавод кинули»). Но сейчас в машине кроме водителя никого. Серёга лично со Степаном Бугаевым знаком не был, но по разговорам знал, что водитель директорской «Победы» – их, семигорский. Сразу приободрился.
- Чего, браток? - Степан спросил приоткрыв дверь, и не дожидаясь ответа, вышел, глянул в мотор. - А-а! Ну, садись, поехали до мастерской, найдём там чего-нибудь.
- Ну, спасибо. Но нас двое, - Серёга ответил.
- Садитесь.
Светлана с опаской садилась в легковушку, всё старалась о подножку соскоблить грязь, налипшую на каблучок сапога.
- Да садись, садись! - прикрикнул даже Бугаев. Села. Машина дёрнулась, поехала.
Серёга тоже впервые в такой машине оказался, но делал вид, что не удивляет его эта техника.
- По нашим-то дорогам как? - прихлопнув по сиденью, спросил.
- Нормально. Начальник мой по полям не ездит, быстрой езды не понимает, - усмехнулся Бугаев. - А вы откуда?
- Из Семигорья. Я-то, вернее, из Больших Дворов.
- Ты не Дуничев?
- Да-а…
- У тебя старший брат погиб, а сестра в Залесье замужем?
- Да.
- Знаю. Степан, - Бугаев протянул руку…
Около часа пришлось в Крутицах задержаться. И хоть Серёга потом гнал прилично, всё равно заставил Дойникова, поджидавшего его на товарной станции, поволноваться.
В городе, не доезжая до станции, Сергей высадил Светлану.
- Так ты когда обратно-то?
- А послезавтра, на автобусе. У подруги переночую…
- А. Ну, удачи тебе, узнавай всё, да поступай. Мне, может, тоже поступить? - усмехнулся. - Хотя, двое учёных в семье – это уже слишком!
- В какой семье? - не поняла девушка. Или сделала вид, что не поняла. Она ведь не случайно две первые-то машины сегодня пропустила, а к Серёге села…
3
Олег Дойников, третий год работающий агрономом в родном колхозе «Ударник», искал в отцовском сарае велосипедную звёздочку, помнил, что была она там. На дальней полке, где валялись старые железки, ломаные инструменты и прочая дребедень увидел пачку журналов. И сразу вспомнил, как нашёл их в старой бане, принёс домой. А потом уехал в город на учёбу, вернулся на каникулы, и никаких уже журналов не было. Значит, не истопила их мать в печи, а прибрал их отец от греха подальше. «Ну, батя…», - усмехнулся Олег Дмитриевич… Открыл один журнал, полистал, быстро привык разбирать старый дореволюционный шрифт. Зацепился глазами за стихи, строчка за строчкой – прочёл:
«Ой ты, Мать-Сыра-Земля!
Втора ты матушка Микуле Селяниновичу,
А перва матушка – родная матушка.
Как родную-то мать любит Микулушка,
Так и Сыру-Землю любит.
Любит он её и орает.
Пашет-боронит Сыру-Землю Микула Селянинович,
Сеет семя доброе,
Отдаёт земле свою силушку.
А уж Мать-Сыра-Земля
Всё для жизни родит,
Всему живому мать.
Говорит Микула Селянинович:
- Без тебя, Мать-Сыра-Земля,
Нету жизни мне.
Нету жизни мне,
Моим детушкам,
Всему люду крестьянскому.
Всему люду христианскому.
Сам ведь Бог нам дал Сыру-Землю в матери.
Без земли кормилицы не живать христьянину.
Он идёт-поёт – Микула Селянинович.
Всякая былиночка его песне отзывается,
Всякая птица поднебесная подпевает ему.
Ибо всем Сыра-Земля – Мать-кормилица,
И за эту мать, и за перву мать,
Против ворога встанет Микулушка.
Встанет-восстанет Микула Селянинович,
Скажет слово грозное:
- А не отдам врагу-чуженину Землю-Матушку!
Ну а срок придёт оратаюшке
В ту же землю ляжет он,
Под сосновый крест, под Христовый крест…
Приласкает и приголубит его Мать-Сыра-Земля,
Передаст силу Микулину сыну его,
Сыну Микулину, внуку Селяниновичу.
Так из рода в род, из отцов в сынов
Жизнь крестьянская продолжается,
Мать-Сыра-Земля Богу молится».
Автор указан не был. А на чёрно-белой картинке: могучий Микула, с кудрявой головой, бородатый, с закатанными рукавами, держался за рукояти плуга, в который впряжён гривастый конь. Пашут землю-матушку…
Это простенькое, стилизованное под былину стихотворение зацепило его. «Да-да, так всё и есть… Самое это главное в жизни – Микула-пахарь, да земля-матушка…»
Журналы он прихватил домой. «Стих дам Сашке прочитать, да и журналы-то, как дед его прятать не буду», - усмехнулся про себя.
Жил Олег Дойников с женой и двумя детьми в новом, за счет колхоза построенном доме. Туда и пошёл сейчас, крикнув: «Мама, я домой!»
- А поужинать-то, Олежка? - в окно откликнулась Вера Дойникова.
- Не надо…
Дмитрий Алфеевич Дойников в этот тихий вечер рыбачил с внуком Сашкой на озере…
… Поплавок сразу под воду ушёл. Вынырнул – и снова под воду. Чувствуется хищник. Леса натянулась. Сашка встал в лодке. Тоже натянулся весь…
- Подсекай! - не выдержал дед. - Тяни!
Сашка самостоятельность проявил и выдержку. Дождался, когда поплавок снова под воду ушёл и уже не вынырнул... Тут он дёрнул. Лодка качнулась, и серебряная рыба взлетела на конце лесы.
Окунь был не большой, но сильный. И Сашка победил его.
… А клёва особого не было. Но был тихий плеск вёсел, были утки на воде и в воздухе, была тишина прорезаемая дальним гулом лодки-моторки… Была первая в жизни самостоятельно пойманная рыба. Были два родных человека – дед и внук, счастливые от того, что они вместе и даже не понимавшие этого естественного, как дыхание, счастья…
Олег долго мучился, пытался вспомнить что-то, пошёл встречать отца и сына на озеро, и только увидев отца идущего по тропе с мокрыми ещё вёслами в руках, увидев сына, бегущего к нему с пятком надетых на рогатую ветку-кукан рыбин, вспомнил…
Погладив сына по голове, прикинув в руке улов, он спросил отца:
- Слушай-ка, тётя Галя из Ленинграда давала тебе слова песни, дед-то всё пел, мол…
- А, ну пошли, дома где-то…
Вернулись домой. Внук радостно рассказывал бабушке, как он подсёк здоровущего окуня, а Дмитрий Алфеевич достал из серванта листок, подал Олегу.
Как пойду я на быструю речку,
Сяду я да на крут бережок,
Посмотрю на родную сторонку,
На зеленый приветный лужок.
Ты сторонка, сторонка родная,
Нет на свете привольней тебя.
Уж ты, нива моя золотая,
Да высокие наши хлеба.
Эх ты, русское наше приволье,
Краю нет на луга и поля.
Ты – широкое наше раздолье,
Ой ты, матерь-сырая земля.
Возьму, перепишу, сказал Олег и сунул листок в карман пиджака, а из другого кармана достал журнал с поэмой, отцу подал. Тот усмехнулся:
- Нашёл журналы? Ну, пусть твои будут теперь…
Было то короткое время передышки в крестьянской страде, когда уже отсеялись, а сенокосить ещё не начали. Скоро, скоро начнётся сенокос – на больших «контурах» косить будут тракторы, на небольших полях – конные косилки, лесные дальние лужки вручную выкосят. Будут сушить траву, сбивать валки и всё глядеть в небо, не сбиваются ли над лесом тучи (так всегда – то крестьянин дождя ждет, сушь проклинает, а то о вёдре молится)…
Всё это будет, а сейчас несколько дней передышки…
Олег сел на велосипед, поехал в луга, мимо клеверного поля, мимо мягкого разнотравья… Хороший травостой, хороший… Вот здесь трактор пойдёт, а там за леском – конная косилка… Поспевают травы, чувствуется это и по запаху, по аромату, налетающему из лугов и полей, густеющему с каждым днём, а уж когда косить начнут – хоть пей его, будто нектар волшебный!
Он проезжал мимо Больших Дворов. Солнце уже садилось в лес. Сгущались сумерки. На крыльцо вышел тракторист Сергей Дуничев, присел на ступеньку, выщелкнул папиросу из надорванной пачки «Севера», закурил:
- Привет, агроном! - махнул рукой.
- Здорово! - Олег привернул к калитке, тот спустился с крыльца. Пожали руки.
- Как техника? - кивнул Олег на стоявший тут же трактор МТЗ.
- Ничего, отсеялись без поломок, передохнём и косить поедем… А у тебя как дела? - Олега спросил.
- Нормально… Не рыбачил?
- Нет, а надо бы собраться, - ответил Дуничев и посмотрел в сторону недалёкого, но невидимого отсюда озера. - И лодку-то в этом году не смотрел ещё, рассохлась поди-ка…
- А мои сегодня, дед-то с Сашкой, удочкой на уху надёргали, - похвалился Олег. - А самому тоже некогда, - добавил. И вдруг спросил: - Ты когда, Серёга, жениться-то думаешь?
Сергей старше Олега на пять лет, но всё холостякует, а у Олега-то уже двое детей – сын и дочь.
- Я ещё подожду, погуляю. Вот сейчас в клуб пойду. А тебе, вишь, какой уже клуб. Рано ты себя захомутал, - смеётся. И добавляет: - А вообще-то, осенью думаю, после уборочной…
- На Светлане?
- Ну, - усмехается тракторист…
… Олег возвращается в Семигорье.
- Тю-ю-у, тю-ю-у, тю-ю-у… - слышится из придорожных кустов.
- Чивы, чивы, чивы… - откуда-то прямо с дороги.
- Др-р-ра, др-р-ра, др-а-а… - из лугов «дёргает».
- Уф-ух-уф-ух… - по окрайку леса ширококрылая тень проплыла.
И снова: «тю-у, чивы, др-ра-а…» И шелест листы и травы, шорох земли под колесом. И кажется чьи-то вздохи и шаги, где-то за спиной…
И всё это сливается в неумолчную ночную тишину…
А тишину венчает небо, на котором уже высветились звёзды.
И в эту тишину вливается, все слышнее и слышнее – музыка…
… Из клуба – музыка, смех. Начинаются танцы. Не доезжая до дома, где жена уже уложила спать детей, Олег спрыгнул с велосипеда, у ограды старого кладбища нарвал цветов – были тут и колокольчики и ромашки… Одной рукой правил, в другой букет держал.
Дети уже спали. Татьяна ждала. Подал ей букет, обнял… Музыку от клуба наносило – то медленную, тягучую, то быструю, дёрганную. А в палисаднике давал свой концерт соловей.