Долго сидел визирь и думал, и когда, наконец, созрело в душе его решение, он кликнул служанок и спросил, сможет ли госпожа принять его и, получив благоприятный ответ, поспешил в покои Марьям.
Увидев её успокоенной и смирившейся с обстоятельствами, он сказал ей: «Я придумал как устранить все постигшие нас неприятности и обеспечить покой дому и роду Падишаха, да благословит его Аллах своей милостью! Прежде всего, о прекраснейшая госпожа моя, я понял, что Мухтара надо как можно скорее удалить из дворца и направить в отдаленнейшую провинцию нашего государства, дабы он, облеченный милостью и полномочиями Властителя нашего, научился делам правления, понял, как разбирать тяжбы и вершить суды над правоверными, и постиг дела хозяйственные и имущественные. Всем богато это место: и нивами, и садами, цветущими и плодоносящими в роскошном изобилии, и сокровенными подземными дарами земли — золотом, железом и медью, и крепок и силён там народ и, сказывают, что на диво хороши там женщины, чья краса рано расцветает и, на удивление, не меркнет с годами, так что и в зрелости они даже более красивы и величественны видом и статью, чем в цветущей юности. Одно плохо в этом месте: вечные злоумышления и набеги со стороны завистливых соседей, хозяев чужих земель и пространств, постоянно подкупающих местных правителей и толкающих их к мятежу против Падишаха и его верных подданных. Вот потому-то и нужен там правитель верный и честный, воспитанный в роскоши, но не избалованный ею, прямой и справедливый, а все эти благословенные Аллахом качества имеются у сына твоего Мухтара в изобилии, верь мне, о хозяйка дворца и сердец наших! Давно наблюдаю я за ним и пришел к твердому убеждению, что хотя он и не сын Падишаха по рождению, он, именно он — истинный сын его по нраву и поступкам, по благородству сердца своего и чистоте помыслов. Также часто думал я, что не мог он родиться от дурного отца, оставившего тебя, о госпожа, по прихоти сердца или легкомыслию чувств, но что в этом странном его поступке есть какая-то тайна, неведомая нам и оттого не менее загадочная и манящая. Поэтому, о возлюбленная Владычица наша, нет на нём никакого пятна, кроме любви к Лейле, но над любовью, да будет тебе известно, не властно сердце человеческое, а все концы и начала её только у Аллаха, всесильного и всемилостивого.
И нет излечения от такой любви, кроме, разлуки с той, которая её вызвала, и дела, такой серьезности и значительности, перед коим хоть на миг да померкнут все зовы сердца, и становится тогда юноша мужчиной и научается обуздывать себя и делать то, что нужно и должно».
Тут прервала Марьям визиря и увлажнились глаза её, но сдержалась она и, не пролив слёз, вопросила визиря: «А нет ли другого средства, о визирь, чтобы удержать при мне старшего сына моего, ибо я, клянусь тебе, люблю его едва ли не больше двух других моих детей, и крайне горестна будет мне разлука с ним!?»
«Нет, — твердо отвечал визирь, — поистине это лучшее решение из всех возможных. Более того, скажу тебе по своему опыту, выехав из дворца пылкая юность его развлечется превратностями пути, а когда, приехав на место, он увидит все его красоты и узнает про прелести местных женщин, горячая кровь его молодого тела возьмет свое, и потечет его жизнь как у всех сынов человеческих — от увлечения к увлечению и от заботы к заботе. Но чтобы ты не огорчалась и не тревожилась чрезмерно, о госпожа моя, я сам поеду с ним и, пробыв с Мухтаром некое необходимое время и научив его делам правления, вновь вернусь ко двору нашего Повелителя. Об одном прошу тебя всем сердцем, о достойнейшая из достойных, не встречайся с ним перед его отъездом, не тревожь его напрасно, ибо он выедет на раннем рассвете со снаряженной свитой, оруженосцами, провизией и всем необходимым для дальней дороги, и все наиважнейшие приготовления к тому уже делаются».
«И мне даже не будет позволено благословить его материнским благословением и обнять и поцеловать на прощание?» — в горести воскликнула Марьям.
«Нет, о прекраснейшая из женщин, совершенство рода человеческого, — с непреклонностью отвечал ей визирь, — нет и еще раз нет, ибо так будет лучше для тебя, для него и для всех нас».
Тогда, тяжело вздохнув, сказала Марьям: «Поистине неисповедимы пути Высших сил, владеющих сердцами и жизнями нашими. Если бы не это роковое стечение обстоятельств, я не смогла бы открыть тебе одну тайну, скрываемую мною от всех вот уже много лет, а теперь я решилась обнаружить её перед тобой, потому что, видимо, пришли на то времена и сроки».
С этими словами сняла она со своей шеи маленький шелковый мешочек, который под драгоценными ожерельями висел на длинном, но прочном шнурке, и достала из него кольцо из грубого и низкопробного золота с большой уже несколько потемневшей от времени темно-голубой бирюзой, причем камень немалый по размерам был как бы рассечен тонкой трещинкой от верхнего его края до низу. Достав же это кольцо, она еще раз вздохнула, словно от большой печали, поцеловала его, а затем протянула визирю со следующими словами:
«Возьми, о визирь, это украшение и при случае отдай моему сыну как материнское благословение и напутствие. Но знай, что это не простое женское украшение, а самая большая моя драгоценность, и не отдала я бы её за все сокровища, которыми ежедневно осыпает меня наш Владыка и которых у меня так много, что одень я их все сразу, я была бы похожа на золотого идола, ибо все части моего тела отяготились бы ими. Кольцо же это, как и другие уборы из золота и бирюзы подарил мне мой первый муж, когда ввел меня в дом свой, и я до сих пор думаю, что добыть их ему стоило огромного труда, поскольку семья его была крайне бедна и жила только добыванием хлеба насущного. Все остальные уборы у меня отняли при продаже меня в гарем Падишаха, и вот из всего, подаренного моим первым супругом, осталось у меня только это кольцо, спрятанное мною в складках одежды и с этим, столь памятным для меня даром, оставшемся от моей прежней жизни, вошла я в дом Правителя нашего. И хранила я и скрывала его много лет, а теперь скажу тебе, что заключает оно в себе два таинственных знака: первый — это трещина поперек камня, появившаяся почти сразу после того, как меня продали в ваш дом, и со временем я поняла, что это раздвоилась любовь моя; и одна её половина навечно осталась у первого мужа моего, а другая — отошла к нашему Господину и Повелителю. Другой же знак, — и тут Марьям повернула кольцо к визирю обратной стороной и увидел он на ободке его нечто в виде креста, правда, вырезанное рукою неумелой и грубой и явно не привыкшей к тонким работам, — есть память о вере родителей моих, которую я оставила ради первого мужа моего и нашей любви, попросив его в знак скорби при расставании с ними вырезать его на изнанке кольца, и знают об этом только два сердца на свете — мое и его. Отдай его при случае Мухтару, коли будет на то милость Аллаха, и пусть по этому кольцу и знакам его он отыщет когда-нибудь настоящего отца своего и расскажет ему о судьбе моей».
Взял визирь кольцо, немало удивившись про себя великой хитрости женщин и особому, таинственному складу их души, недоступному сознанию простецов-мужчин, а она, видя его смущение, продолжала: «Не суди меня строго, о мудрый хранитель дома и дворца нашего! Не ведомы вам, мужчинам, все изгибы и тайны женских сердец, а, не зная и не понимая их, считаете вы нас либо чересчур глупыми, либо чересчур хитрыми. Однако и то, и другое одинаково неверно, ибо женская душа есть воистину бездонный колодец, и лучше для мужчины не засматриваться в его глубину, поскольку тогда он узнает то, что испортит ему радостное сияние дня и благословенную темноту ночи. Скажу лишь, что, размышляя о постигших меня горестях, я часто думала, что заслужила их, ибо оставила веру праотцов моих, и еще в смятении сердца полагала, что необузданный нрав Лейлы каким-то непостижимым образом достался ей от первого мужа моего, любителя воинских забав и оружия и не чуждавшегося при случае вольных набегов на иноплеменные селения. И не удивительно это, ибо, будучи беременна Лейлой, я по какому-то странному влечению, постоянно доставала это кольцо, смотрела на него и не могла насмотреться! А потом к великой скорби своей, я, наконец, поняла, почему она родилась с бирюзовыми глазами и нравом неукротимым, как сердце горца-воителя, и от всего открывшегося мне в судьбе моей горит и мучается душа моя, как в пламени костра, потому не суди меня уж слишком опрометчиво!»
«Ах, ответствовал визирь, — сколь же удивительна судьба твоя, о несравненная моя госпожа! Мне ли судить тебя, ибо я изумляюсь великой силе духа твоего, вынесшем столь многое и необыкновенное? Но, прости меня, о сосуд счастья и скорбей, так как теперь я должен идти к Падишаху, дабы представить ему всё, происшедшее с Мухтаром, надлежащим образом и испросить его согласие на отъезд твоего сына. Отпускаешь ли ты меня с миром и надеждой на доброе разрешение всех наших треволнений, о Повелительница Повелителя?!»
«Ступай, да пребудет с тобой милость Аллаха!» — отвечала ему Марьям.
(Продолжение следует)
