А вот ведь жива еще российская деревня! И домики, хоть и подрастерявшие с годами свою красоту, стоят среди лесов и полей, радующих глаз русской безграничностью, и народ живет, пусть и незатейливой, по городским меркам, но жизнью. Для городских местное население – что жители другой планеты. И время у них течет медленнее, и воздухом они дышат другим – чистым, без всяких добавок. Да и еда у деревенских вся какая-то натуральная, а оттого без изюминки, без оригинальности, добавленной в блюдо профессиональной рукой шеф-повара. В общем, два мира, хоть и на одной планете.
В одном из этих миров, в деревне Местечково, жил Власий Егорович Богданов. В деревне этой он родился, здесь же думал и помереть, упокоившись по соседству с родней на местном кладбище. А пока что жизнь Власия Егоровича протекала ровно и размеренно, как вода в речке Цапловке, на берегах которой уютно расположилась его родная деревня.
Вечерами, отдыхая перед телевизором после рабочего дня, вспоминал Власий Егорович прожитые годы. Без сожаления глядел он в свое прошлое. А иногда даже и с гордостью.
Власий Егорович не всегда был Власием Егоровичем. В детстве, когда он ползал по дощатому полу родительской избы, все называли его Власькой. Лишь мамка звала его Власенькой, да и то до тех пор, пока он от зрительного познания мира не перешел к осязательному.
Батя его, Егор Михалыч Богданов, едва завидев новорожденного, сказал: «Власий он. Егорович», – и уехал в город на заработки. С тех пор ни Власька ни мамка батю не видели. Анфиса Степановна была женщиной, в какой-то степени, гордой и искать Егора Михалыча не стала. Так и вырос Власька, воспитанный мамкой да работой по хозяйству, став Власием Богдановым. А хозяйство у Богдановых было, по тем временам, немаленькое. Но в голодные девяностые всю скотину пришлось пустить под нож. Жалко было, а пришлось. Что-то на продажу пошло, а что-то сами съели, роняя слезы в наваристую похлебку.
С тех пор была у Власия Егоровича мечта: завести коровку, чтобы с утра, выпив кружку парного молока, сощуриться, глядя на утреннее солнышко, и сказать: «Хорошо-то как!» Ну, и для денег, опять же: приезжие городские не только самогон местный с удовольствием брали. Но пока это были лишь мечты. Денег у Власия Егоровича на корову не было.
Однажды почтальонша Никитична принесла Власию Егоровичу весточку от отца. Ну, как весточку… Это было письмо от нотариуса, где говорилось, что Егор Михайлович Богданов помер, оставив сыну в наследство автомобиль отечественный синего цвета и чемодан личных вещей, среди которых был парадно-выходной костюм покойного. С этого, собственно, и началась наша история.
– А что, Власий, как с наследством-то поступать думаешь?
Сегодня вечером этот вопрос волновал всю деревню, но озвучил его Олегыч, лучший друг Власия со времен беззаботного детства. Власий сдвинул кепку на лоб и почесал затылок. Ответ для него, как и для ленинградского стоматолога Зайдельсона в Шереметьевском аэропорту, был очевиден.
–Надо ехать. – Все собравшиеся уважительно посмотрели на Власия. – Не пропадать же добру. Вон, племянника твоего в помощь возьму. Он права имеет. Туда-обратно за пару дней сгоняем. В пятницу и стартанем после работы. Поедешь, Петюня?
Петюне ехать совсем не хотелось. Нет, он, конечно, всегда был готов помочь уважаемому человеку. Тем более что Власий был для него как родной дядя. Но ехать в город, где на каждом углу светофоры, а на дорогах сплошь тонированные иномарки, Петюня просто боялся. Да и отказать было нельзя. Поэтому Петюня залпом выпил стоящий перед ним граненый стакан самогона и выпалил:
– Для тебя – хоть на край земли, хоть в Москву!
На том и порешили, закрепив сказанное коротким, но емким тостом:
– За наследство!
Через три дня сын Никитичны бежал по пыльной деревенской улице, воздев руки к небу, и орал, как маклер при ограблении:
– Едут! Едут!
Следом за ним в деревню с трудом, но самостоятельно въехал автомобиль, о котором в былые годы можно было только мечтать. Синяя «Волга» подъехала к дому Власия Егоровича и сказала: «Я устала!» Петюня, сидящий за рулем, сжалился над автомобилем и заглушил мотор.
Когда жители деревни собрались вокруг машины, они увидели в ней двоих мужчин, измученных дорогой и поломками. Они сидели молча, и взгляды их были устремлены в пустоту. Первым тишину нарушил Власий, выйдя из машины и широко махнув рукой:
– Ну, вот мы и дома, хрень барсучья! Гляди, красота-то вокруг какая! А ты ехать не хотела!
Петюня, услышав Власия, распахнул дверь машины, выпал на дорогу, на четвереньках, со взглядом затравленного мопсами тушканчика отполз от транспортного средства в кусты и жалобно заскулил, невероятно трогая сердца односельчан своим горем. Жители деревни облегченно вздохнули и разошлись по своим делам, предвкушая вечернюю проставу Власия за полученное наследство и увлекательный рассказ об их путешествии.
Вечером, несмотря на предстоящий понедельник, вся мужская часть деревни гуляла и пила самогон. Каждый из присутствующих счел своим долгом посидеть за рулем «Волги», а особо продвинутые доставали масляный щуп и осуждающе цокали языком. Власий сидел в стороне и молча пил, не закусывая.
– Ну, что, дружище, подфартило тебе! – Олегыч, как мог, поднимал настроение другу. – Ты ж ее можешь продать и купить корову. Это ли не счастье? Или она тебе дорога, как память о бате?
– Да ну тебя! Какая еще память? Этот … – Власий запнулся и замолчал, подбирая слово. – Короче, батя мне при рождении имя дал, отчество свое и фамилию оставил. Мне этого достаточно. С паршивой овцы, как говорится… Как думаешь, за сколько ее можно продать?
Олегыч переадресовал этот вопрос землякам. После бурного обсуждения селяне сошлись на том, что денег, вырученных за машину, на корову не хватит. Вскоре из ночной темноты появились неспешно прогуливающиеся жены и разогнали всех по домам.
Понедельник привычно начал трудовую неделю. Череда повседневных дел, работа, хозяйство – деревня погрузилась в неспешную сельскую жизнь. И только «Волга» простояла всю неделю без дела. Многократно помеченная деревенскими собаками, она удивленно наблюдала за происходящим, задавая немой вопрос:
– Что я делаю в этой глуши?!
Но ответа ей никто не давал.
В пятницу вечером Власий пришел к Олегычу на серьезный мужской разговор. Не зная, с чего начать, он решил завязать беседу проверенным способом. Олегыч не возражал.
– Всю неделю ломаю голову, – Власий неспешно разлил самогон по маленьким граненым рюмочкам, – а так и не понял: вот мы с тобой латифундисты или нет? Смотри, земля у нас с тобой есть. Но труд наш на этой земле, соотнося его с его же результатами, можно смело назвать рабским. Как ты думаешь?
–А тебе хочется быть латифундистом? – Олегыч не торопился с прямым ответом, зная привычку своего друга заходить издалека.
– Мне хочется определенности в терминологии. – Власий наполнил рюмочки еще раз и прислушался к звукам с улицы. Стадо коров возвращалось с пастбища, и Наташка, жена Олегыча, скрипнув воротами, загнала их буренку во двор. Друзья молча выпили и задумчиво закусили.
– Да, что-то здесь не так. Ведь мы же не можем быть одновременно сами себе и хозяевами и рабами. – Олегыч погрузился в размышления. Власий молчал, стараясь не нарушать ход его мыслей. Наконец Олегычу пришла в голову какая-то идея и он открыл рот, чтобы ее озвучить, но Власий его перебил:
– Да ну их, эти латифундии! Что мы – греки или римляне какие-нибудь? Ты послушай, что я придумал. – Власий заговорил быстрее, не давая Олегычу обдумать его слова. – Ты же знаешь, я всю неделю пытался продать эту чертову машину. Все вежливо отказываются. А ты мне друг. Ведь друг, правда? Вот! Давай я этот драндулет поменяю на твою корову. С доплатой, разумеется. Но не сразу. Так сказать, в рассрочку. А? Что скажешь, Олегыч?
– А на что мне этот раритет? – Власию показалось, что Олегыч клюнул на его уловку и счастье уже совсем рядом.
– Ну, как же! – удивление Власия было искренним. – Ведь у Петюни есть права. Он будет тебя возить по делам. А потом ты и сам сможешь права получить. И махнете вы с Наташкой на юг! Представляешь, едете вы к морю, заботы остались дома, а впереди – только радость отпуска!
– Нет! – ответ Олегыча был кратким и категоричным.
На следующий день по деревне пополз слух, что Власий и Олегыч, лучшие друзья, о которых можно было романы писать, серьезно поссорились. А через неделю, аккурат в ночь с пятницы на субботу, пропала «Волга». Впрочем, найти ее было делом нехитрым. Прямо в субботу ее и нашли, разбитую о сосну недалеко от деревни. За рулем разбитой «Волги» спокойно спал Петюня, явно перебравший вчера самогона, а рядом сидел мертвый сын Никитичны.
Следствие было недолгим. Петюня получил условный срок, да и то благодаря тому, что Власий претензий к нему не имел. Правда, за это Власий Егорович получил от Олегыча буренку и, похоже, навсегда потерял друга.
А деревня, похоронив сына Никитичны, опять зажила своей размеренной, десятилетиями сложившейся жизнью.
Вот только Власий счастья своего так и не обрел. Как ни пытался он, но не смог выдоить с буренки ни капли молока. По деревни поползли слухи, что корову по ночам приходит доить мертвец. Власий Егорович чего только ни делал – и обереги на буренку вешал, и святой водой сарай окроплял – нет молока, и все! Вконец отчаявшись, он стал сам ночевать рядом с коровой.
Однажды утром вышел Власий из сарая на дорогу весь седой, похудевший так, что кожа просвечивала, и встал на колени перед собравшимися жителями деревни.
– Двое их! Батька мой и Серега почтальоншин на пару ходят мою буренку доить! Помогите, братцы! Не знаю я, что мне делать… – Вот и все, что смогли разобрать, прежде чем он упал в обморок. Отвезли его в больничку районную, но с тех пор он и слова не сказал.
Подлечившись, вернулся Власий Егорович в свой дом. Вошел на двор, и – сразу в сарай. Ворота закрыл, встал перед буренкой и долго смотрел ей в глаза.
– Грех на мне, буренушка! – неожиданно заговорил Власий.– Это ведь я подбил Серегу взять пьяного Петюню на слабо, чтобы он эту проклятую машину разбил, а я бы потом тебя у Олегыча за ущерб забрал. Не знал же я, что все так выйдет!
Утром, когда пастух проходил мимо дома Власия, буренка сама вышла из сарая. Удивленный пастух, заглянув внутрь, увидел в полумраке под потолком раскачивающийся от сквозняка силуэт.