«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов».
Александр Грин
С книгами Грина читающие люди знакомятся в детстве и потом вспоминают, что был некий сказочник вне времени и пространства, названный однажды и навсегда «писателем-романтиком». Но, возвратясь к этим книгам в зрелом возрасте, можно понять, что Грин сложнее, что ему не подходят примитивные, раз и навсегда установленные определения. Неудачливый в делах, будущий писатель вынужденно прибегал к выдумке, спасаясь от нападок этого грубого и скучного мира. Не наберёшься из гриновских книг того, что называют «умением жить». Однако можно изучать его прозу, проникаться волшебством сюжетов, отвагой, обаянием героев, чтобы хоть время от времени очищать душу свою, как очищают её прихожане храмов и послушники монастырей.
Одно из интереснейших произведений Грина — «Автобиографическая повесть», над которой он работал уже под конец жизни. Как жаль, что, читая эту книгу, мы не видим любимых образов: капитана Грея, летающего человека Друда, матроса Лонгрена, Тиррея Давенанта или саму Фрези Грант — «Бегущую по волнам»… Видим парня из бедной семьи, который презирает жуликов, но решается на нелегальную жизнь и как игру воспринимает всевозможные мистификации. Он не боится тяжёлой работы, однако избегает закабаляющего ежедневного труда; ненавидит всякое насилие, но, увлекаясь светлыми идеями, примыкает на время к революционерам. Не подчинялся Грин убогим законам здравомыслящего человечества, вот и мстило оно, вот и складывались поступки мечтателя-бунтаря в горькую судьбу неудачника.
Феодосийский Дом-музей Грина оформлением напоминает корабль с каютами, с фотографией хозяина в капитанской фуражке. Но это лишь попытка определённо представить образ таинственного и малопонятного писателя. Александр Степанович мечтал повидать весь белый свет, однако работал матросом не дольше, чем был золотоискателем, солдатом или арестантом. Все, о чём мечталось, передоверил он своим героям и, должно быть, испытал в их мире больше счастливых минут, чем благоразумные, благополучные обыватели в своём реальном земном мире.
Александр Степанович Гриневский (1880—1932) родился в Вятской губернии, в семье политического ссыльного. Мать умерла от чахотки, когда Саше было тринадцать лет, и отец женился вторично. Детство прошло безотрадно, с окриками, побоями, и вырос юноша замкнутым, самолюбивым, ненавидящим унижение, насилие и вообще всякую над собою власть. Дважды исключали его из реального училища, на третий раз — окончательно (за сатирические стихи на учителей, такое не прощается). Пришлось доучиваться в четырёхклассном городском училище.
Первейшим украшением детства, основным образованием и содержанием жизни стали книги. Читать Саша научился рано; можно увидеть некий символ в том, что первое прочитанное им слово было «Море». «Лет восьми-семи, в гостях, я уединился с книгой Пушкина, прочёл «Руслана и Людмилу», и у меня до сего времени, несмотря на тот бессильный читательский возраст, остаётся ясное сознание, что я очень хорошо понимал всё, о чём читал у Пушкина — в первый раз. Путь воплощения строк в образы, а образов — в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания».
Увлечённый морскими историями, хилый шестнадцатилетний юнец поехал в Одессу, чтобы устроиться матросом на корабль. Но не с благородством и отвагой книжных героев, а с грубостью и жадностью приземлённых людей столкнулся он на море. Всё же побывал молодой матрос в загранплавании, даже прогулялся по Александрии. Правда, повидал немного и совсем не то, о чём мечталось. Нет, не получилось из Грина моряка.
Гриневский возвратился домой ни с чем, но скоро опять поехал на заработки, теперь уже на Каспий. Трудился на рыбных промыслах, на нефтяных скважинах, был грузчиком, разнорабочим; голодал и мёрз, ночуя, где придётся. Заболел лихорадкой и вернулся домой — опять без копейки.
Но прошло немного времени, и заскучал мечтатель в тихом своём городке. Поражённый неистребимой жаждой чудес и кладов, он махнул на Урал, на золотые прииски.
Что ж, и с Урала будущий писатель вернулся с пустыми карманами, спасибо, что живой. Легко представить себе, как устал от непутёвого сына Гриневский-старший! Измученный, разочарованный в попытках обогащения, «непутёвый» решается на отчаянный шаг. В 1901 году он, с одобрения отца, поборника дисциплины, добровольно идёт в солдаты. Зная характер будущего писателя, мы можем просто ужаснуться такому решению.
«…Моя служба, — писал позже Александр Степанович, — прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия». Начались карцеры, побеги, суды, жизнь по чужим документам…
На нелегальном положении Гриневский примыкает к социал-демократам и проводит революционную пропаганду во многих городах России. В 1903 году его арестовали и заключили в севастопольскую тюрьму. Два страшных года неволи, упорное молчание на допросах, неудачный побег… Переведённый в тюрьму Феодосии, мечтатель опять пытается бежать — и снова неудачно: не хватило сил перелезть по тонкой верёвке через тюремный забор. Не тогда ли появилась идея романа о летающем человеке? Опять суд, опять севастопольская тюрьма, приговор к бессрочной ссылке — и… освобождение, в силу «высочайшего манифеста» для политзаключённых от 17 октября 1905 года.
Вот такую память оставили о себе Севастополь и Феодосия. Это какие же нужны воображение, какая доброта и любовь к жизни, чтобы создать из них феерические города Зурбаган и Лисс! Свой первый рассказ Александр Степанович опубликовал в 1906 году. Меньше чем через месяц его опять арестовали в Петербурге. Четыре года ссылки в Тобольск. Побег, возвращение в Петербург, затем в Вятку. Снова жизнь по фальшивым документам и публикации рассказов под чужим именем. Только в 1907 году появилась первая книжка «Шапка-невидимка» — неспроста ведь такое название! — под известным нам псевдонимом: А. Грин.
Но кошмары не закончились: в 1910 году «невидимку» опять арестовали. Приговор — ссылка в Архангельскую область. Уставший от побегов, Грин отбывает срок полностью, до 1912 года. Потом возвращается в Петербург и продолжает заниматься главным делом всей жизни, — литературой. Увы, не только в детских компаниях и коридорах училища, не только среди моряков и лесорубов, бродяг и арестантов, но теперь уже в высоком литературном мире издатели и критики воспринимают его как чужого, как «гадкого утёнка», и мало кто догадывается, каким будет конец этой сказки. Это судьба. «Мне трудно, — пишет Грин. — Нехотя, против воли, признают меня российские журналы и критики; чужд я им, странен и непривычен… Но… я и не думаю уступать… Иначе нет смысла заниматься любимым делом».
От революции 1917 года Грин, подобно миллионам обездоленных, ждал избавления; сначала он даже озаглавил самую известную из своих повестей «Красные паруса». Но очень скоро прозрел, потому и не стал настоящим советским писателем. Непонятный для критиков нового толка, был он любим и безоглядно принимаем только редкими, избранными читателями. Да, пожалуй, и теперь оно так.
Мечты Грина о счастливой жизни после свержения старого строя оказались такой же утопией, как надежда стать моряком и утолить жажду приключений или быстро обогатиться на уральском золоте. На деле всё выходило по-иному. Но разве сама феерия «Алые паруса» намекала на революцию, как пытались её представить первые советские гриноведы? Творчество Грина — это прежде всего обращение внутрь себя, утоление жажды чуда, которое можно, оказывается, сотворить. «…Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда… душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».
В 1921 году неудачливый, несчастливый писатель взял в жёны Нину Николаевну Миронову. Этот поворот судьбы стал самой большой его удачей, потому что вряд ли даже гриновской фантазии хватило бы на создание образа женщины, более преданной, заботливой, умной, а главное — более великодушной, то есть умеющей прощать.
«Вся моя человеческая жизнь, — писала она, — оправдана одиннадцатью годами жизни с Александром Степановичем. За шесть лет после его смерти я, конечно, невероятно изменилась… но знак А. С. всегда остаётся на моём существе. И как бы ни была трудна мне жизнь с ним, она была прекрасна».
Лишь в книге воспоминаний Нина Николаевна дала волю затаённым обидам — не удержалась от ненужных неприятных подробностей в жизни мужа. Не надо и нам забывать, что писатель интересен и славен своими книгами, а вовсе не примерным поведением в быту.
В 1924 году Грин с женой переехали в Феодосию. Александру Степановичу хотелось видеть из окна море, которое заманило его когда-то обманчивой свободой и с которого началось это странное, на всю жизнь растянутое путешествие. Здесь они прожили шесть лет, но при курортной дороговизне было тяжело. И перебрались супруги в Старый Крым, в первый и последний для писателя собственный домик посреди сада. Там он работал над «Автобиографической повестью» и над своим последним, так и не оконченным романом «Недотрога».
Немного же требовалось для счастья! И нужду, и неприязнь соседей, и нападки критиков — всё можно перетерпеть, когда рядом любимый и любящий человек. Было бы только здоровье. «Не люблю я одну здесь вещь, — говорил Александр Степанович, имея в виду будильник. — Он не возвращает прожитых мгновений».
Ежегодно в день свадьбы Грин посвящал жене стихотворение. И в роковой для себя 1932 год остался верен традиции — вот его последняя строфа:
Я болен, лежу и пишу, а она
Подглядывать к двери подходит.
Я болен, пишу, а любовь не больна —
Она карандаш этот водит.
Увы, неизлечимая болезнь и ранняя смерть довершили перечень бед, выпавших на долю светлейшего из земных мечтателей. Нам осталось читать с благодарностью его книги, ведь автор вложил в них всё, о чём грезил, всё, чего не сумел добиться наяву. Могли бы и мы поучиться кое-чему, несмотря на его неудачи, дабы меньше тосковать потом, на склоне лет. Ведь ко всем, кто с юности забывал о душе, слишком усердно занимаясь «делами дня», когда-нибудь да приходит эта неизлечимая тоска по несбывшемуся.
«Рано или поздно, — писал Грин в «Бегущей по волнам», — под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днём, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?
Между тем время проходит, и мы плывём мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».
Дмитрий ТАРАСЕНКО
Фото из открытых источников