Увидеть Париж и умереть
Я поехал на конференцию, которая проводилась в Кассисе, на южном побережье Франции, недалеко от Марселя. От нашего проекта туда поехал главный экспериментатор Мэтью Ветстейн, молодой совершенно рыжий еврей с белыми ресницами. От СЛАКа прибыл Вавра, слывущий в этой области чуть ли не экспертом. После моего доклада он подошел к стенду. Долго рассматривал мой постер, а потом спросил:
– Разве это можно рассчитать?
Как следовало понимать его вопрос, я не стал гадать, а лишь пожал плечами:
– Как видите.
Пусть теперь он сам гадает, как следует понимать мой ответ.
Кассис был курортным городком юга Франции, но в начале мая там было довольно прохдадно, постоянно лили дожди, и в море никто не купался, кроме русских. Тротуары были настолько узкие, что двоим пешеходам просто не разойтись, если не ступать на проезжую часть. Каждая проходящая машина обдавала пешехода водой с ног до головы, но ни один из водителей при этом даже не притормозил.
Банкет нам устроили в каком-то частном винограднике. Был приглашен очень необычный ансамбль, который на очень необычных инструментах играл очень необычную музыку психоделического толка. Типовые названия музыкальных номеров звучали как «Бозон Хиггса», «Протонная прелюдия», «Кварки и шкварки». Музыканты водили по струнам самыми необычными предметами. Один из них походил на проволочный клубок, каким драят металлическую посуду от пригоревших продуктов. Раздающийся при этом звук, усиленный электроникой, словами описать невозможно – что-то среднее между шипением кошки и воем волка.
Провинция мне не понравилась совсем. Стоимость отелей, еды, проезда была по сумме такой же как в Америке, только там она была в долларах, а здесь в евро. Скажем, если в Калифорнии очень приличный отель стоит сто пятьдесят долларов в сутки, то здесь весьма затрапезный сто пятьдесят евро в сутки. Один раз позавтракав отеле, я в дальнейшем в ресторан не ходил, предпочитая покупать продукты и вино в маленьких магазинчиках.
Обратно я вылетал из Парижа, поэтому два выходных дня решил провести в осмотрах достопримечательностей. В столицу прибыл вечерним поездом. Меня встретили на вокзале родители Анжелкиного бойфренда. Вьетнамцы по происхождению, они переместились в Париж после завершения войны, где и родился впоследствие их сын. Отец работал в какой-то аэрокосмической компании, мать была домохозяйкой. Они отвезли меня к себе домой, предварительно завернув к Эйфелевой башне, чтобы сфотографироваться, и вечер мы посвятили знакомству под прелестный французский коньяк Мартель. На следующее утро решили начать с посещения Лувра, благо он был совсем рядом. Меня предупредили, чтобы я выложил все документы, а из денег оставил только на мелкие сувениры, потому что в Париже карманные кражи очень популярны в народе.
Поскольку у Лувра проблемы с парковками, ехать решили на метро, там было всего три остановки до музея. Только вошли в вагон и уселись, напротив плюхнулся вдребезину пьяный араб, который тут же принялся всех задирать, потом он сфокусировал внимание на мне:
– Вот ты, дядя – волосы у тебя седые, а усы рыжие. Может они приклеены?
Я знал, что усы у меня также седые, поэтому на бомжару не обращал никакого внимание, но это его ещё больше разозлило. Он встал, чуть пошатываясь, протянул руки к моим усам, явно намереваясь дёрнуть за них. Я встал с сиденья, расстегнул пуговицу пиджака и резким ударом вверх отбил его руки:
– Une autre étape et vous êtes morts! (Ещё один шаг, и ты будешь лежать мёртвым). Я из Сибири, – я сделал страшную гримасу, не оставляющую сомнений в том, что я из Сибири, и намерен тут же зарезать негодяя.
От меня слегка отшатнулись даже мои сопровождающие, а в глазах араба мелькнул ужас. По-моему, он в первый раз получил такой отпор в Париже. Бомжара отошел на расстояние не менее трёх метров и затих, а я увидел, как за моей спиной группа из шести молодых арабов в интересом наблюдала, чем кончится эта история. Я знал, что хам, как правило, трус, поэтому никто из них не решился вмешаться.
Лувр меня не особенно впечатлил – наш Эрмитаж гораздо больше по масштабам и числу экспонатов. Знаменитая Мона Лиза оказалась картиной очень маленьких размеров, закрыта толстым стеклом, пускающим такие блики, что рассмотреть её толком невозможно, поскольку подойти поближе мешает огороженное верёвкой пространство, а фотографировать её, по тем же причинам, не имеет никакого смысла.
Вечером сходили к храму Сакрэ Кёр и к Нотр Дам. Вокруг громоздятся брошеные пивные бутылки и пластиковые пакеты. Ветер шевелит груды бумажного мусора. Грязно невероятно. На верхнюю галерею Нотр Дам нас не пустили из-за позднего времени. Знаменитый Монмартр оказался настолько крошечным, что у меня вырвался вздох разочарования. Какие-то двое мужчин пили пиво на улице, потягивая из горла и уютно устроившись на стульях. Их потреты рисовал художник. Когда я прошёл мимо, один из них сказал:
– Эй ты, мужик! Русский что ли? Давай дёрнем по пивку.
– Я бы с удовольствием, ребята, но снйчас я не один, – кивнул я на моих сопровождающих.
На следующий день мы запланировали поездку в Версаль. Осмотр занял у нас не менее трёх часов, – так велик был этот дворцовый комплекс. Меня поразил не сам музей, а геометрически расчерченные его сады, которые вдохновили когда-то императора Петра. Наш Петродворец с его золочёными статуями выглядит намного пышнее. Фасад версальского комплекса был отреставрирован процентов на двадцать, остальные стены были облуплены. Свернувшаяся струпьями краска на потолках интерьера бросалась в глаза и во многих залах дворцового комплекса. Я спросил служительницу музея:
– У вас что, ремонт, мадам?
Она покачала голосой и после небольшой паузы ответила:
– Можно сказать, что так.
Такими же закопчёными были и стены большинства домов в центре Парижа, но главное было не это. На всех площадях не протолкнуться от попрошаек и нищих со всех уголков Европы – сербов, боснийцев, арабов, турок, курдов и прочих.
Вернувшись домой, я рассказал о своих приключениях в метро Франклину, бойфренду дочери. Он молча вынул из кармана немалых размеров складень:
– Когда я учился в Париже, без этого ножа я не выходил на улицы. Он раза три спасал мне жизнь.
Франклин после окончания школы закончил Сорбонну по ядерной физике, затем отец отправил его в Америку, где он учился в университете по специальности информационные технологии. После университета он отказался возвращаться в Париж, где родители уже подготовили ему место во вьетнамской компании. По этой причине он практически разорвал отношения с родителями. Свой поступок Франклин мотивировал тем, что во Франции высок уровень национализма. Он считал, что в Америке у него открываются гораздо большие перспективы.
– Если я захочу открыть свой бизнес в Париже, банки мне просто не дадут кредит, – объяснял он, – потому что у меня вьетнамская внешность. Но я лишь на лицо вьетнамец, а в душе я француз, потому что я там родился, воспитывался, впитал французскую культуру и менталитет. В Америке этого нет.
Последующие события показали, насколько он был неправ. После окончания университета он более десяти лет не смог найти постоянную работу, перебивался лишь случайными, временными контрактами. Какую роль в этом играло его вьетнамское происхождение, оценить было трудно.
Поскольку основным моим местом работы была компания Мюонз Инк, отчёт по командировке во Францию я направил Ролу. С другой стороны, конференция была по фотодетекторам, что относилось к проекту Генри Фриша. Оба начальника долго спорили, кто должен оплатить мои расходы по командировке. Они не сошлись во мнениях. К тому же, я столь интенсивно работал на Фриша, что попросил его увеличить долю оплаты моего рабочего времени до шестидесяти процентов или больше. Кончилось это тем, что Рол сказал, что я даю слишком мало отдачи компании, и я был уволен после оформления моего контракта с Аргоннсокй лабораторией. Это резонно – слишком сложно сидеть на двух стульях.
После перехода в Аргонн я стал чаще появляться у них на семинарах и плотнее сдружился с Зинетуллой, которого американцы, любящие сокращать имена, называли Зикой. Однажды в застолье Зика рассказал мне историю своей жизни. Когда в СССР настали лихие девяностые, он нашёл контракт в японской фирме нанотехнологий, а позже стал дополнительно преподавать в университете в Киото. Там он прожил тринадцать лет. В фирме он был главным специалистом, а в университете – профессором. Тем не менее, как только выиграл «грин-карту», тут же покинул Японию. Причина, как он объяснял, в том, что японцы – самые ортодоксальные националисты, хотя и с улыбкой на лице. Улыбка на востоке – это маска. Она вообще никак не связана ни с мыслями, ни с чувствами японца. Ты можешь прожить у них хоть всю жизнь, но ни на йоту не приблизишься к социальному статусу японца. Это означает, что, занимая равную с японцем должность, ты обязательно будешь иметь более низкую зарплату, чем японец. Вот простой пример. Секретарша купила папки для бумаг на весь отдел. В партии были обычные добротные папки и папки с золотым кантом. Папки с кантом будут выданы только сотрудникам-японцам.
Приехав в Америку, Зика получил рекомендации и устроился в Аргоннскую лабораторию, купил в рассрочку машину и дом. В качестве основной работы, он занимался проблемой расщепления радиоактивных отходов, а по остальным грантам – течением вязких воздушных потоков в сверхзвуковых соплах, явлениями пробоя в газовых средах, эмиссионными свойствами материалов фотодетекторов. Он также внимательно следил за процессами, которые происходят в Казахстане. Страна эта исключительно богата природными ресурсами. По запасам урана она, кажется, на первом месте в мире. Назарбаев довольно неплохо управлялся со своим кочевым народом, хотя большинство русских специалистов покинуло Казахстан в эпоху раннего национализма. Отдав некоторые месторождения в концессии западным компаниям, он сумел удержать социальные гарантии на должном уровне, а заработанные деньги готов был вкладывать в науку. Так, в Астане он организовал международный университет, в руководство которым ввёл ведущих профессоров из Кембриджа и Массачусетского технологического института.
Зика как-то написал в центральной казахской газете заметку о принципах организации науки на Западе, на примере Японии и Америки. Эту статью заметил министр науки и высшего образования Казахстана, и между ними завязалась переписка. Узнав о вакансии на должность ректора университета, Зика подал заявку. Министр высказался в том ключе, что должность ректора – это не самый верх его возможностей, и начал уговаривать Зику подать документы на должность своего заместителя. В очередной свой отпуск Зика съездил в Казахстан на переговоры. Всю эту историю он мне рассказывал потому, что ехать туда собирался не один, а с надёжными людьми, ибо уровень местных кадров был не настолько высок, чтобы с ними можно было делать в науке и образовании что-то серьёзное. На высшие должности там попадали всё больше по линии кумовства и личных связей, а не по профессиональным качествам.
Встретили его там по-восточным традициям пышными застольями с реками алкоголя и сладкими тостами, в которых не было ни малейших признаков искренности. Когда же он стал узнавать об условиях контракта, ему отвечали:
– Ты казах и мы казахи. Мы друг друга не обидим. Ты останешься доволен..
– На Западе всё не так, – отвечал им Зика, – там в контракте оговариваются все условия до мельчайших деталей.
– Что ты имеешь ввиду?
– Во-первых, зарплата. Затем, пенсионные отчисления, медицинские страховки и, наконец, жильё.
– Хорошо. Пусть будет зарплата в две тысячи долларов.
– Но это даже для профессора очень мало, не говоря уже о ректоре университета.
– Послушай, уважаемый. У нас тоже есть какая-то зарплата, мы же её не получаем.
– Как так? – изумился Зика, – на что же вы живёте?
– Ах, уважаемый, ты, наверное, слишком долго жил на Западе. Забыл все обычаи своей страны и народа. Мы ведь тебе даём больше, чем зарплату. Мы тебе такую должность даём, на которой люди сами тебе принесут, сколько скажешь.
– Ну, хорошо. Давайте выясним с жильём. Я в Аргонне получаю десять тысяч в месяц, купил дом в кредит. Продать его теперь – совсем не простое дело, после мирового ипотечного кризиса. Жить постоянно в Казахстане я не могу, потому что потеряю американское гражданство, ибо Казахстан запрещает иметь двойное гражданство. Значит, должность замминистра по науке мне не подходит, ибо её может занимать только гражданин Казахстана. В качестве ректора я могу до восьми месяцев в году жить в Казахстане. Но тогда мне понадобится квартира, достойная уровня ректора международного университета.
Долго велись подобные разговоры. Торговались, как на восточном базаре. Пришлось Зике вспомнить все традиции и обычаи своего народа. и понял он, что если принесут ему в конвертах, скажем, пятьдесят тысяч долларов, но семьдесят процентов этой суммы нужно будет отдать наверх. Тому, кто дал ему такую «хлебную» должность. Останется почти мизер, но заработанный не вполне официальным путём. А если в какой-то момент не отдашь того, что положено, то посадят тебя сразу, и статьи подберут такие, что выйдешь не скоро. Но надежд не оставил, и переговоры продолжал из Америки. Жена его в Америке немного подрабатывала в госпитале, но категорически была против любых путей возвращения в Казахстан. Когда Зика поведал мне о причинах такого отношения, я был сильно удивлён.
Большая часть родственников жены работали в геологическом управлении простыми инженерами или клерками. Когда русские геологи, которые вели разведку полезных ископаемых и наносили разведанные данные на карты, уезжали из Казахстана, родные братья его жены вынесли из управления все ценные карты и припрятали дома в надёжных местах. После того, как пыль национализма улеглась, и пришла пора налаживать экономику страны, приехали специалисты западных фирм для заключения контрактов и концессий. Днём их угощали пышными речами, а вечером приглашали по домам, ибо здесь и только здесь, в непринуждённой домашней атмосфере восточный человек способен обсуждать действительно серьёзные дела. После заздравных тостов один из братьев удалялся в личные покои. Там, выдвинув из под супружеской кровати огромный чемодан, он доставал очередную карту, приносил в гостиную и, показав иностранным специалистам, произносил ключевую фразу:
– Стоит миллион.
Спецы сразу понимали, что сумма названа в конвертируемой валюте, то есть в долларах, поскольку в местной валюте, кроме самих казахов, никто ничего не понимал. Понятное дело, что сначала они исследовали карту на предмет аутентичности. Хороший специалист в том и проявляется, что он способен отличить подлинную геологическую карту от подделки. Русские геологи отличались высоким профессионализмом, поэтому их карты не вызывали сомнения у иностранных спецов. Тем более, что они были подписаны именами, этим спецам хорошо известными. После запроса эксперта на разрешение от компании для осуществления сделки, казахский «эффективный менеджер» получал свой миллион, а вот русский геолог, который мотался по горам и пустыням в кирзовых сапогах, в далёкой России сосал свою лапу. Когда после заключения сделки западная компания начинала выкачивать свою прибыль из казахской земли, слух об этом достигал других компаний и только повышал акции сообразительных братьев. После этого к ним приходили новые клиенты.
Понятно, что по обычаям кочевых народов братья делились прибылью с кем надо, чтобы их не посадили раньше времени. Поскольку они в современные дома переселились из юрт относительно недавно, их фантазии относительно применения свалившихся на них сказочных богатств не распространялись дальше шестисотых «Мерседесов» и золотых унитазов. Поэтому, какую бы должность ни занял Зика в новом Казахстане, они были бы обыкновенными нищими в сравнении с братьями его жены. Вот почему она яростно была против возвращения в Казахстан. В Америке они жили выше среднего уровня, им было не стыдно перед друзьями и соседями.