Автор: Николай Соснов
Про угрозу яблоне я узнал от отца по телефону поздно вечером в пятницу, и уже в полвосьмого утра субботы трясся на ухабистой грунтовке в синем с белой полосой «пазике». Труженик дорог был набит до отказа. Дачники и работавшие в городе селяне, возвращавшиеся на выходные в родные деревни, облепили поручни и едва не выдавили двери.
Народу прорва, много женщин и пожилых людей, а я, еще относительно молодой и с виду здоровенький, тем не менее, сижу. Рядом уткнулась в смартфон девушка в форменной блузке местного техучилища. Из ее наушников доносится русский рэп. Я по старинке читаю районную газету: виды на урожай, надои, успехи, письма читателей, оптимистичное интервью замглавы, смотр самодеятельности — с моего детства газета абсолютно не изменилась. Даже название у нее прежнее «Знамя труда». Читаю репортаж о школьном поисковом отряде и жду: кто из окружающих не выдержит первым. Ехать мне еще долго, до самого обеда. Значит, непременно пристанут.
На сей раз голосом народного недовольства становится крепкая пенсионерка, увешанная баулами, как новогодняя елка разноцветными шарами. Начинает она издалека:
- Парень! Тебя мама старших уважать не учила?
Я не отрываюсь от газеты, будто очень увлечен колонкой футбольных новостей. Она и вправду захватывает дух: «Мелиоратор» с предпоследнего места районной лиги вдруг переиграл в гостях лидера таблицы, райцентровскую «Искру». Наверное, хозяева играли с похмелья.
Пенсионерка бухтит в пространство, но я ее не слышу. Если бабушка хочет говорить именно со мной, пусть обращается конкретнее. Вместо старушки это делает амбал в камуфляжной куртке — явно охранник из деревенских. Наметанным глазом он вычисляет во мне городского, невзирая на костюм. К отцу я всегда приезжаю в старой одежонке — заношенных серых брюках из палаточной ткани и одной из подаренных мамой разноцветных клетчатых рубашек. Рядом с вещмешком советского образца штормовка песчаного оттенка в скатке на случай плохой погоды. Амбалу скучно, и он трясет меня за плечо:
- Глухой, что ли?
Я убираю газету и лениво достаю из кармана упакованную в твердую обложку с надписью «Удостоверение» красную книжечку. Разворачиваю документ. Охранник наклоняется, опускает нос почти что до самой бумаги и недоверчиво читает:
- Инвалид третьей группы… За сколько купил?
- Это обвинение в совершении преступления? - уточняю как можно более равнодушным голосом.
- Да! - улыбается амбал.
- Тогда ты выходишь на следующей остановке… - Я достаю другую книжечку с точно такой же обложкой, но без надписей, разворачиваю и сую в его любопытный нос.
- Главное управление полиции по области… Ведущий специалист-эксперт общего отдела… - Амбал хохочет. - Вот дебил! Набрал ксив! Инвалид и мент одновременно! Вставай! Уступи место бабушке, урод!
Неподалеку сидят еще трое ребят, но их амбал не трогает — больно крепки и морды явно блатные. А вот я выгляжу подходящей жертвой — тонкокостный, худощавый, лицо интеллигентное, так кирпича и просит.
Я набираю короткий номер на стареньком кнопочном телефоне и говорю в трубку:
- Дежурная часть? Игореша, ты? Это Димон Горшков. Ага. Хочешь поправить статистику по штрафам? Ага. Тогда пришли наряд в автобус по маршруту…
Я называю номер автобуса и его примерное местоположение. Амбал радостно крутит пальцем у виска и требует:
- Вставай, клоун! Или тебе помочь подняться?
- Погоди до остановки, - советую я. - Еще пять минут. А то получишь дополнительный штраф за побои.
Драться моему оппоненту не хочется. Кулачный бой в салоне автобуса может действительно закончится визитом в полицию, а он хочет домой на заслуженный отдых. Я вижу на его лице явное колебание. Ему жалко тратить на меня драгоценное время и не хочется неприятностей, но и отступать в присутствии общественности амбал не решается.
Охранник сделал три ошибки: не заметил слово «Пропуск», которое было напечатано вместо «Служебное удостоверение»; не обратил внимания, что на фото я снят не в форме, а в пиджаке и галстуке; пропустил тот факт, что рядом с должностью не обозначено звание. Короче, не сообразил, что медосмотр для гражданского персонала полиции может оказаться куда менее требовательным.
Так оно и было. После долгожданной смены шила на мыло, то есть вечнозеленого президента на действительно молодого, в полиции прошли реформы. В целях экономии на повышенных зарплатах и льготах, которые в последние годы своей власти надавал перепуганный прежний лидер, людей в форме сократили, заменив везде, где только можно вольнонаемными специалистами. Заодно ослабили требования к здоровью. Двери МВД открылись для таких, как я, армейских калек, благо комиссия Росгвардии не стала ерепениться и оформила мне статус военного инвалида.
Они мне и награду дали, лишь бы замазать ту кошмарную драку. По стране катилась очередная кампания борьбы с неуставными отношениями. Сажали направо и налево. Не щадили даже генералов. Поэтому из жертвы я превратился в героя с медалью «Отличник охраны общественного порядка» за арест опасного преступника, а двое «дедов» поехали на полгода в дисбаты с формулировкой «неисполнение приказа». Поскольку бандита «брал» исключительно на бумаге, медаль я не любил и цеплял к пиджаку только по велению начальника перед торжественными мероприятиями. Товарищу майору неловко командовать гражданскими без регалий, вот он и выставляет вперед единственного подчиненного с государственной наградой. Сам майор носит на мундире лишь ведомственные - знак «Почетный сотрудник МВД» и медаль «За вклад в укрепление правопорядка». Он знает только официальную версию моего отличия и несколько выделяет меня над «штафирками» как боевого гвардейца.
Пропуск, конечно, не раскрывал всей информации о моей работе. Да, формально я трудился в общем отделе, но занимался там отнюдь не перекладыванием бумаг. После института электроники меня приняли в приписанную к общему отделу группу технического контроля, которая, если говорить коротко, осуществляла прослушку и видеосъемку в тех случаях, когда для этой цели нельзя было воспользоваться обычными телефонными сетями или камерами наблюдения на улицах и учреждениях. Нас звали и в том случае, если «клиент» заклеивал «глазок» своего ноутбука.
До остановки амбал так ничего и не решил, а дальше стало поздно бить нахального мошенника. Позволив нагруженным сумками дачникам покинуть автобус, в салон вошли двое в черном. Тот, что постарше, приветливо мне кивнул.
- Здравствуй, Кирилл, - сказал я, пожимая его потную руку. - Как семья?
- Пучком, - осклабился старший сержант. - Жорка в финакадемию поступил, представляешь?
- Поздравляю!
- Который? - Кирилл вздохнул и неохотно вернулся к ремеслу держиморды. Он бы с радостью поболтал, но автобус стоял тут по графику всего три минуты.
- Вот этот гражданин, - Я достал из-за уха гарнитуру и передал Кириллу. - Тут полная видеозапись происшествия. Все записано: клевета, оскорбление, угрозы. Пришлите мне потом его данные для заявления.
- Хорошо, - Кирилл развернулся к побледневшему амбалу и козырнул. - Старший сержант Белоус. Пройдемте для проверки документов…
На охранника было жалко смотреть. Всем, кроме меня. Я-то на подобных типов нагляделся в армии. Я закрыл глаза и не открывал их, пока автобус не тронулся. Перед внутренним взором скалилось другое лицо, чернявое. С ярко выраженным акцентом пухлый чувственный рот произносил:
- Не смей делать вдох. Дышать будешь только по команде. Терпи, козел. Вдохнешь — окунем в нужник…
Нет, мне не жалко охранника.
Вокруг меня образовалась полоса отчуждения. Даже девчонка в форме техучилища как-то подобралась и отодвинулась, словно боясь замараться. Мне было все равно. Я снова закрыл глаза и продремал до конечной.
В наш поселок транспорт ходит только по вторникам и четвергам, поэтому отец встретил меня на автобусной станции. С моего последнего приезда в июне у него прибавилось морщин и наметилась новая залысина на затылке.
- Что привез? - спросил отец, забирая вещмешок. - Надеюсь, что-то вкусное? У меня кроме мяса и овощей остались только перловка и гречка. Автолавка уже две недели не приезжала.
- Консервы, печенье, конфеты, суповые концентраты... - перечисляю я, пока мы идем к припаркованному у бетонной стены красному «Москвичу».
- Нормалек, живем. Теперь главное, чтобы завелся чертов драндулет…
Отец так говорит из суеверия. Он считает дурным тоном хвалить машину, а зря. Его стараниями «Москвич» уже тридцать лет работает, как швейцарские часы.
Домой мы прибыли ровно в полдень. Всю дорогу я просидел с закрытыми глазами — не хотел видеть, что стало с родным поселком. Наш-то дом остался прежним. Отец даже краску для починки достает одну и ту же — зеленую, как лесная листва.
- Ну, Митя, давай, чем бог послал… - Отец зовет меня прямо за накрытый стол. Я сдираю верхнюю скатерть, прикрывающую от мух наш обед. Отец приносит с плиты жареную картошку и тушеную говядину. Я разгружаю вещмешок. Большая часть еды отправляется в холодильник и кухонные шкафы. На стол я ставлю только булку свежего хлеба, соль, перец и бутылочку горчицы — все то, что отец вчера просил привезти. Пять лет назад я бы выставил и пузырь, но теперь отцу нельзя настолько категорически, что врачи пересилили даже его упрямство. Так что вместо водки появляется банка приличного кофе. Отец немедленно ставит чайник. Кофе заменяет ему спиртное, и папа всегда рад лишней порции.
Жуем молча, как приучила мама. Сдобренная маслом из молока нашей Рыжухи картошка с отцовского поля тает во рту. Скоро очередной урожай. Когда отец соберет его, я пригоню грузовики и организую прямую продажу без посредников, налогов и санэпидемстанции.
После обеда моем посуду и выкатываем передвижной столик на крыльцо в тенек. Пьем кофе. Я наслаждаюсь видом высокого забора, такого ладного, ни одна штакетина не пропущена. Ограда скрывает от меня запустение внешнего мира. Отец прихлебывает кофе и надкусывает крекеры.
- Рассказывай, - предлагаю я через пару минут.
- В следующий раз привези сухарей, - говорит отец. - В автолавке их нет, а хлеба бывает, что страсть как хочется!
Отец допивает кофе, приносит мне бидон с домашним свекольным квасом и переключается на деловой тон. Сжато и четко он изложил суть ситуации. Уже года два в районе работала новая аграрная компания «Тыква-М». Не знаю, может быть, в других регионах они и имели дело с тыквами, но у нас, в благодатном картофельном и скотоводческом краю, на корню скупали поля, огороды и сенокосы, создавая аналоги южноамериканских латифундий — огромные сельскохозяйственные комплексы, наводненные гастарбайтерами из Средней Азии.
- Они как-то раскопали, что Наталья Валерьевна не оформила собственность на свой участок, - рассказывает отец, шурша фантиками от карамелек. - У нее имелся только акт о бессрочном бесплатном пользовании, оформленный в девяносто первом аккурат перед путчем. Так что «Тыква-М» втихаря оспорила в суде и ее завещание в мою пользу, и свидетельство о праве собственности, которое я выправил в девяносто пятом. Всю землю Натальи Валерьевны эти гады захапали себе. Конечно, можно судиться, только у них все схвачено минимум на уровне области. Не пойму, зачем им наша земля? В районе брошенных годных участков столько, что они в десять раз могут увеличить свои владения.
- Хреново, - подытоживаю я. - Теряешь большое поле и отличный огород.
- Да черт с ним с полем! Я и так хотел его бросить, силы уже не те, чтобы столько работать. Яблоню они срубят, вот в чем беда.
Да, отец был прав. Все упиралось в яблоню. Закрыв глаза, я отхлебываю квас, заедаю его сушеной плотвой и вспоминаю детство.
Яблоню в огороде нашей ближайшей соседки Натальи Валерьевны посадил ее супруг, которого из-за телесной мощи в поселке звали просто по фамилии Глыба. Сделал он это в восьмидесятом году в честь Олимпиады, а сразу после слег и из больницы больше не вернулся. Дерево Наталья Валерьевна очень берегла, как память о муже, и особенно следила, чтобы мы, озорные мальчуганы, не обрывали с него недозрелые плоды. К первому сентября она собирала урожай и угощала сладкими красными яблочками первоклассников после торжественной линейки.
Само собой, мне и другим пацанам, вышедшим из надлежащего возраста не доставалось заманчивых фруктов. Справедливость мы понимали исключительно вкусовыми рецепторами и пытались по-своему ее восстановить, путешествуя через забор в огород Натальи Валерьевны.
За десять лет яблоня вымахала на славу, не хуже самого Глыбы, и стояла посреди огромного огорода, как королева в сопровождении овощной свиты. По периметру ее окружала почетная огуречная стража. С солнечной стороны бдили высокорослые помидоры. Ближе всех к дереву Наталья Валерьевна высаживала редис и лук, а после них — базилик и укроп.
Итак, в сумерках мы обычно перелезали через забор, проникали в огород Натальи Валерьевны и пытались разжиться яблочками. Днем Наталья Валерьевна уходила на работу в колхоз или еще по каким делам, но мы и не думали в эту пору заходить на ее участок. У нас, сельских пацанов, тогда еще бытовали определенные представления о чести. Брать фрукты в отсутствие хозяйки или во время сна считалось бы воровством у соседки, поступком подлым и гнусным. Совсем другое сигать через ограду под самым ее носом — то хулиганство, шалость, удаль, молодечество. Называйте, как хотите, но понятно, что нам походы за яблоками казались подвигами.
Много мы не брали, да и редко удавалось ускользнуть от бдительного ока Натальи Валерьевны и чутья ее престарелой Жучки, которая обыкновенно ковыляла к нам с радостным визгом в надежде на угощение. Многие односельчане в ту неспокойную эпоху обзаводились свирепыми псами. Я думаю, что Наталья Валерьевна намеренно не брала такую собаку, хотя соседи часто даром предлагали ей подходящие кандидатуры. Похоже, на самом деле ей нравились покушения мальчишек на яблоню.
Наше странное противостояние длилось до шестого класса, а потом Наталья Валерьевна вдруг заболела. Она только-только приблизилась к пенсионным пятидесяти пяти и казалась мне ужасно старой, но сейчас я понимаю, что ей бы еще жить и жить. Однако, судьба распорядилась иначе. В июле между шестым и седьмым классами Наталья Валерьевна собралась в область на операцию и перед отъездом зашла к моим родителям с просьбой приглядеть за хозяйством. Отец и мать согласились немедленно, хоть это и резко увеличивало тяжесть нашего семейного труда. У Натальи Валерьевны были и гуси, и куры, и утки, и индюшки, и корова с теленком, и большой огород, и картофельное поле. Но родители, хоть и перебрались на село из города, свято блюли законы крестьянской взаимовыручки.
- А за яблоней я прошу приглядеть тебя, Митя, - сказала она напоследок и так на меня посмотрела, что от стыда я прямо прирос к половицам.
Наталья Валерьевна из больницы не вернулась. Покинула она нас в конце августа, и яблоки первоклашкам в День знаний раздавала моя мама. А потом оказалось, что родни у Натальи Валерьевны нет, зато есть надлежащим образом заверенное завещание, по которому все имущество переходило моему отцу единолично.
Но я всегда помнил кто именно должен присматривать за яблоней Глыбы.
- Завтра с рассветом на рыбалку? - предлагает отец. - У меня снасть готова.
- Нет, - с сожалением отказываюсь я. - Покемарю пару часов, а потом отвези меня обратно на автобусную станцию. Придется выходные потратить не на пескарей, а на тыкву.
Обывателю силовики представляются всесильной кастой, каждый член которой обладает некими чит-кодами от нашей реальности. Набрал нужный пароль, и проблема решена, щедро пролились на страждущих жизненные блага, враги же повержены и посрамлены. Или, наоборот, произнесли заклинание, и вот, невиновные осуждены, казенные деньги расхищены, и ничего с этим не поделаешь, ибо плетью обуха не перешибешь. Никто и не задумывается, что, например, обычный водила Росгвардии, целыми днями крутящий баранку в патруле, или постовой, сидящий на вахте не слишком важного, но все-таки охраняемого объекта, вряд ли могут больше, чем отпустить мелкого нарушителя за пару тысяч или написать фальшивый рапорт о том, как выражались нецензурными словами в общественном месте. Власть у них маленькая, зато много работы и опасности, и шишки, летящие с верхов в начальство, попадают почти всегда только в подчиненных. Всяк сверчок сидит на своем шестке.
Действительные возможности силовика коренятся в трех главных факторах — его положение в служебной структуре, включенность в неформальные взаимоотношения и погруженность в криминал. Должность у меня маленькая, звания и полномочий нет, а от участия в схемах заработка по прослушке в интересах коммерсов я устранился в самом начале работы в полиции. Это был правильный ход, потому что именно моя группа, как оказалось, точно ничем таким не занималась. Человека, пытавшегося меня втянуть, прислали из управления собственной безопасности.
Так вот, ни аппаратного, ни мафиозного веса у меня нет, зато по части неформальных отношений с коллегами я дам сто очков вперед любому полковнику. В каждой третьей патрульной машине в городе найдется мой знакомый, а в каждой пятой — вообще хороший приятель. Есть кореша в гвардейском ОМОНе и веселые подруги среди девчонок, выбивающих на клавиатурах статистику в группах анализа, планирования и учета. Но с точки зрения нынешней задачи главным моим ресурсом был очень хороший друг, опер из третьего отдела, старший лейтенант Коля Передня. Однажды я его вытащил буквально с порога тюрьмы.
Колю за что-то ненавидел один тип из Следственного комитета. Он уговорил арестованного преступника из шайки «черных копателей» дать фальшивые показания, будто Передня крышевал их бизнес. Колю взяли под домашний арест и начали обрабатывать.
Отрывая время от сна и отдыха и балансируя на грани нарушения закона, я неделю вел наблюдение за оставшимся на свободе подельником того лгуна и все-таки поймал его на чувствительный микрофон в момент обсуждения деталей будущих раскопок. Беседа однозначно давала понять, что Коля совершенно ни при чем. Задушевный разговор двух приятелей происходил в общественном месте, значит, мне не требовался судебный ордер на их прослушку. Я уничтожил прочие записи, а нужную прокрутил своему начальнику. Товарищ майор скривился, как от кислого лимона, но выдал мне задним числом распоряжение на наблюдение.
Коля вернулся на службу. Между нами сложился тот сорт мужской дружбы, когда на внезапную просьбу прикрыть спину в три часа ночи следует лишь вопрос куда именно подъехать. Поэтому нет ничего удивительного, что уже к вечеру воскресенья я знаю о компании «Тыква-М» практически все, что мог за этот срок добыть Колин старший брат, капитан полиции из управления экономической безопасности. Сопоставив данные, я понял почему при изобилии возможностей для расширения «Тыква-М» уперлась именно в картофельное поле Натальи Валерьевны.
Утром в понедельник я вхожу в кабинет товарища майора, а двадцать минут спустя выхожу оттуда с тремя накопленными отгулами за выходные и двумя днями за свой счет по семейным обстоятельствам. Наш начальник — молоток, всеобщий любимец, слуга царю, отец солдатам. Вопросов не решает, карманы держит пустыми. Короче, быть ему не более, чем подполковником, и сидеть во главе нашей группы до пенсии. И хорошо. Лично мне другого командира не надо.
Не желая будоражить отца, я взял в прокате белую «тойоту краун». Две с половиной штуки в сутки дороговато для парня, получающего на руки полсотни тысяч, но в любом случае мне предстоят существенные траты, так что я решил не мелочиться. Не особенно заморачиваясь выбором, багажник «тойоты» я заполняю бутылками «Поморской» и «Соловецкой» из ближайшего алкомаркета, добавив к ним пакет с хлебом, колбасой, сыром и рыбными консервами. Надеюсь, что помидоры и огурцы у братьев Лосевых все же найдутся. Не люблю пить вообще, а без зелени на закуску — вдвойне.
К счастью я угадал. Усадьба Лосевых запущена и погублена, даже глядеть на такое жалко, но морковь и лук они еще как-то ухитряются выращивать.
На прогнившей веранде меня встречает Шура Лосев, мой одноклассник. Шура полураздет и бос. Лицо его выражает обычное для этого времени суток страдание — надо бы подлечиться, а нечем. Он еще не знает, но сегодня ему повезло, добрый доктор с полным багажником медикаментов уже на подходе.
Я обнимаю Шуру и кричу ему в ухо почти восторженно:
- Друг! Что же вы с Борей не приехали на мою днюху? Я же телеграмму прислал! Мне тридцатник стукнул, братан!
Шура морщит синюшную физиономию в попытке сообразить: может, Димон и вправду приглашал на пьянку, а они прохлопали? На самом деле празднование моего юбилея состоялось два года назад, и на скромную вечеринку в кафе «Сибирь» из числа жителей поселка я позвал только отца. Одноклассники тоже присутствовали, но лишь те, кто перебрался в областной центр.
- Ничего, мы эту ошибку исправим, - обещаю я. - У меня все с собой! Пойдем!
При виде богатств в раскрытом багажнике Шура преображается. Подхватив пакет с водкой, он несется на кухню и орет:
- Боров! Димон приехал с угощением! Оторви зад от дивана и принеси морковь с огорода! Отмечать будем!
Дальнейшее — дело техники. Я грамотно и медленно нагружаю пьяниц спиртным и подвожу их к истинной цели своего визита. Для этого застольный разговор сворачивает на денежный вопрос. Братья жалуются на тяжелую жизнь: в доме ни гроша, работы нет (то есть их никуда не берут из-за пьянства), из наследства отца-фермера продано и пропито все, кроме дома и земли, которая никому не нужна.
- Знаешь, а я мог бы, наверное, уговорить батю купить у вас два картофельных поля, - закидываю я удочку, - он хочет посадки расширять, работников наймет.
- Уговори, будь другом, - кивает Шура. - С голодухи хоть не помрем.
- Аким Иваныч — хозяйственный мужик, - важно подтверждает Боря. - Отец одобрил бы, что его землей он займется.
На самом деле Лосев-старший мечтал, что его дело продолжат сыновья. Ради них брал кредиты, закупал технику, строил, расширял производство мяса и молока, и, конечно, выращивал королеву наших полей, картошечку. Меня подмывает напомнить сей факт Боре, который никак не может попасть вилкой в кружок колбасы, но вместо этого я интересуюсь у Шуры:
- Сколько хотите за гектары между рекой и болотом?
Шура задумывается. Он до того проквасил мозги, что не соображает: в его с братом общей собственности есть куда лучшая для картофеля земля. Впрочем, о текущих ценах на участки он ничего не знает. Следует встречный вопрос:
- Сколько дашь?
- Восемьсот. По четыреста каждому.
- Восемьсот чего? - уточняет Шура.
- Тысяч рублей.
Глаза у братьев округляются синхронно. Они и четыре-то тысячи редко когда видят, а уж получить на пропой почти миллион кажется им сказочно щедрым посулом. Между тем, я предложил им честную цену, как на рынке.
- По рукам! - торопливо выпаливает Шура, опасаясь как бы я, протрезвев, не передумал.
Стараниями Коли Передни у меня уже все подготовлено. На следующий день я везу опохмеленных и относительно трезвых братьев в город, где знакомые психиатр и нарколог за пару коробок семилетнего армянского коньяка выдают справки о полном отсутствии у Лосевых каких-либо заболеваний по их профилю. Конечно, если дело дойдет до свидетельских показаний в суде, коньяком я не отделаюсь, но мой план на том и построен, что в суд никому подавать не придется.
Со справками на руках мы заходим к надежному нотариусу, которая за установленную законом мзду и бутылку красного бургундского девяностого года оформляет нужные бумаги со скоростью гоночного болида. Далее по списку у нас Росреестр и прочие госконторы, но с ними контактов нет, они все сделают в своем режиме. Впрочем, сделка совершена. Братья получили наличные и по дороге домой успели нагрузиться поллитрами и закуской для обмыва продажи.
В девять утра в четверг я стою у входа в неприметную офисную многоэтажку, из тех, какие наряду с торговыми великанами за последние десятилетия понатыкали буквально в каждую свободную щель городского пространства. Машина Виталия Гребенщикова, основного владельца «Тыквы», появилась, как по расписанию.
- Ты ее сразу узнаешь, - сказал мне Колин брат, - помнишь фильм про Высоцкого с Безруковым? Вот у Гребенщикова такой же «мерс», как в кино. Та же самая модель, черного цвета. Он обожает раритетные автомобили.
Когда бизнесмен извлек свое пожилое пухлое тело из машины, я бодро преодолеваю разделявшее нас пространство и направляюсь прямо к нему, размахивая папкой с документами. Путь мне сразу преградил еще крепкий сорокалетний водитель, а от вахты к нам рванулись двое охранников.
- Спокойствие, я из полиции, - волшебный пропуск запорхал перед глазами водителя, - но пришел по личному вопросу. Виталий Михайлович, уделите мне десять минут.
- Запросто, - неожиданно ответил Гребенщиков и со значением в голосе добавил:
- Правоохранительные органы у нашей компании всегда в приоритете.
В кабинете Гребенщиков долго усаживался в необъятных размеров кресло, зато мои бумаги читал очень быстро, откладывая один лист за другим. Одновременно он выслушивал мой монолог.
- Выходит, что река и болота берут ваш проект в клещи. Обойти мои новые поля не получится физически. Операция чисто коммерческая, так что о принудительном выкупе через суд ради государственных нужд и речи быть не может. Предлагаю договориться.
- Да, с этими алконавтами ты нас обскакал, - признает он. - Расслабились мои трудоголики, разгоню всех к чертям собачьим! И чего хочешь, ловкий молодой человек? Сто миллионов долларов? Не дам. И миллион тоже не дам. Дешевле тебя раздавить. Не мытьем, так катаньем.
- Полтора миллиона, - говорю я. - Рублей, а не баксов. Справедливая цена за два поля Лосевых и то поле, которое вы оттяпали у моего отца. И вы дадите ему снять урожай. И еще верните огород. А воевать и мы умеем. Поверьте, в случае конфликта вы потратите куда больше денег.
- Огород? - недоуменно взирает на меня чудо-юдо, располневшее на нашей картошке. - Ах, вот оно что!
Характер Гребенщикова Колин брат просчитал точно. В России распространен тип предпринимателя, который просрет свое дело, но не уступит противнику исключительно ради гонора. Виталий Михайлович принадлежит к другой категории. Он бизнесмен-счетовод. Для него любое столкновение в первую очередь является вопросом денежных затрат и различных последствий. За минуту размышлений он убедился, что в данной конкретной ситуации мое скромное предложение характеризуется коротким и емким словом:
- Годно.
Отца я застаю за возней с трактором. Ровесник «москвича», синий МТЗ-80, чихал и упорно не желает заводиться. Мое появление на арендованной машине удивляет отца: к чему такие расходы? Стоило позвонить, и он бы все бросил и привез меня хоть прямо из города. Я втягиваю его в дом, плотно прикрываю дверь и показываю распечатку платежа.
- Что это? - подслеповато щурится он. - Включи свет? Семьсот тысяч?
- Это отступные «Тыквы» за картофельное поле, - говорю я. - Мало, конечно, но по цене рынка, ничего не попишешь. Я их уже перебросил на твою сберкнижку. А вот купчая на огород. Оформили пока на меня по фиктивной цене в десять тысяч рублей, но я на неделе организую дарственную…
- Оставь себе, - отвечает отец. - Все тут и так твое, для тебя горбом нароблено. Я только управляющий. И деньги зря отдал. Лучше возьми назад и купи себе машину, крутой джип японский. Или на первый взнос по ипотеке придержи. Ты же жених, тебе девок охмурять, семью создавать, сын...
Я вижу слезы на глазах отца и смущаюсь, вдруг осознав какой он стал старый, хоть внешне и смотрится крепышом. Приходит мучительное прозрение: вот так же он плачет, проснувшись в одиночестве холодной ночью. Ищет рядом маму, но ее нет, она терпеливо ждет его к сроку в земле. Хочет позвать сына, а сын в городе, греется пластиковым кофе на ночной операции по прослушиванию наркоторговцев.
- А за яблоней я прошу приглядеть тебя, Митя... - слышу я далекий шепот, тихий, точно ветер не решается повысить свой голос и разбудить уснувшее дитя.
Я бегу из дома через улицу к яблоне. Уж давно хожу к ней сквозь калитку, а не обдирая штаны на штакетнике, и не встречает меня визгом радостная Жучка, а жгучее предвкушение приключения по-прежнему бежит по коже сладкими мурашками. Я прижимаюсь к потрескавшейся, но обильно смазанной лекарством коре и слушаю спрятанное под ней сердце спасенного дерева. Оно гулко стучит в моих ушах, удар в удар совпадая с моим.
Сегодня я останусь с отцом и помогу ему починить трактор. Утром сходим на рыбалку. В октябре отпуск, каждый день которого я проведу в родительском доме, ухаживая за моим деревом, веселя отца и навещая маму.
Яблоня стара, но все еще плодоносит. Придет первое сентября, и отец поедет в соседнее село, чтобы наделить яблоками с древа познания добра и зла новое поколение первоклассников. Сколько их будет? Пять? Десять? Неважно, я уверен, что у нашей яблони хватит на них сил.
Я отпускаю ствол, и, прежде чем успеваю убрать ладонь, в нее из все еще густой листвы падает увесистый ярко-красный фрукт, слишком ранний и все-таки своевременный, как подарок из будущего, как обещание грядущих и скорых благодетельных перемен.
В тексте упомянуты спиртные напитки и/или табак, вредные для Вашего здоровья.
Нравится рассказ? Поблагодарите журнал и автора подарком.