Ровно 60 лет тому назад, в ночь с 17 мая на 18-ое 1960 года, в нашей семье произошла трагедия. В глухом лесу замерз наш старший брат по имени Галиахмет, которому всего-то шел 14-й год. Эта смерть причинила нашим родителям, особенно отцу Минниахмету, матери Магисарвар, старшим сестрам Мавлизе и Анисе, и нам, меньшим братьям Салимьяну и мне, превеликое горе. Малышам Файрузе, которой было всего 5 лет, и трехлетнему Ахметдину горькая суть потери старшего из братьев было еще неведома.
Мне было 7 лет, я многое уже понимал, хотя и еще до конца не осознавал всю глубину посетившей наш дом беды. Но до сих пор помню то самое горестное утро 18 мая 1960 года во всех подробностях. Такова человеческая память, и, вполне может быть, от того, что я с самого раннего детства рос очень впечатлительным ребенком.
Почему я вспомнил об этом ровно 60 лет спустя, день в день, даже по времени суток полнейшее совпадение – где-то в половине 5-го утра? Ведь уже много лет эта дата – 18 мая – проходит, как всегда, в обычных житейских заботах и делах. Если и вспомнишь рано покинувшего бренный мир братца – не обязательно в этот самый день. Тут уж место обычной мистике, никак иначе.
В условиях коронавирусной самоизоляции старший сын Ильгам отвез нас в наш садовый участок, где у меня имеется совсем небольшой домишко, баня, где можно хорошенько поработать на земле, отвести душу, вдыхая вечерами аромат цветущего сада, вслушиваясь в ночные соловьиные трели. И 17 мая сего года было как всегда. Изрядно наработавшись днем, усталые и довольные, посмотрев вечерние телепередачи, улеглись спать.
Что снилось, не помню. Мне, как всем, много чего снится, но, проснувшись, я уже мало чего могу вспомнить. Наутро, внезапно проснувшись, посмотрел время – было половина пятого. Ночью сильно похолодало, это чувствовалось даже под теплым одеялом. Решил затопить печурку, благо с вечера младший сын Сагит занес домой сухие березовые поленья. Пока разводил огонь, проснулись и супруга, и сын. Но они через несколько минут предпочли залезть обратно под одеяла, так как было слишком рано, тем более за окнами было даже зябко – всего 3 градуса тепла. Приятно загудел в печке-полубуржуйке огонь, обдав лицо исходящим из открытой дверцы чугунной печки жаром. Попил водицы, но почему-то еще захотелось чем-нибудь подкрепиться, хотя ранним утром такого желания у меня вовсе не бывает. Просто подумал об этом. Кухня с электрической плиткой у нас на веранде, если тепло на улице, там и завтракаем. Выйдя за двери нашей избы-спальни, машинально посмотрел на плитку – на нем в утреннем полумраке явственно выделялась малюсенькая красная точечка – электроплита была включена, а на нем – кастрюля с остатками вчерашних, кстати, очень вкусных макаронов с тушенкой из конины. Я даже особо удивиться не успел – подумал, что это Сагит, похоже, проголодавшись, включил электроплиту. Но он ведь улегся досыпать в комнате, так как еще с вечера допоздна смотрел по телеку музыкальное шоу «Евровидение». Вышел на несколько минут на улицу, вернулся обратно, смотрю – а электроплита-то уже выключена. Первая мысль – наверное, лампочка сигнальная перегорела. Подхожу, поворачиваю туда-сюда ручку выключателя – нет, лампочка исправная! Удивившись, трогаю кастрюльку – она тепленькая. Ведь даже в веранде зябко, а что плитка была включена на некоторое время как бы самопроизвольно – это я видел своими глазами. Открываю крышку кастрюльки, там пластиковая ложка, еще с вечера оставленная, пробую, и с удовольствием, согретые для меня кем-то макарошки. Ведь до этого я лишь подумал о том, что неплохо было бы чуток перекусить.
Уже потом, за завтраком, я спрашиваю сына Сагита, зачем он так рано включил электроплитку. А он – я этого не делал, даже и не думал в 5 утра завтракать! И супруга близко к плитке не подходила. Вот такие чудеса, господа.
И тут я вспомнил – ровно 60 лет назад, и как тогда установили районные медэксперты, ранним утром наступила смерть нашего братца Галиахмета от переохлаждения. Таким мистическим образом его дух (по-башкирски – әруах) напомнил одному из им любимых братьев о себе. Напомнил о вечности.
Мы, младшие, его любили. Характером Галиахмет был мягок и добродушен, никогда не кричал на нас, тем более, и руки не распускал, хотя мы были достаточно шаловливыми мальчишками. Баловал, особенно меня, всякими безделушками, типа старой севшей уже батарейки от китайского фонарика, медными монетками, которыми мы любили играть, ударяя одной монеткой о другие, сложенные кучкой, чтоб перевернуть орлом наверх – тогда эта монетка уже твоя. До сих пор помню, что на отвороте воротника его пиджака был зацеплен железный, золотом отливающий крючок для рыбалки, который мне тоже захотелось заиметь.
Я не совсем уверенно, но попросил отдать его мне. Брат сказал в ответ, что это его единственный крючочек, и я его могу потерять, и тогда мы летом не сможем поймать большую серебристую рыбу бәрҙе (хариус) в нашей маленькой речушке Киги. Я согласился, не стал его донимать. Еще помню, нас летом посылали в лесок, который начинался прямо за картофельными огородами, за дровами. Дровишки, сушняк ивовый, привозили на маленькой двухколесной тележке-самовозке (по деревенскому сленгу, “уф-алла” арбаһы), сами в нее запрягшись. Везти надо было по пригорку вниз, что было легко даже ребятне, а я бывал на седьмом небе, когда меня, подсадив поверх дров на тележку, везли вместе с дровами...
Почему-то мне запомнился последний теплый майский вечер, когда братец наш играл с нами перед нашим домом в башкирскую детскую игру, называемую “шыжыҡ”. Сия игра была очень нами любимой, и даже вполне азартной. Заготавливаются инструменты для игры – легонькая бита из доски со спиленным по диагонали кончиком для хлесткого удара по маленькому деревянному ромбовидному чушке-шыжыку, установленному на краешек плоского камня – тогда этот самый шыжык-чижик взлетает в воздух, а пасущему невдалеке игроку либо надо словить его прямо в кепочку, либо попасть по бите, приставленной к камушку. Если это удастся, он становится сам стрелком, а неудачник пойдет пасти шыжыка на поле. Набираются очки до 13 удачных пусков шыжыка – тогда ты становишься батшой – царем. И последнее – тот игрок, кто так и не смог стать царем, подвергается своеобразному наказанию. В земле выкапывается небольшая совсем ямочка, размером чуточку больше шыжыка, над ней постоянно помахивает плоской битой один из “царей” – а неудачник во что бы то ни стало обязан этим самым шыжыком попасть в ямку. Он должен выиграть у всех тех, кто за игру сумел стать “царем”.
Говорю вам по личному детскому опыту, это совсем не легко. Придется немало побегать, так как “цари”-ловкачи так удачно ударяют битой по брошенному пасущимся шыжыку, что тот отлетает то в одну, то в другую сторону. Проигравшего битву на царство иногда могут замучить до истеричного состояния, что тот может убежать восвояси. Но обычно его догоняют “цари” и решают, как примерно наказать, чтоб другим неповадно было. Так, одногодка моего, соседского мальчика Гилемхана, весьма своенравного и вспыльчивого, наказывали так: он должен был встать на карачики и носом “пропахать” истоптанную нашими босыми ногами землю. Ему надо отдать должное – сие наказание он исполнял с видимым удовольствием, после чего вставал, озаряя широкой улыбкой победителя испачканное жирной придорожной пылью веснушчатое личико. Весь вид его говорил: вы думаете, что наказали меня, а для меня пахать эту порошковую пыль носом одно наслаждение! Даже взрослые знали эту его странность, и, проходя мимо, с самым серьезным видом просили его показать свое мастерство по пахоте посредством своего носа.
В тот вечер мы играли допоздна, до сумерков, когда и шыжыка не было уже видно. На весеннем вечернем небе воцарилась желтая, загадочная полная луна. Собравшиеся мальчишки тут, смотря на луну, заговорили о космосе. Шел 60-й год, в газетах много писали о советских спутниках, говорили и по радио – у отца нашего была большая и красивая радиола “Родина-47”, работающая на огромных батареях. Так, насколько помню, брат Галиахмет нам рассказывал о том, что скоро человек сможет на ракете добраться до Луны. Мы слушали, раскрыв рты. До полета Юрия Гагарина оставалось всего-то 11 месяцев. Но братцу нашему не суждено было дожить до этого дня.
Увы, через два дня его настигнет преждевременная смерть, случившаяся по преступной халатности директора Арслановской средней школы Ильтенбаева. Дело было так. В Идрисово тогда была только начальная школа. Детишки после 4-го класса учились в соседней деревне Арсланово, которую основал наш древний картатайка по бабушке Шарифе, знатный человек из айлинских вотчинных башкир Арслан Таймасов, предки которого в кровопролитных 30-40-х годах XVIII века были вынуждены переселиться в Белебеевский уезд, заложив недалече от озера Кандрыкуль деревни Нижние Бишинды и Балтаево. Арслан Таймасов вернулся сотоварищи в родные края по разрешению оренбургского генерал-губернатора только 100 лет спустя.
Учащиеся из окрестных деревень бывшей 2-й Айлинской волости как раз обучались в средней школе этой самой деревни, проживая в интернате при школе. Естественно, ходили пешком туда-обратно по понедельникам да субботам. Начало мая 1960 года выдалось на редкость теплым – стояли солнечные дни. 16 мая ранним утром детишки, как всегда, отправились пешком на учебу в Арсланово. Галиахмет, позавтракав быстренько, буквально сорвался с места, увидев проходящих по улице товарищей. Одет он был по-летнему – на нем был лишь пиджачок. Мама наша выбежала за ним, протягивая сыну стеганую ватную куфайку – вещь незаменимую в те времена. Но сын наотрез отказался ее брать, сославшись, что сейчас очень тепло. Так и побежал налегке. Увы, навстречу своей мучительной смерти.
17 мая, во вторник, с утра накрапывал мелкий весенний дождь. Было уже прохладно. Директор школы решил отправить в этот день весь контингент, способный держать пилы и топоры, в дальний лес на заготовку дров для школы. Тогда в этой школе училась и одна из наших старших сестер Аниса, в 10-ом выпускном классе. Она стала отпрашивать брата, сославшись на то, что ему нечего одеть. Директор хмуро ответил: «Никого не отпущу. Если боится промокнуть, пусть одеяло на себя накинет». Ну разве мальчишка-подросток станет позориться перед одноклассниками? Так и пошел налегке, в чем был. Как потом рассказывала сестра, всю дорогу пытался сам же нести пилу, даже спорил. А шли пешком за 10 с гаком километров (может и больше) в дальний лес около местечка, где находился так называемый заготскот с деревушкой, названной Красным Борцом. Очень даже глухие леса там – много лет спустя и мне самому приходилось почти в тех же местах заготавливать дрова для школы.
Школьники были распределены по разным участкам. После обеда дождь усилился, стало еще холоднее. Галиахмет насквозь промок и продрог, не смотря на то, что постоянно махал топором, очищая спиленные деревья от веток. Он уже никак не мог согреться. Подошел к пионервожатой, стал просить, чтоб его отпустили в избушку лесозаготовителей, которая была от места рубки где-то в 2-х километрах. Вожатая обратилась к директору Ильтенбаеву, прося отвести мальчишку до избушки. Бессердечный директор на это ответил, что нечего тут отвлекать других от работы, а мальчишка и сам дойдет. Так и отпустили продрогшего парнишку одного, в глухом, незнакомом лесу.
Поближе к вечеру собрались все вместе, чтоб отправиться обратно в деревню. Тут-то и наша Аниса апай обнаружила, что братишка его отсутствует. Стала спрашивать, где же он, что случилось. Это стало известно и Ильтенбаеву. В ответ на причитания сестры он резко ответил, что его брат наверняка уже сидит в теплом интернате, самовольно вернувшись в деревню. Шли долго, изрядно устав за день, к тому же многие из учащихся тоже успели промокнуть. Сестра Аниса всю дорогу буквально бежала впереди всех, дошла до интерната – брата там не было.
Побежала навстречу уже подошедшей к деревне колонне. Плача навзрыд и причитая, обратилась к Ильтенбаеву: «Братишка в лесу один остался, его нет в деревне. Он заблудился ведь, искать его надо!» Угрюмый Ильтенбаев так же мрачно буркнул: «Мы сами все уже промокли и устали. Нечего шум поднимать на пустом месте. Он, твой братишка, скорее всего, в деревню свою отправился…» И спокойно, без зазрения совести, пошел домой.
Наступила ночь. Сестра одна ночью не смогла рискнуть отправиться пешком за 10 километров в свою родную деревеньку. Она всю ночь проплакала, предчувствуя беду.
Помню до мелочей то самое утро. Когда проснулись, за окном было белым-бело – за ночь выпал снег. Стало очень холодно. Вскипел утренний самовар, сели пить чай. Тут перед нашим домом остановился верховой в брезентовом плаще с надвинутым на голову капюшоном, сошел с седла и вошел в дом. Мы все молча уставились на него. Поздоровавшись и оглядев чаевничающих, этот мужичок некоторое время не смог вымолвить ни единого словца, склонив голову и направив свой тревожно-испуганный взор на пол, как бы рассматривая свои кирзовые сапоги, переминаясь с ноги на ногу. Отец не выдержал, спросив: “Что вам нужно, зачем пожаловали?” Вошедший едва слышно спросил: “А разве вчера вечером ваш сын Галиахмет не пришел домой?” В доме стало тихо-тихо. Вдруг отец буквально закричал: “Где мой сын? Что с ним случилось?” Учитель сельской школы вынужден был признаться, что еще вчера он потерялся в лесу. В доме начался переполох, отцу стало плохо, мать зарыдала в голос. Всем было понятно, что случилось непоправимое: в такую погоду в лесу даже взрослому одному выжить трудно.
Некоторое время спустя около нашего дома остановилась повозка с едущими из Красного Борца заготовителями леса из нашей деревни. Сестра Мавлиза выбежала к ним, послушала, что ей сообщили односельчане, с громким плачем вернулась обратно: “Они нашли нашего Галиахмета. Он замерз насмерть, лежит около дороги, свернувшись калачиком”. Что было дальше, я помню смутно. Мы с братом Салимьяном, одевшись, выскочили на улицу. Брат шел по безлюдной деревенской улице, беспрестанно и громко рыдая, и все приговаривал: “Брат Галиахмет замерз в лесу. Брат мой умер!” Некоторые из вышедших на крыльца домов женщин пытались успокоить его, но на эти ласковые слова он никак не реагировал. Я шел молча за ним, по малолетству не осознавая трагическую суть происходящего вокруг меня.
Потом брата привезли домой из участковой больницы в Леузах. Его занесли в дом, положили на установленные специально доски, как это положено по обычаям. Меня завела в комнату, где лежал мой умерший брат, тетя Магинур, ласково приговаривая, что мне нужно последний раз посмотреть на брата и попрощаться. Я подчинился, зашел в комнату, тогда тетя приоткрыла лицо усопшего брата. Он почти что не изменился, был таким же тихим и спокойным, как при жизни. Я даже успел подумать, что брат просто уснул, и вот-вот проснется. Тогда я смог бы ему напомнить о том самом вожделенном мной крючке. Но лицо его закрыли обратно, и мы вышли из дома. Тетя Магинур, приговаривая, чтоб я не боялся и не плакал, угостил меня хлебом, густо намазанным медом. Потом мы с братом Салимьяном отправились встречать одноклассников брата, которые должны были пешком прийти из Арсланово на похороны брата. Они уже были около деревенской фермы, которая находилась за деревней, и, увидев нас, на наши куфайки нацепили красивые значки.
Помню, после похорон мы гуськом возвращались из кладбища. Все молчали. Только скорый на слезы наш родственник Рашит агай задумчиво сказал вслух: “Вот и оставили брата вашего навечно на кладбище...”
Шли дни. Теплыми июньскими вечерами в лесочке за огородами все ходил и ходил наш батя Минниахмет, израненный на войне фронтовик, и громко пел печальные, предельно грустные народные песни, пытаясь утолить душевную боль и безмерную печаль, не преходящую тоску по сыну этими песнями. В деревне народ стал поговаривать: “Минниахмет так кручинится по умершему старшему сыну, все поет и поет вечерами, кабы он умом не тронулся”. А брат Салимьян взбирался на деревья и кричал оттуда зазывно: “Ҡайт инде, ҡайт, Ғәлиәхмәт ағай, беҙ һине бик тә һағындыҡ бит!” (Вернись же брат, мы очень скучаем по тебе). Слезал с дерева весь в слезах.
Но вскоре отец занялся строительством в нашей деревне 8-летней школы. 7 или 8 раз ездил в Уфу из глухого тогда Кигинского района, неизменно добиваясь приема у министра просвещения БАССР Фатимы Мустафиной по своим неотложным вопросам по строительству здания школы. Даже был в квартире у поэта, народного депутата Сайфи Кудаша, прося у него содействия. Тот отцу подарил свой поэтический сборник с автографом и пожеланиями. Помню, называлась это книжечка “Япраҡтар ҡойолғанда”. Она была напечатана на редкой в то время лощеной бумаге.
В сентябре 1960 года в Идрисово открылась новая 8-летняя школа. А тому злосчастному директору Кигинский народный суд присудил наказание, приговорив удержание 25 процентов с зарплаты. Отец дал на апелляцию.
Через некоторое время пришел ответ из Прокуратура БАССР, что состоялось заседание Верховного Суда БАССР, который оставил решение Кигинского нарсуда в силе. Отец немедленно выехал в Уфу. Был на приеме у прокурора республики Изгина. Тот тут же выяснил, что его подпись подделана прокурорскими работниками. В скором времен два его зама лишились должностей, а Верховный Суд приговорил Ильтенбаева на 1 год лишения свободы. Справедливость была восстановлена.
Прошло еще много лет. В 1976 году нам, студентам педагогического факультета МГПИ им.В.И.Ленина, читал курс лекций пожилой профессор по предмету “Управление школьным делом”. Однажды по теме “Охрана безопасности жизни школьников” он привел пример, как в молодые годы, будучи инспектором Минпроса РСФСР, выезжал в Башкирию по случаю смерти школьника во время заготовки дров. По результатам его поездки был издан отдельный приказ министра просвещения с учетом этой трагедии. На перемене я подошел к профессору и, конечно, признался, что в том самом случае речь шла о моем родном брате. Вот ведь как бывает в жизни, и никогда не угадаешь, что могут случиться такие совершенно неожиданные встречи.
Вот и вся эта история, которая, видать, ждала своего часа, чтоб о ней узнали и другие. А я все вспоминаю своего братца, и тихо-тихо, почти в мыслях, говорю: “Прости, брат наш дорогой, что так редко вспоминаем тебя. Ты был самым лучшим братом, примером доброты для нас. Мы все, твои родственники, и живем на этом белом свете по-доброму. Пусть лучшие места в небесах будут твоими покоями”.
© V.M. Badretdinov