Данный текст является собранием выдержанных и сжатых мыслей, заключенных в единый контекст переживания. Поэтому их стоит воспринимать как по отдельности, так и в целом взаимосвязано. Большим вдохновением для написания текста явились неоднозначные события в моей жизни, а также книга "Одинокий город" Оливии Лэнг. Приятного прочтения!
Внутренняя злость и внешнее бессилие. Уставшие глаза, прямо как у Маяковского "гвоздями вбиваются" в точку, но время от времени перескакивают и "иголят" прохожих. Глаза уже вроде бы "вызарили" картину дня, но даже кофе не помогает полностью очнуться. Городской день – это своего рода искусственное наводнение, и как бы в нём не захлебнутся. Только стул уличной веранды заведения словно буй удерживает меня на плаву этой человеческой стихии. Ещё есть другое. Это желание разрываемое изнутри, сопутствующие злости. Крик, ищущий выход. Желание быть больше, желание вырваться из сковывающей тесноты и обрести иную форму. Думаю, Маяковский нашёл свою форму. Наполнив слово злостью и нежностью, он раскрыл его ножом и располосовал самого себя. Он вывернул себя наружу. И чего это ему стоило?
Такие мысли каждый день. И каждый день кофе с утра. Этакий ритуал саморефлексии. Как медитация с утра, согревание души, или как затычка для свистящих, болезненных брешей. Этот процесс напоминает сцены из фильма «Ширли: Образы реальности», состоящим только из оживших полотен художника Эдварда Хоппера. Представьте кадр: столик, два стула, человек на одном из них, перекинувший ногу на ногу и откинувшийся назад. Одна рука у него лежит на столе и держит стаканчик кофе, другая лежит на ногах, а взгляд его не спеша рассматривает улицу и иногда уходит в небо. По улице в это время мимо человека движутся машины и люди в разных направлениях. А мы с вами слышим его пространные мысли, захлебывающиеся в шуме города. Это растянутое и непримечательное действие, навевающие едва уловимым чувством тоски.
Очень знакомое чувство. Одно практически бесследно сменяет другое. И куда оно всё уходит? Вспомнил фильм Симоны Костовой «Тридцать». Вы, наверное, замечали, как люди время от времени "пропадают" на несколько секунд? Что происходит с ними в этот момент? У каждого героя в фильме есть такой момент оторванности, или же, скорее всего, наоборот острого ощущения реальности как таковой. Шум и звон улицы, режущий прямо по мозгу дребезжащий звук блендера, воющий и истощающий звук пылесоса. Это неполный ассоциативный звуковой ряд нарастающего мысленного напряжения героев фильма в течении дня. А затем они погружаются в огни, тишину, прохладу и сырость ночных улиц города. В ночи выявляется нереальность города, его фантастичность и неестественность. Он предстает нагромождением из святящихся руин, дающим самое яркое впечатление о жизни и смерти, о непрекращающимся цикле распада и восстановления. Герои фильма в одной из сцен бесцельно бегут вперед по ночной улице, которая ремонтируется и перестраивается – и не это ли та самая попытка сохранить себя, свои мечты, вновь найти утрачиваемую надежду, попытка спасения от неизбежных перемен, и, как следствие, утрат?
Уберечь и уберечься самому. Взгляните на работу «Странный фрукт» художницы Зои Леонард. Это бесконечно человечная и проникновенно трогательная работа, реакция художницы на потерю близких в период эпидемии СПИДа. Разлагающиеся кожурки из-под уже мертвых плодов, воссоединенные обратно проволокой и нитками, сшиты живыми руками. Ручной труд – это душевный вклад, длительный, тяжелый, скрупулезный и слишком личный. Каждая нить или виток проволоки - это боль утраты, боль памяти о ней. От самой бессмысленной сути этого действия, сшивания, но осознания тяготящего внутреннего желания восстановить цельность, все сжимает внутри. Также подобного рода метафоричное сшивание, как символическое восстановление утраченных связей, предназначено не только для других, но и прежде всего для себя.
Для себя и для вас. «Искусство не обязано выполнять задачи восстановления – как не обязано быть красивым или нравственным. И все равно есть искусство, намекающее на восстановление…» пишет Оливия Лэнг в своей книге «Одинокий город». Слова - мои нити, мои проволоки, сшивают строчку за строчкой. Это не более чем попытка примирения, попытка разобраться. Никто не будет раздирать свои раны руками, но только может для того, чтобы чувствовать и помнить. И разве может быть потому что-то постыдные в ранах, как и в попытках примирения с ними? Раны, если можно сравнить таким образом, это злость об отсутствии. Как и всему, злости нужно пространство для движения. Злость противоположна подавлению. Она не глушит, а заполняет пустоту. Вновь процитирую Оливию Лэнг: «…люди творят вещи, чтобы противостоять подавлению, чтобы создать пространство, где они вольны двигаться.» Искусство не исцеляет, но дает возможность парить, дает возможность выхода в такое новое пространство, где можно изучать раны и трансформировать боль в иную, менее болезненную форму, с которой можно жить. Искусство – это утешение, обретение новых связей в определенной форме, в конкретной вещи. Но единственно, что не может дать искусство, это чувство близости. Поэтому пусть этот текст, хоть как-то родственный искусству, является хотя бы формой, выражающей мое обнаженное желание близости. И пусть этот текст, как нечто вещественное, станет, возможно, некоторым утешением для вас.
В поисках близости. Вечером пригласили на вечеринку. Напеваю песню «There Is a Light That Never Goes Out» группы The Smiths. Примечательны строчки песни, выражающие желание героя, чтобы его забрали ночью туда, где музыка, где люди, которые молоды и живы. Интерпретации смысла этой песни могут быть различны, однако, безусловно важной составляющей, характеризующей героя, являться ночная жизнь, таинственная и в то же время обличающая. Посмотрите работу «Прохожий» фотохудожника Джеффа Уолла, являющуюся достаточно описательной в данном контексте, и говорящей о незащищенности человека в ночи. Днём в городе человек незаметен, но ночь выхватывает его белым, колеблющимся пятном света на чёрном холсте. Вернемся к ночным вечеринкам. Иногда на них бывает столько людей, что бывает трудно протиснуться. Играет музыка, люди танцуют, обнимают друг друга, целуют. И удивительно, что именно тут порой можно увидеть отчетливо человеческое одиночество. Здесь множество приятных мимолетных связей между людьми по средством физического тела, но этим связям не суждено долго жить. В сверкающих глазах, в долгих затяжках сигарет, в отблесках огней вечеринок на лице проявляется растерянность человека, его беспомощная мягкость. Поверхностная, мнимая близость тела не даёт желанного, разве что на мгновение. И даже нежность, такая необходимая и сопутствующая составляющая близости, сминается телами людей. Тепло чужого тела успокаивает, но как же хочется вывернуть себя наружу, чтобы тоже согреться.
Довериться и быть хрупким. Найти путь к теплу. В перформансе «Взаимоотношения в пространстве» Марина Абрамович и Улай, художники и партнеры, устремляются обнаженными друг к другу, словно желая слиться телами в одно целое, и изучая таким образом взаимоотношения мужского и женского. Физическое сопротивление их тел, пронизывающие всё нарастающей болью от каждого последующего столкновения, это увеличивающая разница, метафора, можно предположить, вечной и непреодолимой пропасти между людьми. Сам город бурлит подобными столкновениями день ото дня. Люди в бетонных стенах, пугающиеся собственной хрупкости, желают залить бетонном себя. Как можно быть хрупким, если от столкновения можно в раз рассыпаться? Пространство определяет отношения между телами. Время эти отношения видоизменяет. Другой перформанс Марины Абрамович и Улая «Взаимоотношения во времени», где они сидят в положении спиной к спине с сплетенными волосами обоих в один большой узел, похожий на канат. Очевиден символ связи между людьми, потрепанной и настолько тугой, что расплести её уже невозможно, поэтому в конце перформанса узел из волос разрезался ножницами. Один щелчок ножницами и всё утеряно. Как можно доверится кому-то, если в один момент можно всё обрубить? Как переступить эту боязнь близости, сделаться хрупким, начать доверять?
«Время чувств не долго». Так броско и точно выразилась Оливия Лэнг, уже цитируемая ранее. Однако, каждый раз неожиданно приходит всепроникающие чувство надежды, что всё действительно будет хорошо и всё получится. Искусство не может дать близость, но прикасаясь к нему, ты заполняешь щемящую пустоту чем-то выстраданным и искренне чистым, позволяющем обрести свою собственную цельность. Поэтому не обязательно встретить кого-то и влюбиться, чтобы обрести себя. Но, в конечном итоге, всё, что у нас есть – это люди. И нам нужны связи, чтобы не потеряться в хаосе. Нам нужна близость и нежность, возможность доверять, возможность быть хрупкими и слабыми, а значит пластичными и проницаемыми, чтобы расти и становится лучше. Нам всем обязательно нужно пространство для любви, чтобы двигаться. Знаем ли мы как любить? Никто нас этому не учил. Поэтому мы все немного боимся. Нам всем страшно. И это нормально.