- К сыну на пару дней еду. Достало всё. Бросила, записку оставила: через три дня вернусь. Выживет, поди, узнает, каково мне – целыми днями на ногах. Кастрюлю супа ему наварила, котлет – пусть поработает. А то на моем горбу хорошо ездить. Всем удобно. Сыну вот мясо везу 20 килограмм, свежее, молочка, сметану домашнюю, яички свои тоже. У него там откуда такое! Внуки еще. Не видела, хоть посмотрю. Сына и того – на присяге, потом раз-два приезжал после армии, а там женился, лошадей завели – как от них поедешь. Детки пошли: девочке лет пять, что ли, деньги на день рождения посылаю. Внук два месяца как родился – вот увижу хоть. И отдохну два дня – сил нет больше.
Был день, и ехать было еще долго. Она сидела и говорила в воздух. И из воздуха возникали «да как же так!», и «неужели!», и «какая Вы сильная женщина!». Не знаю, слышала ли она эти голоса, хотела ли слышать.
- Я в пять утра как штык. Глаза открываются и всё тут. Сегодня тоже. Говорю себе: «Спи, дура, спи, когда еще можно будет», - а не могу. Сидела, в окно смотрела – а чего я там не видела! Встал он, не встал всё гадаю, коров-то подоить догадался? Уж хрен с ними, с яйцами, перетопчут и ну их, а коров надо. Трубку не берет. То ли, сволочь, дрыхнет, то ли совесть всё-таки проснулась. Я-то встаю: хлев, курятник, баранов пастись выгнать, лошадей накормить. Жеребёнок у нас родился, хорошенький такой, со звездочкой. Потом завтрак готовить. Ведро каши варю – нам, работникам, что останется – кобелям. А ты попробовал бы ведро каши размешать – руки отваливаются. В семь садимся, потом работать. В поле, на огороде, загон новый строим – всюду поспевать нужно, еще бумажки всякие, я ИП оформила. Не так чтобы сложно, но много документов - когда дела делать?
Она выглядела крепкой и деловой, эта женщина около пятидесяти. Крепкая, но потертая, как ее одежда. Добротная, купленная с расчетом на постоянную и длительную носку и оправдавшая ожидания.
- Маникюр вот к сыну сделала. Думаю, хоть два дня с приличными ногтями похожу. На земле какой маникюр. То копаю, то таскаю, баранов остричь, птицу ощипать – ни одного к обеду не останется. А красиво… Сейчас путных помощников не найдёшь, всё сама. Замучилась с ними ругаться. И плачу, и кормлю, и жилье есть – лишь бы работали. Где тебе! Вот, говорят, мигранты, таджики, узбеки, Азия в общем, бедные-несчастные, перебиваются еле-еле. А ты попробуй их работать заставь! Не хотят и всё тут. Всё из-под палки, только успевай смотреть. Я вот в пять утра встаю, в десять мне надо выпить кофе. Глаза закрываются, а кофе с сахаром глотну – и ничего, дальше работать. Захожу с огорода, чайник щелкнула и в окно смотрю. Работник мой грядки под помидоры копает. Увидел, что я ушла, - лопату в землю, подбородок на нее положил, облокотился и спит! Я в окно ору: «Эй! Доброе утречко! Работать-то кто за тебя будет!». Он аж подпрыгнул, обиженно так посмотрел и пошел медленно-медленно копать – видит, что я в окно наблюдаю. Отвернулась кофе налить, он за угол – и опять спит, не знает, что его в другое окно видно. Где таким хорошо жить. Я ведь всем говорю: привози семью, сарайку утеплим на первое время, кредит можно взять. А им что – лишь бы сесть и лясы точить. Я их нанимаю, вроде как помочь. Мы сами уехали, когда началось, под Шевченко жили. Я инженер, в колхозе мелиоративными системами занималась, замуж вышла. Мы русские оба, по распределению попали. Мы там всё продали, что смогли. В основном не смогли, но что сейчас. Приехали под Самару, кое-как обустроились, по знакомым работу искали. Рассказали нам про участки на севере Ленобласти, съездили, посмотрели, остались. Красиво, за забором лес, луга вокруг. Домик был – лачужка, еле протапливался, так и спали в свитерах. Постепенно хозяйство завели, я работала, сына растить, внукам вот теперь помогать надо. Это муж у телевизора уселся, тридцать лет не оторвать, все ноет и ругается – помогать ему, видите ли, должны. Теперь пусть сам, пусть задницу свою оторвёт, а я с внуками понянчусь.
Она говорила громко и много, но отчего-то ненавязчиво. Я нисколько не досадовала, что оторвана от своей книги. Она говорила как человек, который не часто находит собеседников. А сказать есть что.
- Шкуры сжигаем. Сердце кровью обливается, как жалко – а куда? Хотела продавать – возила, показывала. Говорят, хорошие шкуры. У меня бараны. Помните, шубки кучерявые в детстве были? Вот они. Хорошие-то хорошие, а покупать не могут. Лицензия не та у меня, а чтобы та – справку получи, заключение получи, экспертизу получи, и все платно, и еще мотайся по кабинетам, а хозяйство не ждёт. Плюнула – и жгу. Хоть бы в детский дом сдавать – пошили бы детям, хорошо, тёпленько – и того нельзя. Дыму от них – дышать нечем, он маслянистый, не отстираешь потом. Обидно. Шерсть по себестоимости отдаю, не зарабатываю, так хоть не выбрасываю зазря. Шерсть у меня тоже хорошая. Свитерок Ваш, может, из нее связан. Найти бы куда шкурки пристроить….
Так мы ехали и так она говорила. Говорила о жизни, казавшейся исчезнувшей в полутьме кофеен. Но за окнами мелькали домишки деревень – домишки людей, которым некогда говорить о себе.
Следующий выпуск об особенностях национальной работы на канале через неделю. Предыдущие вы можете найти на канале. Благодарю за прочтение!
