Окончание. Начало здесь:
Дневник пионерки. Глава 1. Мамина школа
Глава 2. Алло, мы ищем таланты!..
Глава 3. Больше хороших товаров
Глава 4. Служу Советскому Союзу!
Глава 5. Сельский час
Глава 6. Голубой огонёк
Глава 7. Взрослым о детях
Глава 10. Рейс 222
Глава 11. Дым костра
Глава 12. Будильник
Глава 13. Программа "Время"
Глава 14. Здоровье
Глава 15. А ну-ка, девушки!
Глава 16. Будни великих строек
Глава 17. В гостях у сказки
Глава 18. Советский Союз глазами зарубежных гостей, или "Кабачок "13 стульев"
Глава 19. Вечный зов
Глава 20. Очевидное-невероятное
Глава 21. АБВГДейка
Глава 22. Наши соседи
Глава 23. Человек и закон
Глава 24. 600 секунд
Глава 25
«Семнадцать мгновений весны»
А потом наступила весна. Я вышла из детского сада и повернула к трамваю, чтобы ехать в редакцию. В редакции меня никто не ждал, потому что я никому не звонила. Меня не оставляло ощущение: все, что происходило в тот год – мой разрыв с мужем, «Письма самой себе», решение менять профессию, - было частью кем-то написанного сценария, который я лишь озвучивала с листа. Так что звони, не звони… Единственное, что я сделала – написала статью, чтобы уж не с пустыми руками. Статья называлась «Пленник свободы», речь в «Пленнике» шла о человеке, одаренном многочисленными талантами, но, в конце концов, превратившемся в бомжа. Мне даже не потребовалось для этого набирать материал, настолько укладывалась в тему история бабушкиного младшего брата Саши. Тема шла по ведомству отдела «социально-нравственных проблем», так что вроде бы к Штраус я направлялась по делу. И была пятница, три часа дня. Всем известное в городе здание Дома печати, как церковь, стояло на возвышении, и его было видно, кажется, отовсюду.
И вот прихожу, нахожу. Вот она, Ольга Штраус (молодая! чуть старше меня!) сидит одна в кабинете (в отделе социально-нравственных проблем вообще-то работают два человека, но сегодня она одна) и что-то читает, номер сдан, но домой еще рано…
Позже Штраус рассказывала Наташке Семеновой:
- Открывается дверь – на пороге стоит девица: кожаный костюм, вся из себя. Говорит: ну вот, я наконец-то дошла… И начинает рыдать.
Я действительно начинаю рыдать, потому что сценарий сценарием, а за отведенное правилами приличия время вряд ли смогу объяснить ей свою ситуацию. В первый раз за несколько месяцев я рыдаю уже с настоящим отчаянием, потому что – теперь или неизвестно когда. Ольга встает, ставит чайник: садитесь… И я рассказываю всё, начиная от печки до «Писем». Ольгины и без того огромные глаза расширяются, расширяются, и она, наконец, выдыхает:
- Вот так, напишешь первое, что взбредет тебе в голову, а у человека изменится жизнь.
Жизнь действительно изменилась:
- «Пленник» ваш принимается – сдам в понедельник…
- Что, и править не нужно?
- Чуть-чуть... Кроме «Пленника», что-нибудь есть?
- Нет, но я напишу, вы скажите.
Ольга подходит к столу и протягивает мне подписанный снимок: коллектив газеты «Звезда», тысяча девятьсот восемьдесят девятый. Ну да, на шестьдесят мужчин – три женщины. С прошлого года – пять. Это сейчас работа в СМИ считается дамским занятием, а в Советском Союзе газет было немного, и газета была местом силы. И, значит, здесь работали мужчины. Каких-то пять лет назад, чтобы попасть в «Звезду», Штраус, выпускнице свердловского УрГУ, пришлось просидеть на договоре целых три года.
- Да, женщин берут неохотно. Но если сильно постараться… В общем, пробуй.
Следующие три месяца все свободное время я только и знаю, что пробую. Да, собственно, все остальное мне неинтересно. Как все неофиты, пишу ночью; мысли, изводившие меня в последнее время, вылетают из головы полностью, и я не могу взять в толк, как я раньше-то жила без бумаги и ручки. Вот когда в комнате тихо, и стопка тонких листов послушно лежит на столе в ожидании строчек.
Несколько лет спустя на одном психологическом семинаре нас спросят:
- Может ли кто-нибудь объяснить, что это значит - ощущение парения?
Ощущение парения - это когда я лечу к Анне Борисовне с газетой в руках: у меня вышел «Пленник свободы», и его отметили на планерке. Да не просто вышел - стоит подвалом, а ответсек Юрий Иваныч спрашивает: девки, чей псевдоним, признавайтесь.
…Значит, приняли за свою.
«Девок», как я уже говорила, в редакции пять. Есть «девки верхние» и «девки нижние»: верхние - те, что сидят на восьмом этаже, это две Ольги - Штраус и Тодощенко, зав. социалкой; а «нижние» - с седьмого этажа, Наталья Копылова и Яна Гагуа, мои ровесницы. (Я дружу с теми и с теми, но больше с «верхними», а между собой «девки» не дружат.) И есть Наталья Семенова (Семенову сюда распределили аж из Минска), она курирует медицину.
Ощущение парения – это когда я определяюсь с темой, еду к герою будущей статьи, собираю материал, пишу, и материал идет в номер с колес, я вычитываю его в полосе, а Юрий Иваныч спрашивает:
- Что-то еще есть в блокноте?
Ощущение парения – это когда Ольга объясняет мне про газетные жанры и советует выбрать «грядку», потому что на социалке втроем тесно, и, как все неофиты, я решаю – культура. В июне я еду в Москву – поступать в МГУ на журфак, и когда в августе (поступила!) возвращаюсь домой, работа в детском саду мне представляется абсурдом. Тем не менее, приходится поболтаться на договоре еще несколько месяцев, и только следующей весной меня наконец-то берут в штат. С этой новостью я вылетаю из редакции и, чтобы не ехать вкруговую восемь остановок на трамвае, срываюсь пешком и лечу вдоль обрыва (Дом печати стоит на обрыве) по лестнице, прямо к дому Анны Борисовны. Анна Борисовна смотрит на меня, протирает очки и никак не может взять в толк: вам там что, медом намазано?
Да, там намазано медом. Первое, что меня изумляет, с восьмого этажа редакции город видится абсолютно другим – таинственным, дивным, зеленым, с синей лентой блистающей Камы. Кажется, открой окно, и полетишь – над Городскими Горками, Разгуляевским сквером, грибушинским особняком, оперным театром, домом Мешкова, старым речным вокзалом; мне все время кажется – я лечу.
И в редакции я забываю про свой Ленинград…
Меня определяют в отдел новостей, к Александру Петровичу. Александр Петрович невысокого роста, стройный, интеллигентный и тихий, говорит всем «вы», много объясняет, мало правит и никогда не кричит, а я не могу прийти в себя от счастья, потому что – свои. Потому что ГАЗЕТА и журналистика слова (а не грядущая журналистика факта) - я успела ей поучиться…
Главные мои учителя – Куличкин и Ольга. Каждый материал Штраус со мной обсуждает «на берегу», крутит и так, и сяк:
- Набрала материал – делишь лист пополам: в первой колонке факты, во второй мысли; те, что рифмуются - соединяй, всё – композиция готова.
У Куличкина советы другие:
1. Если не пишется, первым делом надо поменять ручку (компьютеры появились в конце девяностых), чтоб писала не слишком тонко, не слишком жирно, и, конечно, не голубым, а темно-синим или фиолетовым. (Сам Куличкин пишет только чернилами – его перо всегда летит, а не зависает на полчаса, как у меня.) Опять не пишется – идите добирайте материал.
2. Опять не пишется? Перечитайте. Любой материал увеличится (и улучшится) от одного лишь прочтения.
3. Размер статьи определяется количеством мыслей: чем больше мыслей – тем длинней материал.
4. Есть только один способ закончить текст – привязать себя к стулу.
5. И последнее, всем: расковаться!..
6. Я сказал - расковаться!!!!
Расковаться – самое сложное. Первое время А.П. то и дело выпалывает из моих материалов канцеляризмы и штампы, за которые я хватаюсь, точно канатоходец за балансер. Сравнивать писательскую работу с движением канатоходца давно стало общим местом. Но это действительно так. В каждом тексте ты движешься на ощупь по сантиметру и всю дорогу балансируешь, опираясь на внутреннего редактора: так можно или нет? а вот так точно нельзя – разобьешься…
Как ни странно, здесь, в газете, меня сразу же приняли все, и даже Большой Бородатый Редактор, которому я стараюсь не попадаться на глаза лишний раз (потому что не знаю, как реагировать на его юмор), бурчит при встрече что-то одобрительное.
Юмор у редактора такой:
- Чо идешь невеселая, плохо спала? Журналист так и должен: ночью пей, гуляй, а утром сдай в газету материал…
Я действительно плохо сплю, потому что ночами пишу. В редакции мне мешает писать счастье.
* * *
- Культура, говоришь… - вызывают как-то меня «верхние девки». - Хочешь съездить к «просто Марии»?
«Просто Мария» - второй после «Рабыни Изауры» бразильский сериал девяностых, который настолько популярен на постсоветском пространстве, что кто-то решает подсуетиться и организовать исполнительнице главной роли Виктории Руффо долгие гастроли в бывшем СССР. Принимающая сторона, в свою очередь, настолько обалдевает, что селит гостью на бывшей обкомовской[1] даче, где и проходит пресс-конференция. Мне даже дают фотографа, машину и, может быть, задержат номер, чтобы мы успели…
Пресс-конференция, машина, в номер… Я, только попавшая в этот чудесный мир под названием Газета, настолько изумлена, что совсем не реагирую на свердловского спецкора (к бразильской диве, ясное дело, слетелся весь околоток), который все пытается назначить мне свидание. Мне просто не до него. Да и разве сравнится свидание с тем, чем я занята теперь! В номер мы успеваем, материал вывешивают как лучший, и я начинаю ходить по звездам. Звезды в Пермь летят пачками, доступ к ним относительно легкий, и мне удается взять интервью у всех, кто может связно говорить. За какие-то полгода у меня выходят интервью с Алисой Фрейндлих, Натальей Гундаревой, Константином Райкиным, Никитой Михалковым, Евгенией Симоновой, Владимиром Меньшовым, Александром Калягиным, Олегом Табаковым, Элемом Климовым, Людмилой Чурсиной, Андреем Макаревичем и далее, и далее по списку, который был бы намного длиннее, не увлекись я жанром театральной рецензии, которая подарила мне еще двух потрясающих педагогов – Ирину Витальевну Холмогорову, профессора Щепки[2], и всем известную Татьяну Москвину. С Ириной Витальевной подсуетился Куличкин. Хотите писать о театре – придется ездить на семинары театральной критики.
Придется?? Да я бы вообще с этих семинаров не вылезала. Семинары, как правило, проходят в Питере или в Москве, нас водят на спектакли Петра Наумовича Фоменко, Камы Гинкаса, Льва Абрамовича Додина, Юрия Бутусова… а после мы обсуждаем увиденное. Ирина Витальевна – умница и ходячая энциклопедия, работать с ней – одна радость. Благодаря Холмогоровой мы попадаем в кучу чудеснейших мест, в том числе на тот самый бутусовский спектакль «В ожидании Годо», который тут же предъявил миру эту звездную троицу - Хабенского, Пореченкова, Трухина. На спектакль, который шел в питерском театре Ленсовета, я приволокла одну свою ленинградскую приятельницу, и когда по окончании трехчасового театра абсурда стала ее уверять – им непременно дадут «Золотую маску»! – приятельница горько вздохнула:
- Да, тяжелая у тебя работа.
Что?..
Нет, приятельница не была неотесанной, совсем напротив. Когда еще не придумали интернет, она вырезала из питерских газет рецензии Татьяны Москвиной и отправляла мне по почте:
- Потому что это преступление - выбросить на помойку газету со статьей Москвиной. Москвина – это Литература.
И я стала учиться у Татьяны Владимировны, потому что лучше, чем Москвина, о сценическом искусстве не писал и не пишет никто.
Впрочем, я значительно забежала вперед, а тогда, в первый год работы в Газете, мне предстояло решить самый главный вопрос: как с таким графиком я справлюсь с ребенком, который вырос настолько, что уже идет в первый класс? Ну, конечно же, мне нужна няня. Молодая, веселая, здравая. Няню в Советском Союзе (а в Перми по инерции, можно сказать, все еще был Советский Союз) искали единственным способом – методом сарафанного радио. Вот и я, не будь дурой, кликнула по редакции клич и буквально на следующий день получила то, что заказывала. Девушка по имени Анна жила рядом с нами, была молода, положительна и невероятно смешлива. Три года подряд она проваливалась при поступлении в институт (что ее ничуть не расстраивало), где-то работала, а потом решила устроиться няней. К жизни эта Анна (в отличие от меня) относилась легко, всякие вопросы типа «мой молодой современник, а так ли ты живешь?» ее ни грамма не волновали – словом, я нашла клад. Анна забирала Аньку из школы, кормила, выгуливала, проверяла уроки, а так как я всю дорогу сидела в театрах, то и укладывала спать. Со временем я настолько обнаглела, что могла улететь в Москву/Германию недели на две и вполне полагалась на Анну. Прилетаю, а дочь спрашивает:
- Мама, а ты не боишься, что Анна меня удочерит?
Анна – это была такая разновидность Мэри Поппинс, Анька и не думала ей говорить «вы».
И чем дольше я размышляла на тему своей жизни в Газете, тем меньше она монтировалась с замужеством. Она с ним никак не монтировалась. И если разбирать функциональную конструкцию моей новой семьи – я, Анька, «Мэри Поппинс», - то я – это, конечно, «муж», добытчик (с переходом в газету мой заработок, кстати, увеличился раза в три), а няня – это «жена», которая сидит с ребенком. Так что, доложу я вам, «мужем»-то быть интереснее…
Каждый день я лечу на работу, и этот день всегда заканчивается внезапно. Кажется, ты еще только пришел, только сдал материал/обсудил с Ольгой новости, а уже обед – нужно ехать на интервью; вернулся в редакцию, вычитал верстку – пора возвращаться домой. Господи, пусть мое счастье в газете никогда-никогда не закончится! – с этой молитвой я ложилась и вставала. Я не могла поверить, что существуют люди, способные расстаться со «Звездой» добровольно и, можно сказать, с радостью, но жизнь чуть не каждый день предъявляла мне этих людей. Обычно бывшие звездинцы (которые теперь стали редакторами вновь образовавшихся газет, медиа-холдингов, писателями, режиссерами и т. д.) заруливают к «верхним девкам» повидаться, и я понимаю: «Звезда» - это такая школа-мастерская, где с каждым новичком возятся индивидуально, пока он не вырастет, не встанет на крыло и не начнет летать самостоятельно… Я молила Бога задержаться в этой школе подольше, потому что понятно: научился летать – отправляйся в свободный полет. Нет, разумеется, никто никого не выгонял (больше того, каждый уход наш редактор воспринимал как личную драму), но закономерность была железной: как только журналист вырастал, звездинскую школу он покидал, и это тоже было «экзаменом». Но пока… пока я только лишь поступила в звездинскую школу и, по правде сказать, учиться оказалось сложно. Нет, набирать материал, структурировать его – это легко, но вот белый лист… Пустой белый лист был для меня настоящим мучением. С чего начать, чтоб избежать банальностей? как захватить читателя? отыскать нужный ритм, чтоб «здание материала» не рухнуло? Главное – это врезка, начало. Если врезка удачная, всё пойдёт хорошо. И – уловить музыку текста. Если музыка есть, она приведёт к логическому финалу. Ничего этого я, конечно, не знаю, - пишу по наитию, в два-три присеста. Но когда материал, наконец-то закончен, это счастье освобождения. И как же я со своими страданиями над белым листом завидую Ольге, которая легко бросает чуть не каждый день: сдала четыреста строк, ухожу. Нет, никогда, никогда не дорасти мне до этой победной лёгкости… У Ольги и пауз-то не бывает. Паузы в работе – самое страшное. Мало того, что все смотрят насмешливо-вопросительно (всем, конечно же, наплевать, но я-то этого не знаю), так ещё мир вдруг тускнеет, как зимние сумерки, и вся его дивная свобода оказывается фикцией, и есть лишь единственный способ вернуть буйство красок - написать новый текст. Я ещё не знаю, что с каждым новым текстом весь твой предыдущий опыт опять обнуляется, не имеет значения – ты опять начинаешь с начала…
Между тем, бывший муж (разводиться официально у меня просто не было времени, а у Весельчака отсутствовала необходимость) проходил – не без моей помощи - свои собственные уроки. Нет, никакой серьезной войны у нас не случилось, но, как известно, все «внезапные» разрывы отражаются первым делом на бизнесе: где тяжелый развод, там конец процветанию… Опять же постарался Компаньон – влип в какую-то полукриминальную историю и теперь, ко всеобщему ужасу, находился в СИЗО, миловидная Таня носила ему передачи, а Весельчак рикошетом потерял бизнес/приобрел долги. С этими долгами он вскоре явится ко мне с идеей продажи нашей квартиры (как будто органы опеки разрешат выкинуть несовершеннолетнего ребенка на улицу) и после этого исчезнет на два года. Конечно, для бизнеса девяностых, в котором Весельчак пробарахтается лет пять, мой бывший муж окажется недостаточно амбивалентным, то есть слишком порядочным, бизнес этот Весельчака отбракует, и отец моей старшей дочери процветет там, где ему и положено процвести – в школьных директорах. Впрочем, это случится не скоро – ближе к концу девяностых, куда я пока что не тороплюсь. Первый раз в жизни мне хочется нажать клавишу «пауза», «стоп», подождите! - и хоть немного задержать, прожить медленнее то счастливое время. В этом времени меня все поддерживают и любят только за то, что мы одной крови, - и еще за то, что сумела выйти к своим. В этом времени я много смеюсь, много пишу и почему-то не могу ходить – все время бегаю, словно пытаясь догнать упущенное. В этом времени много свободы, и свобода имеет особенный запах, чем-то напоминающий оттепель шестидесятых... Главное, множество вариантов, ведь в девяносто втором рухнула главная составляющая режима - УНИФИКАЦИЯ. Отменили железный занавес – и р-р-раз! - на постсоветское пространство хлынули варианты работы и моды, еды и услуг, отдыха и путешествий. Вдруг выяснилось, что, кроме Чёрного моря и города Сочи, существует ассортимент южных морей и стран не только для элиты - для всех. Это было неслыханно. Пытаясь переварить варианты, я думала о том, что за каких-то пару лет потеряла волшебный город, мужа и даже страну, в которой родилась.
Что я получила взамен?
Себя.
Нет, мне не кажется, что я переплатила. На фоне первых двух потерь третья прошла почти незамеченной, и лет десять о Советском Союзе мало кто вспоминал. Призрак СССР встал из гроба с появлением минимальной исторической дистанции и не собирается в мир теней. Достаточно щелкнуть телевизионным пультом, чтобы понять: на распродаже национальных интересов Советский Союз занимает центральное место между двумя другими империями - кровавым сталинским ампиром и царской Российской. Обычно изображают застой, и, как правило, фильмы про брежневские времена дико нелепы: то героиня катит по Москве детскую коляску довоенного фасона, то салют полыхает в райцентре по какому-то частному поводу. Нет, мне не нравится этот «советский дизайн», и ностальгии по комсомольской юности у меня нет. Все бывшие комсомольцы знают: Советский Союз – это такой стол заказов: хочешь бесплатную медицину, дворовое детство и книгопечатание миллионными тиражами – встань в строй, бери в нагрузку железный занавес, цензуру, политзаключенных и не забудь отказаться от частной собственности…
Ощущение полета, не оставляющее меня в начале девяностых, было связано еще и с тем, что казавшийся бессмертным советский проект, наконец, провалился, строй, в котором все мы так долго стояли, рассыпался, и каждый обнаружил себя на свободе, точнее, в спектре невиданных доселе свобод, главными из которых являлись свобода слова, свобода пересечения границ и свобода открыть собственное дело. До сих пор при пересечении границы своей страны я испытываю ни с чем не сравнимое счастье и бесконечное изумление — к ним невозможно привыкнуть.
Счастье и изумление, которые никак не могут понять и оценить мои постсоветские дети...
Пермь – Санкт-Петербург, 2015 - 2016
Понравился текст? Ставьте лайк. Подписаться на канал можно Здесь
Карта Сбербанк 4276 4900 1853 5700
Оглавление:
Глава первая. Мамина школа
Глава вторая. Алло, мы ищем таланты!..
Глава третья. Больше хороших товаров
Глава четвёртая. Служу Советскому Сою
Глава пятая. Сельский час
Глава шестая. Голубой огонёк
Глава седьмая. Взрослым о детях
Глава восьмая. Пионерская зорька
Глава девятая. Москва и москвичи
Глава десятая. Рейс 222
Глава одиннадцатая. Дым костра
Глава двенадцатая. Будильник
Глава тринадцатая. Программа "Время"
Глава четырнадцатая. Здоровье
Глава пятнадцатая. А ну-ка, девушки!..
Глава шестнадцатая. Будни великих строек
Глава семнадцатая. В гостях у сказки
Глава восемнадцатая. Советский Союз глазами зарубежных гостей или "Кабачок 13 стульев"
Глава девятнадцатая. Вечный зов"
Глава двадцатая. Очевидное-невероятное
Глава двадцать первая. АБВГДейка
Глава двадцать вторая. Наши соседи
Глава двадцать третья. Человек и закон
Глава двадцать четвертая. 600 секунд
[1] Обком КПСС - сокращенное название областного комитета КПСС, который имел реальную власть в каждой области Советского Союза, несмотря на то, что формальным органом власти считался облсовет, то есть областной Совет народных депутатов.
[2] Щепка – Высшее театральное училище (ВТУ) имени М. С. Щепкина.
Другие публикации канала:
Клад. Рассказ
Письмо. Рассказ
Как я переехала в особняк. Рассказ
Годунов. Побег из СССР
Владимир Данилин. Белая магия
Бабушка и её женихи
Сам я живу в вагончике, а в трёхэтажном доме - страусы и индюки
Женщина вокруг сорока. Повесть