В голове, где она жила, было много пустых комнат. Темный коридор был длинным, довольно широким, и ветвился в разные стороны, как старое упавшее дерево. Сколько себя помнила, она спала в зале, прямо на полу. Когда наступало время, она просыпалась, открывала глаза и смотрела вверх, там серые стены растворялись во мгле, переливающейся всеми оттенками черного.
Своих снов она почти не помнила. Смутно: офис, она смотрит на экран и что-то пишет. Порой она видела перед собой экран побольше, тогда он показывал ярко зеленую траву и бегающих по ней людей. Бывали и сны, в которых экран был так мал, что умещался в ее ладони. В таких снах она обычно куда-то ехала.
Там где она жила, не было травы. И ехать было некуда.
Когда ей надоедало лежать, она вставала и бесцельно бродила по комнатам, не зная, чем себя занять. В целом ей было хорошо. Она не чувствовала ни холода, ни голода. Мгла над головой вполне могла сойти за крышу. Иногда, пытаясь коснуться этих черных переливов, она вставала на цыпочки, тянулась вверх, насколько позволял небольшой рост, но, даже подпрыгнув, не могла достать мглу и кончиками своих тонких пальцев.
Она бы почитала, но книг здесь не было. Иногда, чтобы хоть что-то почувствовать, она касалась серых, шершавых, равнодушно-прохладных стен.
Казалось, что так будет всегда.
Ее пугало только одно: воронки, маленькие комнатные смерчи, они иногда возникали в верхних углах комнат. Темные, как осиные гнезда, они с гулом всасывали в себя пространство. Гул был неприятный. Казалось, смысл жизни смерча был в том, чтобы затянуть внутрь себя как можно больше. Подходить к ним близко хотелось так же сильно, как станцевать на хвосте гадюки. Она не сразу заметила, что те комнаты, в которых появлялись сразу четыре смерча, вскоре исчезали, словно их никогда и не было.
Однажды откуда-то сверху раздался голос, низкий и раскатистый, как гром.
— Ты можешь задать один вопрос — сказал голос. Мгла тускло сияла.
Испуг, вот что она тогда почувствовала. Это было неожиданно — услышать здесь чью-то речь, да еще и так громко. Она бросилась бежать и забилась в дальний угол.
Когда пришла в себя, голос уже стих.
Снова воцарились молчание и сумрак. Она внезапно поняла, и это ее поразило, что вопросов-то у нее и нет. Ее устраивало все, как есть. Но то, что сама эта возможность задать вопрос существовала, то, что, оказывается, в мире были вопросы, заставило ее задуматься.
Она спросила себя: а правда, чтобы мне было интересно узнать? Это оказалось сложным. Она долго искала вопрос внутри себя.
Прошло время. Когда она услышала голос в следующий раз, то была уже смелее.
— Ты можешь задать один вопрос, — снова сказал голос.
— Почему я здесь? - помедлив спросила она.
— Потому что ты сама это выбрала, — ответил голос.
Сияние угасло. Было обидно услышать это: она ведь совсем не помнила, как здесь очутилась. Потом поругала себя за бездарно потраченную возможность.
Время тянулось медленно. Она заметила, что смерчи стали появляться чаще. Пустых комнат становилось все меньше, наконец их осталось всего две. Думать о том, что произойдет, когда исчезнет и зал, где она жила, не хотелось.
— Ты можешь задать один вопрос, — сказал голос.
— Как отсюда выйти? — выпалила она.
Сквозь мглу пробился тонкий и яркий луч. И перед тем, как свет погас, она услышала легкий стук, что-то упало на пол. Когда она подошла поближе, то увидела: на паркете лежал розовый мелок. В одном из своих детских снов она рисовала таким на асфальте.
Подняла мел, посмотрела на гладкие грани. Казалось, на руке появился еще один палец. Немного подумав, она подошла к стене. Первая линия была медленной и кривой. Она провела вторую. Третью. Неуверенный, дрожащий розовый складывался в что-то знакомое. Она нарисовала цветок, и как только закончила, тот вспыхнул ярко-розовым светом. А потом он стал настоящим.
Она зачарованно смотрела на розу. Рядом с легким хлопком исчезла предпоследняя комната, но она уже знала, что делать.
Розовым мелом провела две вертикальных и две горизонтальных линии. Еще несколько штрихов, и она увидела, как открывается дверь, которую только что нарисовала.