Когда Митя прислал сватов, Анна спряталась в самой дальней, бабушкиной комнате, где её довольно скоро и нашли, разумеется, мать и младшая сестра.
- Давай-ка, выйди к людям, - с притворной строгостью сказала мать, - Что ты, в самом деле, как дитя малое… Люди, можно сказать, честь нам оказали, пришли твоей руки просить, а невеста, нате вам, в прятки играть удумала… Аня подняла на мать глаза полные слёз, схватилась за её руки, как за спасательный круг, и горячо зашептала:
- Мамонька, родненькая, прости меня, но не пойду за него, не люблю совсем и…боюсь… Пусть они уходят, мамочка, пожалуйста… Мать отняла у старшей дочери свои руки, медленно выпрямилась и сжала губы скорбной подковкой, как делала всегда, когда бывала не в духе. Глянув на младшую дочь, смотревшую на сестру расширившимися от любопытства и страха глазами, она произнесла:
- Ты, Галинка, давай-ка, ступай к гостям, как бы они там без нас не заскучали… А то стоишь здесь, глаза и уши растопырила… Когда дверь за Галей закрылась, мать резко развернулась к Анне:
- Ты о чём это вообще говоришь, дочка? О какой любви? Тебе двадцать четвёртый год, ты помнишь? Счастье, что Митрий, парень из такой хорошей семьи посватался, а ты носом крутить?! Ну да вдовец, так и что с того?… Ты, сама понимаешь, тоже не молодка уже, ты даже, откровенно сказать, и по городским-то меркам, считай, старая дева, а уж в селе и подавно… перестарка, вековуха… Мать снова обиженно поджала губы и отвернулась от плачущей дочери:
- Неблагодарная… ты хоть бы о сестре подумала, они с Иваном уж второй год по твоей милости маются…
Анна вскинула голову, оттирая тыльной стороной ладони, набегающие слёзы:
- Мамонька, любимая, так пусть женятся, я разве ж против… Да я такая радая за них, они же любят…
- Цыц, - прикрикнула мать, и затем, разглаживая складки на нарядном, по случаю гостей, тёмно-зелёном любимом платье, - уже спокойнее сказала:
- Ты чего наладилась про любовь-то толковать с матерью? Совсем стыд потеряла? Смотри, какая добрая нашлась, «пусть женятся», - передразнила она тихий, глуховатый дочкин голос, до обидного очень похоже, - А о нас ты подумала? Что люди-то скажут? Что старшая сестра в девках сидит, а младшая замуж выскочила без зазрения совести? Дорогу перешла? Люди ведь болтать станут, ты своей головой соображаешь? Или там только про любовь фантазии имеются? О, Господи, не дай бог, отец узнает! Мать вздохнула, взяла дочь за плечи и развернула к себе:
- Вот что, Анюта, - она пригладила ей волосы и провела рукой по щеке, - Ты сейчас выкинешь эти глупые мысли из головы, приведёшь себя в порядок и выйдешь к гостям, - Ты поняла меня? - сжала она её плечи и слегка встряхнула, - заметив, что Анна снова пытается что-то сказать.
- И возвращаться к этому мы не будем… И ты примешь предложение, дочка… Примешь с благодарностью, ясно? Ты зла на меня не держи, я мать, а мать лучше остальных знает, что нужно её детям… Ты потом будешь меня ещё и благодарить…
- Мама! Прошу тебя, - Аня упала на колени и обхватила мать за ноги, - я всё-всё по дому буду делать, и огород на себя возьму, и скотину, всё-всё…Ты же знаешь, я работящая, я не буду обузой, мамонька, любимая…
- Так, ну всё…- мать встала, с трудом расцепив руки дочери, и та уткнулась лицом в пол, содрогаясь в беззвучных рыданиях всем своим худеньким телом.
- Марш к умывальнику, живо!
Помогая дочери умыться, мать, протягивая ей полотенце, тихо и мягко говорила:
-Ну, чего ты, дурёха испугалась? Митрий - мужик основательный и трезвый, в город думает перебраться… Городская, стало быть, ты у нас будешь-то. Он парень серьёзный, экономный, баловства не любит, так это ж и к лучшему, ты с ним не пропадёшь. И хватит рыдать-то! Мать недовольно посмотрела на лицо дочери в красных пятнах, и принесла пудреницу:
- Вот так-то лучше, - приговаривала она, пристально разглядывая и припудривая лицо Анны, - И то, Анюта, правду сказать, радоваться надо, что такой человек посватался. За него любая бы пошла, а он тебе предложение сделал. Хотя ты, чего греха таить, и не красавица совсем… Ты на мать-то не серчай, кто тебе ещё правду скажет? Работящая, добрая, скромная, тихая, это да, но внешне ты неказиста… Это Галке нашей ещё можно хвостом крутить, но не тебе… Ну да с лица, как говорится, воды не пить, так что вот тебе мой материнский наказ или добрый совет, воспринимай, как знаешь: иди за Митрия и не гневи ты бога, Нюта, в самом деле. Это, скорей всего, твой последний шанс устроить судьбу, другого может и не быть. А в родительском доме остаться, что хорошего? Люди пальцем будут показывать, да и потом… ты батю своего знаешь, небось… Так посмотрит исподлобья иной раз, что кусок хлеба в горле застрянет. Света белого не взвидешь… Уж я-то знаю об чём говорю… Мать тяжело вздохнула, - Да и вы с Галкой знаете…
После свадьбы переехали в город. Муж был сдержанный, молчаливый, расчётливый и хозяйственный. Собой был пригож и статен. Он не пил, никогда не курил, и вообще вёл здоровый образ жизни, чётко и неуклонно придерживаясь, раз и навсегда заведённого порядка. Очень скоро от завода им дали комнату, а спустя шесть лет, когда уже родился второй ребёнок, слабый и болезненный Шурик, двухкомнатную квартиру. Дмитрий - жену и детей держал в строгости, не баловал, и не делал никакой скидки на возраст или состояние здоровья. Когда старшей дочке - Наташе не было ещё и шести лет, а сама Анна была в положении, июльским днём, они всей семьёй возвращались из села домой. Стояла страшная жара и маленькая дочка попросила пить. Своих денег тогда у Анны не было. Так было у них заведено: деньги находятся у того, кто их зарабатывает. Именно такими словами свою позицию объяснил ей Митя. Анна с ним никогда и не спорила, и ничего для себя не просила. Она вообще всегда с ним была согласна. Тиха была и безропотна: да, Митя, конечно, Митя. Но здесь она видела, что ребёнок устал в душном автобусе и мучается от жажды. Она попросила мужа купить девочке воды. Дмитрий чрезвычайно удивился, услышав её просьбу. Воды он, разумеется, не купил, но зато прочитал целую лекцию ей и сомлевшей дочке о вреде расточительства и о пагубном влиянии на становление характера привычки потакания детским слабостям.
Дмитрий никогда не повышал голоса. И уж, тем более, не поднимал руку. Считал, что это характерно для глубоко презираемой им, пьющей категории мужчин, к которым он ни в коей мере иметь отношения не хотел. Дома было тихо, чисто и уныло. Гостей Дмитрий не приветствовал и не поощрял их появление в доме. Он вообще не понимал, для чего семейным людям общение с другими людьми. Разве им больше нечем заняться? Они всё уже переделали дома?
Анна устроилась в онкологический диспансер, работала в хирургическом отделении сестрой-хозяйкой. Не будет большим преувеличением сказать, что этому самому, пожалуй, сложному отделению чрезвычайно повезло с таким приобретением, как Анна. Её любили все. И больные, и персонал. Столько добра было в её тихих, искрящихся глазах, столько мягкости и нежной заботы в руках и лёгкой улыбке, что её запоминали лучше, чем лечащих врачей. Первое время, она плакала каждый вечер, приходя домой. Никак не могла привыкнуть к смерти, которая, похоже, в их отделении, надолго забронировала койку. Муж долго старался не замечать этого, бабьи слёзы - вода, но как-то не выдержал:
- Или прекращай рыдать, или увольняйся, я этого в своём доме больше терпеть не намерен.
В 90-е стало совсем плохо с финансированием. Зарплату задерживали, выдавали потом, за несколько месяцев, то водкой, то купонами. На отделение отпускали одно ведро крупы на месяц. Хуже всех было больным, которых редко или вообще никто не навещал. Анна сушила в духовке сухарики и втихаря носила таким пациентам вместе с чаем, вареньем и пряниками. Шло время, подрастали дочь и сын, жизнь текла своим чередом, подчиняясь распорядку, установленному мужем и отцом. Дни были похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Недели превращались в месяцы, месяцы неожиданно становились годами. Да, муж у Анны был строгий и отстранённый. Дети побаивались отца и в его присутствии чувствовали себя скованно и неловко. В хозяйстве он не терпел даже малейшего намёка на беспорядок. Всё это так. Но Анна считала, и вполне искренне, это скорее достоинством. И ещё больше уважала его. И приучила детей к тому, что отец - бесспорный авторитет и глава семьи.
Соседи и коллеги Анны полагали, что у них образцовая семья. Да она и сама верила, что у неё идеальный муж: умный, трудолюбивый, спокойный и рассудительный. Надо ли говорить, что за пятнадцать лет их брака на других мужчин Анна и не смотрела. Она их просто не видела. Дом, дети, работа, приусадебный участок, где они трудились по выходным, а ещё частые аборты. Да, так уж получалось. Что-то предпринять, чтобы избежать такого частого прерывания беременности не выходило у Анны по медицинским показателям или потому, что это не устраивало Дмитрия. В последний раз, хорошо знакомая Анне врач-гинеколог практически выставила её из кабинета, отказываясь проводить эту процедуру:
- Ты понимаешь, что это просто опасно? - сказала она ей, - Я не хочу из-за тебя в тюрьму попасть! У меня, между прочим, двое детей маленьких… А этим может кончится, тебе ясно? Поговори, наконец, с мужем своим, да что же это такое?!
Вечером Анна, волнуясь и краснея, рассказала о сложившейся ситуации мужу. Он посмотрел на неё спокойными, как лесное озеро, голубыми глазами и помахал в воздухе рукой, словно отмахиваясь от назойливого насекомого:
- Нет, дорогая, ты меня, пожалуйста, не впутывай в эти истории, - Дмитрий брезгливо повёл плечами, - Не нужно мне этого… Это ваши женские дела, вот и разбирайтесь сами… Когда Дмитрий слегка нервничал, так как что-то выходило из зоны его контроля или шло вне установленного распорядка, он переходил на официальный тон и обращался к супруге на вы.
Затем он посмотрел в окно, снова повёл, как бы в растерянности, плечами и закончил:
- Я вообще не знаю, где вы их берёте… Честное слово, это как-то странно даже, прямо ума не приложу… А что у нас на ужин, кстати? Ты потушила говядину, как я просил?
Анна почувствовала себя так, будто на огромной скорости ей в лицо врезался огромный лист кровельного железа. Он оглушил, ослепил и обездвижил её. Через какое-то время Митя, её муж, зашёл в комнату, и что-то сказал. Она не слышала, да и не слушала. Слова его утратили для неё всё своё значение. Он больше ничего не мог сказать ей такого, что она хотела бы или должна была слушать. Она улыбалась странной улыбкой и смотрела, как губы мужа шевелятся, а слов она не слышит. Она встала, и всё так же улыбаясь, просто вышла из комнаты. Дмитрий обескураженно замолчал: неслыханное дело, он не закончил ещё выговаривать ей за небрежно приготовленный ужин, а она, не дослушав, встала и молча вышла. И эта улыбка странная... Почему она улыбалась? И отчего вдруг ему так неспокойно?
А его жена Анна, тихая, робкая, покорная Анна, с улыбкой качала головой и думала:
- Он на полголовы ниже меня… Интересно, почему я раньше этого никогда не замечала?
Через несколько дней после определённого, и, как оказалось, последнего в этом роде хирургического вмешательства, у Анны состоялся очень короткий, но весьма примечательный разговор с её гинекологом:
- Ты поговорила с мужем? - спросила доктор
- О, да! У нас вышла отличная беседа.
- Так он понял тебя и готов поддержать? Потому что в противном случае, учти, я тебя больше не приму, - строго постучала пальцем по её медицинской карте, гинеколог.
- О, не переживай, больше и не потребуется, - Анна широко улыбнулась. Она, в последнее время, вообще стала гораздо чаще улыбаться.
Врач с удивлением и ответной улыбкой подняла на неё взгляд:
- Точно?
- Абсолютно точно, мы прекрасно поняли друг друга.
Анна вышла на улицу и с удовольствием вдохнула свежий весенний воздух полной грудью. Так же, как и природа, она как будто пробуждалась от долгой зимней спячки и изо всех своих сил тянулась к свету, солнцу и жизни.
