Аннотация. В статье рассматривается редкая форма лепной посуды, аналогии которой встречены на территории распространения культуры сопок (Золотое Колено, Старая Ладога, Которск) и менкендорфской керамической провинции (Германия).
В Гнёздове в 1985 г. на раскопе XVII Центрального городища, в яме № 42, в верхней части ее заполнения был найден лепной не совсем обычный сосуд. Это была глубокая миска, посаженная на поддон, заполненная наполовину воском (рис. 1). Она имела коричнево-красный обжиг с черными пятнами. В тесте — примесь мелкой дресвы. Яма в своем заполнении содержала обычный бытовой инвентарь: медная проволока, глиняное пряслице, фрагмент грузила от ткацкого станка, желтый рубленый бисер, железный ключ-лопаточку, кусок рога со следами обработки, 477 костей животных, 179 фрагментов лепных и 45 фрагментов раннегончарных сосудов (Авдусин, Пушкина, 1986. С. 126–129).
Соотношение лепных и раннегончарных форм в составе этой ямы было обычным для материала сооружений городища, впущенных в материк: 80 % к 20 %. Ранее Т. А. Пушкина считала, что яму можно датировать начиная с середины X в. В 2018 г. в результате радиоуглеродного анализа воска получена дата UA 760AD (77,8 %) — 900AD3 .
В материалах Гнёздовского поселения Т. А. Пушкиной в свое время были отмечены фрагменты от подобного сосуда: верхняя часть и поддон
от лепной миски, орнаментированной по срезу венчика отпечатками штампа (Пушкина, 1973. С. 91). При этом автор приводит аналогию из кургана-кенотафа X–XI вв. у с. Новый Кривск Гомельской области (Соловьева, 1971. С. 67, 68. Рис. 20, а, б). На поверхности угольного слоя в основании кургана была помещена гончарная чаша на поддоне (рис. 2, 1), рядом с ней стоял гончарный сосуд, на внешней поверхности дна которого были прочерчены свастика и рисунок водоплавающей птицы (рис. 2, 2).
В материалах раскопок А. Н. Лявданского известна небольшая лепная чашка на поддоне, обнаруженная в курганной группе у дер. Березняки (рис. 3, 1) (Ляўданскi, 1930. С. 269, 280. Табл. II, 1). Круговой сосуд на поддоне также известен в материалах курганов у дер. Каменка Рисковская Рогачевского района (Линденков, 2018. С. 162).
Анализ выполнен в радиоуглеродной лаборатории Университета Упсалы Й. Посснертом. По мнению Н. В. Ениосовой, широкая дата вызвана естественным загрязнением воска, но, тем не менее, воск из сосуда датируется IX в. (Устное сообщение Н. В. Ениосовой. Благодарю
за эту неопубликованную информацию).
Чаша на поддоне из Гнёздова может быть поставлена в один ряд с такими же формами, известными в контексте культуры сопок. Тем более что форма гнёздовской миски, которая «посажена» на поддон, по своим типологическим особенностям соответствует так называемой «ладожской» керамике. Наиболее близки гнёздовскому сосуду по особенностям профилировки и пропорциям маленький чашевидный сосудик на поддоне из коллекции поселения Васильевское (рис. 3, 2) (Носов, Плохов, 2005. С. 327. Табл. 155, 2) и реконструированный мисковидный сосуд из Которска (рис. 3, 3) (Mikhaylova, 2014. S. 228. Fig.13, 11).
Датируются они X в. Чаша из сопки 1 Золотого Колена несколько иного облика: шире и приземистее, с более выраженным острым ребром,
по плечу и срезу венчика украшена оттисками веревочки (рис. 3, 4). Время погребения, в которое она была помещена, определяется второй половиной X в. (Носов, Плохов, 1991. С. 139. Рис. 2, 12). Сосуды на поддонах на памятниках сопочной культуры встречаются и в более раннее время. Об этом свидетельствует ряд находок поддонов.
В Старой Ладоге, в слое горизонта Е-3 Земляного городища, был найден лепной лощеный поддон, по тесту и характеру обжига отличный от остальной массовой керамики (Станкевич, 1950. С. 194–195. Рис. 3,
5). Второй поддон, обычного для староладожской керамики обжига и теста, обнаружен в культурном слое раскопа на Варяжской улице на уровне IX в. (Сениченкова, 1998. Табл. 75, 5).
Кроме того, в коллекции поселения IX в. Холопий городок также присутствует поддон от достаточно крупного лепного сосуда (Носов,
Плохов, 2005. С. 351. Табл. 179, 3). Для полноты сведений об этом типе находок следует также упомянуть поддон от лепного сосуда, найденный на селище в урочище Курская гора.
Благодарю А. В. Плохова за предоставленный мне для ознакомления рисунок этого поддона.
Аналогичные формы можно наблюдать в керамическом материале западнославянского поселения Гросс Раден, расположенного на северо-востоке Германии в округе Мекленбург. Среди многотысячной коллекции керамики этого памятника обращают на себя внимание четыре сосуда необычной формы (Schuldt, 1981. Taf. 66, a, b, c, d). Верхняя часть этих сосудов повторяет профилировку сосудов какой-то одной из групп, выделенных на этом памятнике Е. Шульдтом, а именно: гросс-раденского (рис. 4, 3) и формы 3 менкендорфского типа (рис. 4, 2, 4), а также конической миски (рис. 4, 1). Но в отличие от остальных сосудов данных групп эти экземпляры «посажены» на поддон. Миска и один из менкендорфских сосудов не орнаментированы, а гросс-раденский сосуд украшен по плечу двумя псевдоваликами с гребенчатыми наколами и многорядной волной, второй менкендорфский сосуд имеет типичную менкендорфскую орнаментацию — так называемый городчатый орнамент (рис. 4, 4).
Примечательно, что верхняя часть сосудов подправлена на гончарном круге, а поддон сформован вручную. Поселение существовало в пределах исхода IX в. и весь X в., с вероятным выходом в XI в. Но поскольку особенности профилировки верхней части чаш на поддоне вполне определенно связывают их с гросс-раденским и ранними менкендорфскими типами, то, опираясь на общую хронологию данных групп западнославянской керамики (Kempke, 2001. S. 239), можно говорить, что употребление подобных сосудов в западнославянском обществе ЗА ПРЕДЕЛЫ X в. не выходит, и, таким образом, они одновременны сосудам на поддоне памятников Северо-Западной Руси.
Местонахождение наиболее выразительного и богато украшенного сосуда на поддоне из Гросс Радена (рис. 4, 3) связано с обширной столбовой постройкой, которую автор раскопок определил в качестве своеобразного храма — культового сооружения. Гнёздовская чаша, несомненно, также была связана с культовыми функциями. Прежде всего на это указывает воск, который заполнял ее наполовину. Можно привести достаточно много примеров археологических наблюдений, связанных с находками воска, и целый ряд работ, где такие наблюдения интерпретируются.
Самый близкий для темы статьи пример — это исследование Т. А. Пушкиной, посвященное воску и свечам в древнерусских погребениях преимущественно последних десятилетий X в. (Пушкина, 1997. С.122–127).
В материковых ямах на раскопе Неревского конца наряду с жертвенными животными и приношениями в ковшах и сосудах были найдены восковая свеча и полукруглые куски воска (Седов, 1956. С. 138–141; Миронов, 1967. С. 215–227). Воск — непременный атрибут обрядового действа, и поэтому следует признать, что гнёздовский сосуд был предметом культово-магических практик.
Еще более выразителен в этом плане контекст находки чаши в радимичском могильнике XI в. у с. Новый Кривск. Во-первых, чаша была помещена в центр ритуального кургана над ямой, заполненнойуглем и золой.
Во-вторых, рядом с ней находился гончарный сосуд, на дне которого с наружной стороны были изображены две свастики, крест и водоплавающая птица — символ души умершего. И, конечно же, тот факт, что из шести более-менее целых (или хорошо восстановленных) форм посуды на поддоне Северо-Западной Руси три были связаны с погребальным обрядом, также говорит в пользу обрядового предназначения такого рода чаш. Сосуды на поддоне в ареале западного славянства — столь же редкое явление, как и чаши из памятников Северо-Западной Руси.
Подобные формы на других поселениях с менкендорфской керамикой (как, впрочем, и с любой другой западнославянской керамической группой) неизвестны. Можно предполагать, что данное явление реликтовое и было следствием каких-то общих процессов, предшествующих сложению как западнославянской керамической группы Менкендорф, так и керамического комплекса культуры сопок и курганной культуры Верхнего Поднепровья. В связи с этим следует обратить внимание на некоторые более ранние материалы, которые ярко иллюстрируют наличие общей культурно-этнической традиции, возникшей в период, предшествующий сложению культурных славянских провинций VIII–X вв.
В коллекциях могильников и малоисследованных поселений олштынской группы, располагавшейся на территории Мазурского Поозерья во второй половине V — начале VIII в., выделяются чашеобразные сосуды на поддонах разной высоты, «пухары на пустых ножках» — по терминологии польских археологов (рис. 5, 1, 2, 4) (Nowakowski, 1989. S. 101–147). Варианты: мазуро-германская культура, мазурская группа.
Наиболее характерны они для погребальных памятников с трупосожжениями. Чашевидные сосуды на поддоне связаны с отправлением погребальных обрядов, которые практиковались в эпоху поздней римской империи и эпохи переселения народов племенами, населявшими территории южного побережья Балтики (включая, например, и будущие прусские племена). На территории Самбии, в самбийско-натангийской культуре (Суворово, Большое Исаково, Митино), сосуды на поддонах встречаются со второй половины IV в. и до начала VIII в. (Кулаков, 1990. С. 107. Табл. XIII, 1; XXIII, 4; Skvorzov, 2007. S. 160. Taf. 14, 1; S. 170. Taf. 24, 13; S. 191. Taf. 45, 1; Скворцов, 2010. Ч. 1. С. 119–120; Ч. 2. С. 473. Табл. CCCLX; С. 704. Табл. DXCVIII).
В погребениях Сувалкии, в судавской культуре (Хемма, Осова — рис. 6, 2, 4), поддоны появляются на местных конических мисках уже в позднеримский период (Nowakowski, 1989. Tabl. X, b, c). Начиная с середины V и до конца VI в. чаши на поддонах принадлежат не только местным судавским формам (Кшивулька — рис. 5, 3) (Jaskanis, 1963. S. 289. Tabl. II, 3; S. 291. Tabl. III, 10), но также импортам из района олштынской культуры (Бильвиново, Червоны Двур и др. — рис. 6, 1, 3) (Kaczyński, 1961. Tabl. X, 3b, 4a; Nowakowski, 1989. Tabl. I, a, b; IV, c; V, b; Szymański, 2018. Tabl. XIX, obiekt 127b; Tabl. X XXI, 3).
На рубеже I–II вв. в пшеворской культуре цилиндрообразная придонная часть глубоких мискообразных сосудов трансформируется в полый поддон (рис. 7, 5–7). Происходит это в процессе подражания гончарным вазам-фруктовницам на высоких ножках — импорту из области липицкой, Поянешты-Выртешкой и других позднедакийских культур. Лепные
чашевидные и вазовидные сосуды на высоких пустых ножках (типы 49, 50, 53 по Г. Добжанской) в Пшеворе встречаются вплоть до конца III — начала IV в. (рис. 7, 1–4). Особенно характерно данное явление для памятников пшеворской культуры, расположенных к востоку от Вислы (Оледзки, 2002. C. 88–89. Рис. 3, 30).
В. Новаковский в своем исследовании утверждает, что именно пшеворские формы позднеримской эпохи послужили в качестве исходных для олштынских «пухар на пустой ножке» середины V — начала VIII в. (Nowakowski, 1989. S. 101–147. Tabl. XIII, b, c, d, e). Но влиянию южного импорта в какой-то мере были подвержены и вельбаркцы: на некоторых памятниках цецильской стадии встречаются различной формы лепные, чаще гончарные сосуды на поддонах (Кухаренко, 1980. С. 101. Табл. VIII, в; Prahistoria ziem polskich. S. 149. Tabl. XXVI, 18, 19; Okulicz, 1988. S. 120. Ryc. 10, b–d).
Связь гросс-раденских сосудов на полых поддонах с западно-балтскими формами достаточно вероятна, так как на протяжении второй половины V — VI в. и первой половины VII в. наблюдается тенденция к продвижению балтских племен в западном направлении к устью Вислы (Godłowski, 1980. S. 105–106. Karte 6, 7; Кулаков, 2003. С. 97).
Памятники эпохи переселения народов (V– VII вв.) на территории польского и германского побережий Балтики исследованы пока недостаточно. Но, по-видимому, балтские элементы проникали далеко на запад. Об этом свидетельствуют, например, находки типичных фибул балтского типа VI — первой половины VII в. и конца VII — начала VIII в. на достаточно обширных территориях балтийского бассейна, включая Северо-Восточную Германию (Unversagt, Herrmann, 1958. S. 107– 110. Tabl. 15; Voß, 1991. S. 296–297. Abb. 1a; Bitner-Wróblewska, 2001. Fig. 17). Не последнюю роль при этом играли морские пути. См: Казанский, Мастыкова, 2013. С. 97–112.
Правда, при этом следует учитывать факт субстратного влияния некоторых германских форм на структуру набора менкендорфской керамики (Kempke, 1984. S. 45–47; Горюнова, 2005. С. 86– 87). В случае с гросс-раденскими чашами мы имеем дело с гибридной формой, сочетающей реликтовые германские черты (гроссраденский тип посуды) и западнобалтский (в конечном итоге — пшеворский) конструктивный прием оформления придонной части чаши в виде полого поддона. При этом в Гросс Радене среди сосудов на поддоне сохранились и балтские древние формы в виде конической миски (ср.: рис. 4, 1 и рис. 6, 2, 4).
В Ольденбурге в нижних слоях присутствует типичная германская керамика и типичные для первой половины I тыс. н. э. маленькие ушковидные ручки (Kempke, 1984. Taf. 7, 8, 9 — группа p; Taf. 9, 8; Taf. 11, 11; Taf. 36, 6, 7, 9; Taf. 41, 4; Taf. 41, 1–3). Такие же маленькие ручки (или ушковидные ручки) есть в материалах Любека IX в. на керамике суковского типа или на близких ей лепных формах (Andersen, 1981. Abb. 39, 43. Abb. 38, 10).
В Гросс Радене такие детали присутствуют на правленой керамике (Schuldt, 1981. S. 44. Taf. 64, VIII–627; XX–74; XXXIX–578). В Гросс Радене особенно распространены формы сосудов и отдельные элементы орнамента, характерные для керамических комплексов первой половины I тыс. н. э. и эпохи переселения народов (Schuldt, 1981. Taf. 28, VIII–1020; Taf. 65).
Чаши на поддоне — не единственный реликт предшествующего времени, вошедший в керамическую культуру западного славянства.
Так, гроссраденская керамическая группа X в. продолжает традиции полированных сосудов германского облика, которые присутствуют в Гольштинии в нижних слоях некоторых славянских городищ (Kempke, 1984. P. 137).Но если материал Гросс Радена позволяет говорить о прямом продолжении некоторых традиций, зародившихся еще во II–V вв. и внесенных в раннеславянский континуитет остатками германских и балтских племен южно-балтийского побережья в момент активного освоения этих территорий славянскими племенами в VII — начале VIII в., то для территории Северо-Запада Восточной Европы предположение о подобном прямом заимствовании керамических форм гораздо менее документировано.
Оно не так явно лежит на поверхности.
Прямое воздействие пшеворских или вельбаркских племен можно наблюдать лишь на западно-балтские племена II–V вв., а появление чаш на полом поддоне в культуре Северо-Западной Руси IX–X вв. следует считать результатом инфильтрации уже балтских керамических форм в период формирования культур псковских длинных курганов, Тушемли и Банцеровщины, на основе которых в VIII в. возникают культура сопок и курганная культура Северной Белоруссии и Верхнего Поднепровья.
Можно предполагать, что внедрение этой традиции происходило
в контексте других западнобалтских элементов материальной культуры. Начало распространения культуры псковских длинных курганов сопровождалось воздействием западных культурных элементов, связанных с кругом племен германского или западнобалтского происхождения. Об этом достаточно много в свое время писали В. В. Седов, М. М. Казанский, С. Ю. Каргопольцев, М. Б. Щукин, Е. Р. Михайлова и ряд других авторов, опираясь в основном на предметы вооружения и набора украшений второй трети V — первой четверти VI в. (Казанский, 1999. С. 404–417; Каргопольцев, Щукин, 2002. С. 76–90; Седов, 2005. С. 12–24; Михайлова, 2018. С. 173–184).
Е. Р. Михайлова опиралась также на обряд (в том числе — конские захоронения) и курганные конструкции, но эти элементы обряда и конструкции связывала с восточно-литовскими курганами как с наиболее близкой к ареалу длинных курганов культурной общностью.