Глава третья
1
Пинск.
Третьего июля Корж прибыл в обком, где его уже ждали Минченко, Шаповалов, Домород, командир отряда милиции Самохвалов и военный комендант города майор Таран.
– Ну, что ж, товарищи, – начал совещание Минченко. – Как это не грустно, но враг у ворот Пинска. А оборонять город кроме нас некому. Военные покинули город, оставив лишь комендатуру с горсткой солдат. Даже контр-адмирал Рогачёв со своей Пинской флотилией убыл в Туров. В отряде милиции семьдесят человек, у вас, Василий Захарович, шестьдесят, да в Управлении НКВД от силы тридцать бойцов. Ополченцев пришлось распустить из-за нехватки оружия. Итого – с гулькин нос. Что будем делать?
Поднялся Шаповалов:
– Я предлагаю сколотить дополнительный отряд из числа беженцев мужского пола призывного возраста и оставшихся горожан.
Корж хотел было возразить столь абсурдному предложению, но его опередил Домород.
– Этого никак нельзя сделать, – сказал Михаил Геннадьевич.
– Почему? – удивился Шаповалов.
– Причин много. Люди, названные вами, не имеют военной подготовки. Мы не в силах обеспечить их оружием, боеприпасами. Из-за этого и ополченцев распустили. Отрывать от семей и бросать под танки с голыми руками мы их не можем. К тому же, даже если мы и найдём для них винтовки, они уже настроены на бегство, а не на сопротивление врагу, и в итоге они побегут быстрее ветра при только одном виде немецкого солдата. Вы уж извините, Пётр Григорьевич, но это не выход. Следующее. У меня приказ, который я не имею права не выполнить. В ближайшее время я должен вывезти вас с Аксентием Малаховичем из Пинска в направлении Гомеля. Поэтому отряду Василия Захаровича, милиционерам и комендатуре придется прикрывать ваш отъезд своими силами.
Он подошёл к карте и взял указку.
– Отряду милиции предстоит занять оборону на Брестском направлении. Следует перекрыть дорогу на Иваново. Василий Захарович со своими людьми займёт позицию на Северо-западном участке и перережет путь на Логишин. Тем более, что нам уже точно известно – и Иваново, и Логишин заняты врагом. Им предстоит задержать противника и держаться там до момента полной эвакуации обкома, то есть до пятнадцати часов дня. Дорога к отступлению из города у вас будет только одна – на Стóлин. Как только вы пересечёте мост через Пину, мои люди его подорвут, отделив нас от немцев.
Дверь в кабинет Минченко отворилась без стука, и в помещение вбежал один из сотрудников обкома.
– Аксентий Малахович, включите радио! – крикнул он и снова скрылся за дверью.
Минченко подошёл к громкоговорителю и включил его. Из динамика послышался знакомый всей стране голос Сталина:
— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!
К вам обращаюсь я, друзья мои!
Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается.
Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.
Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска, в самом деле, являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?
Конечно, нет! История показывает, что непобедимых армий нет, и не бывало. Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период первой империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражения от русских и англо-французских войск и, наконец, была разбита англо-французскими войсками. То же самое нужно сказать о нынешней немецко-фашистской армии Гитлера. Эта армия не встречала еще серьезного сопротивления на континенте Европы. Только на нашей территории встретила она серьезное сопротивление. И если в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией, то это значит, что гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма.
Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск. Дело в том, что войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было еще отмобилизоваться и придвинуться к границам. Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР, не считаясь с тем, что она будет признана всем миром стороной нападающей. Понятно, что наша миролюбивая страна, не желая брать на себя инициативу нарушения пакта, не могла стать на путь вероломства.
Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении – есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, даже если во главе этой державы стоят такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном непременном условии — если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между Германией и СССР является именно таким пактом.
Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии.
Что выиграла и что проиграла фашистская Германия, вероломно разорвав пакт и совершив нападение на СССР? Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск в течение короткого срока, но она проиграла политически, разоблачив себя в глазах всего мира как кровавого агрессора. Не может быть сомнения, что этот непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные военные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией.
Вот почему вся наша доблестная армия, весь наш доблестный военно-морской флот, все наши летчики-соколы, все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии — клеймят вероломные действия германских фашистов и сочувственно относятся к Советскому правительству, одобряют поведение Советского правительства и видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить.
В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом. Наши войска героически сражаются с врагом, вооруженным до зубов танками и авиацией. Красная Армия и Красный Флот, преодолевая многочисленные трудности, самоотверженно бьются за каждую пядь советской земли. В бой вступают главные силы Красной Армии, вооруженные тысячами танков и самолетов. Храбрость воинов Красной Армии — беспримерна. Наш отпор врагу крепнет и растет. Вместе с Красной Армией на защиту Родины поднимается весь советский народ.
Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага?
Прежде всего, необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, их онемечивание, превращение их в рабов немецких князей и баронов. Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение. Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили всю свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу.
Необходимо далее, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей. Великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что основным качеством советских людей должны быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины. Необходимо, чтобы это великолепное качество большевика стало достоянием миллионов и миллионов Красной Армии, нашего Красного Флота и всех народов Советского Союза.
Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине, обеспечившей всем трудящимся свободный труд и благосостояние. Народы Советского Союза должны подняться на защиту своих прав, своей земли против врага.
Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу.
Мы должны организовать всестороннюю помощь Красной Армии, обеспечить усиленное пополнение ее рядов, обеспечить ее снабжение всем необходимым, организовать быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым.
Мы должны укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам этого дела всю свою работу, обеспечить усиленную работу всех предприятий, производить больше винтовок, пулеметов, орудий, патронов, снарядов, самолетов, организовать охрану заводов, электростанций, телефонной и телеграфной связи, наладить местную противовоздушную оборону.
Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица.
При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.
В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.
Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами. Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу, против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера. В этой связи историческое выступление премьера Великобритании господина Черчилля о помощи Советскому Союзу и декларация правительства США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, являются вполне понятными и показательными.
Товарищи! Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину в нашей Отечественной войне с германским фашизмом.
В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе, и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы.
Все наши силы — на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!
На некоторое время в кабинете повисла тишина. Каждый из присутствующих думал о своём, но на их лицах читалась одинаковая озабоченность. Прослушав речь Сталина, каждый из них, словно примерив на свои плечи, ответственность за всю страну, за весь советский народ.
Иосиф Виссарионович назвал эту войну Отечественной, а это значит, что на борьбу с врагом обязана подняться вся страна от мала до велика, от края и до края. Не щадя живота своего, каждый человек должен встать в едином строю и бить фашистов до последнего, не считаясь с потерями и затратами.
Первым вышел из оцепенения Домород.
— Думаю, вы всё услышали, — сказал он. — Теперь нам всем необходимо воплотить слова товарища Сталина в жизнь. Аксентий Малахович, прикажите всем уничтожать урожаи, скот, запасы, чтобы не досталось врагу, если не сможем их вывезти в тыл. Там где урожай не собран, пусть жгут его прямо на полях, а сами поля поливают керосином или соляркой. Я дам распоряжения, чтобы взорвали все паровозы, стрелки на путях железнодорожных станций. Предприятия, оставшиеся в городе, даже самые незначительные, должны быть эвакуированы немедленно. Если это не получается, значит, придётся взорвать и их…
– Подождите, Михаил Геннадьевич, – вскочил со своего места Корж. – Как же так! Если мы уничтожим урожай, что будут есть люди? Неизвестно, сколько пробудут на нашей земле немцы, неизвестно, когда Красная Армия вернётся и освободит их, неизвестно, чем и как придётся всё это время выживать крестьянам. И не важно, колхозники это или единоличники – они все наши люди. Те самые люди, которых мы с вами обязаны защищать.
– Тогда, что вы предлагаете, Василий Захарович? – спросил Минченко, глядя на то, как закипает Шаповалов.
– Я предлагаю всё добро, которое мы не сможем эвакуировать, в том числе зерновые, овощи, скотину, свозить в лесные схроны и прятать его на всякий случай про запас. Так мы обеспечим людей едой и не сдадим врагу.
– Интересно! – всё-таки не удержался Шаповалов. – Как вы себе представляете в столь сжатые сроки убрать с полей хлеб, картошку, буряки и прочее, и спрятать это всё в лесу? Вы даёте себе отчёт о масштабах столь грандиозной операции?
– К тому же нет гарантии, – встрял Домород, – что среди крестьян не найдётся кто-то, кто не выдаст врагу местоположение хранящегося в лесу, как вы говорите, добра. В любой деревне есть хоть кто-нибудь, кто ненавидит советскую власть, или терпеть не может соседа.
– Да вы не знаете, как живётся в оккупации! Я с мальства хребет надрывал на поляков, пока не ушёл в партизаны и не взял в руки оружие. А если ещё и отобрать последние крохи у народа, бросая его на произвол фашистов, то мы и сам народ потеряем, а не только землю…
Видя, что назревает нешуточный спор, грозящий перерасти во что-то более страшное, Минченко хлопнул по столу ладонью:
– Хватит! Мы с вами прослушали выступление товарища Сталина. Я думаю, никто не станет спорить, что мы должны воспринять его, как приказ к действию. Распоряжение об уничтожении урожая я, конечно же, дам. И это не обсуждается, Василий Захарович. Но дам его с некоторой корректировкой в связи с местными условиями. Не кипятись, Василий Захарович. Не кипятись. Ты был прав во многом. И хорошо, что мы тебя в своё время послушали. Как видишь, Сталин призвал создавать на оккупированных территориях партизанские отряды и это правильно. К тому же, ты уже доказал своими действиями, что это правильная мера, необходимая в нынешней ситуации. Но оставлять хлеб врагу, мы тоже не можем.
– Аксентий Малахович, дорогой! Ты ж пойми… – начал было Корж, но Минченко твёрдо остановил его.
– На этом всё, Василий. Каждый из нас знает, что делать. Приступайте.
2
Деревня Пузичи
Десять часов в деревнях считаются не утром, а днём. Дойка закончена и доярки, те, что пошустрее, спешат на колхозные поля и огороды отработать трудодни и поспеть домой к обеду, чтоб накормить детей и мужа, да хоть что-то успеть сделать по дому для себя пока светло. Ибо после обеда вновь бежать на работу в полях, а потом и на вечернюю дойку. И так каждый день. Коров-то доить всё равно надо. У вымени коровьего выходного нет, да и сама корова не знает про воскресенья и праздники.
Матрёна Ясько, младшая сестра Фёдора и Александра, не смотря на свои пятнадцать лет, уже работала на колхозной ферме дояркой и возвращалась со скотного двора с подругой Фроськой Гнатюк с утренней дойки. Сегодня Матрёне не придётся идти на поле, так как у неё трудодней и так хватало, и она в хорошем настроении спешила домой, чтобы успеть до прихода Фёдора к обеду, дошить ему новую рубаху. Старые он уж давно затаскал, а Евдокиюшка не поспевает одна, ей бы детям понашить, да понаштопать. А к еврею Ицхаку Гольфанду, если обращаться за пошивом или готовое прикупить, так платить надо, а деньги лишь после сбора урожая будут. Да и будут ли теперь-то с войной этой окаянной.
Фроська болтала без умолку. Матрёна слушала её в пол уха. Фроська ведь может часами говорить, да всё о том, как вернётся её любимый Янко Яськович, да оженятся они, да деток заведут. Янко-то хлопец рукастый: и хату потсавит, и баню сложит, и амбар, и сараи для худóбы и птицы какой. Он ведь и в кузнечном деле сведущ, и в скорняжном, и плотницком, а надо, так и постолярить смогёт. И заживёт с ним Фроська душа в душу. Деток будет полный дом, да худóбы полный двор.
Матрёна подумала о детях брата Фёдора. Старшей дочке уже двенадцать лет. Ну, та хоть помощница в доме для матери. А младшие пятеро… Глаз, да глаз за ними нужен. Вечно, то штаны порвут, то нос расквасят соседским мальчишкам, то в лес уйдут, и ищи их днём с огнём до поздней ночи. Ужас, просто, какой-то. Позавчера, вон, взяли удочки, да на Лань ушли ни свет ни заря, не спросясь и не предупредив. Фёдор новые сапоги, сшитые у Мони Пейсаха по возвращении из мобилизации, чуть не сбил, бродя по округе в поисках сорванцов. Дед Кулешик говорит, что вроде как в лесу волки появились. Так, не дай Бог, что! Слава Богу. В вечеру пришли, да с уловом. И зачем Фроська мечтает о детях? Вот будут такие же, как у Федяши – наплачется.
Только обошли вечную лужу у Бронкиной хаты, Фроська вдруг встала как вкопанная. Матрёна глянула на неё, а та аж побелела вся, губы трясутся, руки теребят концы у ситцевого платка. А потом, как всхлипнет, да как кинется вперёд:
– Янка! Янушек!..
Матрёна посмотрела в ту сторону, куда побежала Фроська. Впереди шли трое: Ян Яськевич, Степан Михалюк, и Адам Черевако. Девушка насторожилась. Эти трое всегда были против народной власти, и при поляках Ян был полицаем, а двое остальные помещичьими прихвостнями. После освобождения Западной Белоруссии Михалюк и Черевако сбежали в Польшу, а Ян Яськович был увезён милицией, толи в Пинск, толи в Слуцк.
И вот сейчас эти трое спокойно с улыбочкой идут по центральной улице Пузичей, как ни в чём не бывало. Что-то не так. Надо срочно Федяше сообщить об их появлении.
Матрёна собралась было побежать домой к брату, как вдруг из калики Михалюков вышел отец Степана Аниська, как всегда одетый в волчью душегрейку поверх клетчатой рубахи. Он опёрся о калитку, посмотрел вначале с прищуром, словно оценивая молодого бычка на воскресном рынке, на остановившегося Степана, а потом с подозрением и опаской по сторонам. Обратив внимание на пробежавшую мимо Фроську и застывшую в нерешительности Матрёну, Аниська привычно сплюнул под ноги и, молча, мотнул Степану головой в сторону открытой калитки, мол, заходи, а уж дома без лишних глаз и ушей поговорим.
Вечером к Михалюкам в дом собрались гости. Пришли Адам Черевако со своим старшим братом Фролом и отцом Николаем Лукичом, Лаврим Панасюк и его сын Володя тесть и шурин Александра Ясько, Прохор Гнатюк, называемый в народе кличкой «Нах» из-за его любви к матерной ругани.
Михалюки стол накрыли богатый: домашняя колбаса, солонина, квашеная капуста, малосольные огурцы, да жареная бульба со шкварками и печенью. Кроме того, Аниська выставил на стол бутыль домашнего мутноватого самогона.
– Прости, Стёпа, – приговаривал Михалюк старший. – Знаю, что ты грибочки любишь солёные. Да вот нынешние ещё не пошли, а прошлогодние кончились. Ты ешь, ешь.
– Что плохо при советах с грибами стало? – усмехнулся Степан, хрустя очередным огурцом. – Ох, батя! Соскучился я по дому! В Польше оно, конечно дюже добре, но вот здесь на Полесье и воздух чище, и морды краше.
– И где ты в Польше жил-то нах?.. – спросил Прошка Гнатюк. – В ентом, как там его, едрёныть… Во!.. Вспомнил нах… В Кракове нах?..
– Нет, – покачал головой Степан. – Мы с Адамом в Варшаве жили. В полиции служили. Только там последнее время нам не сладко стало. Для немцев мы все славяне, то бишь недочеловеки по ихнему, а для пшеков мы были, есть и будем выходцами с «Всходних кресов». Только над нами не поляки были поставлены, а немцы. А то бы и нам несдобровать. Там немцы везде и во всём правят.
– Что? – удивился Лаврим. – Ляхи до сих пор считают эти земли своими? Даже после того, как им красные с немцами задницы надрали? Так ведь нет больше Польши. Один пшик остался.
– Они их считают своими даже после того, как их самих немцы подмяли. Эта шляхетская спесь, скажу я вам!.. Сами по себе ляхи народ беззлобный и понятный нам, но стоит заговорить про «Всходни кресы», так добрый пан становится, как белены объевшийся. Речь Посполитая… Ишче польска не сгинайла… Слюной брызжут, як той верблюд. Уж их немцы за эту спесь и мордуют, и в концентрационные лагеря отправляют, а те всё плюются, да Матку Боску призывают.
– Так получается, – заговорил Фрол Черевако. – Что вы там поляков гнобили?.
– Ой, братец! – отмахнулся Адам Черевако. – Скажешь тоже, поляков. Нет больше в Польше поляков и белорусов, хохлов и москалей. Есть только арийцы и не арийцы. Кого мы только не ловили: и поляков, и цыган, и евреев. И сябров, бывало, хватали.
– А сябры-то немцам что сделали? – удивился Фрол.
– Да, ничего! – пожал плечами Адам. – Не уступил дорогу немцу – в лагерь. Поймали после наступления комендантского часа – в лагерь. Переспал с немкой – в лагерь. И это ещё хорошо. А то ведь и к стенке поставить могут. И ставили. Зато при немцах полный порядок настал. «Орднунг» по ихнему. Немцы народ обязательный и скрупулёзный. Им важна точность во всём. Они в Польше пересчитали всё от булавки до вагона. Пересчитали, перемеряли и переписали. У них всё учтено: сколько рабочих надо для рытья канала, сколько лошадей необходимо для перевозки леса, сколько литров воды несёт в год Висла. До грамма, до капли, до песчинки. Зато и работа у них спорится во всём. Поля ровнёхонькие, удобрениями посыпанные, борозды, как по линеечке.
– Вот ведь! – покачал головой Аниська. – Это ж они теперя и у нас в Полесье такой порядок наводить будут?
– Ага! – ухмыльнулся Степан. – Вот краснопузых побьют и примутся лепить свой «орднунг» здесь. А может и раньше.
– Так вам в Польше-то немцы платили?
– Платили, конечно. На что б мы там жили, коли б не платили? Як положено рейхсмарками, да продовольственным пайком.
– Так за яким хреном вы нах сюды нах вернулись нах?.. – стукнул ладошкой об стол Прохор Гнатюк.
– Ты тут, Прошка, не стукай, чай не у себя в хате, – погрозил ему пальцем Аниська. – Приехали, значит, надо за яким хреном.
– Дык, мы не просто приехали, – заулыбался Адам. – Нас немцы прислали. Мы теперь здесь полицаями будем.
– Цыц, ты, болоболка! – шикнул на него Степан. – Ну тебя несёт!
– Кем, кем вы будете? – раздалось из соседней комнаты, и в дверях появилась Анастасия Михалюк.
– О-о! – вздохнул Володька Данилевич сын Лаврима. – Прокурорша!
– Ты, Настька, в мужские разговоры не лезь, – насупился Аниська. – Неча тут ухи острить. Пойди за скотиной посмотри. А то не посмотрю, что депутатша, вожжами отхожу.
– Вы, папа, смешное-то не говорите. Вожжами он меня отходит! Как же! Чай, не при царе живём.
– Вот дура девка! – сплюнул в сердцах отец.
– Дядька Анисим, – ехидно заулыбался Адам. – А выдай её за меня. Уж я-то научу её, как себя с мужиками вести.
– Это ты что ли мужик? – Анастасия сложила руки на груди и опёрлась плечом о косяк. – Что-то я тебя с плугом в поле не помню. А-а! Подожди-ка! Так ты ж всю жизнь в панских холопах пробыл, да в полицаях. Теперь под немца прогнулся, а меня чему-то учить собрался? Гляди, как бы я тебя чему не научила лопатой-то по хребтине.
Адам встал и, пританцовывая, да напевая, пошагал к Анастасие.
– Ой, ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана?
Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява.
Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява.
Что головушка кудрява, а бородушка кучерява.
Он дотанцевал до двери и попытался обнять Настю, но та оттолкнула его с силой, да так, что он, пролетел метра три, и шлёпнулся на заднее место.
– Стёпка, привяжи своего пса, пока я его не измордовала, – крикнула она брату, и, развернувшись, вышла. Через пару секунд все услышали, как она хлопнула дверью в сенях.
– Ох, батя! – покачал головой Степан, встал и выглянул за косяк, проверяя, правда ли Настька ушла. – Не пойдёт ли сестрица в НКВД сообщать о нашем разговоре?
– Да, куды она нах пойдёт? – встрял Прохор. – Участковый, как забрал ружья у мобилизованных нах, так и сгинул нах…
– Что за мобилизованные? – насторожился Михалюк младший.
– Да мужиков и парней наших в Красную Армию мобилизовали, – ответил Лаврим. – Вон и Володьку моего забирали. Только довезли до Микашевичей и забыли в поезде. Так они назад сами пришли, оружные. А потом председателю сельсовета винтовки посдавали под расписку, мол, сдали мы стволы, к нам притензиев нет.
– Это Хаим Голуб посоветовал, расписки взять, – вставил слово Володька. – Умный он. А нас в поезде немцы чуть не убили. Они наш эшелон разбомбили самолётами.
– Умный, говоришь? – оскалился Степан.
– Скоро всех этих умных, да кучерявых немцы повесят, – сказал Адам. – Вот тогда и посмотрим, кто умный.
– Как это – повесят? – испугался Володька.
– А как вешают? – ответил Адам и рассмеялся. – За шею. Но немцам виднее. Они лучше знают, что с евреями делать.
– Ну, ты! – осадил его Степан. – Поменьше языком трепи. И так уже разошёлся – не остановить.
– Стёпа! – сурово посмотрел на сына Анисько. – Ну-ка рассказывай, что с нами будет?
– Да, порядок будет, батя! Порядок! Немцы всю красную погань повыметут. Активистов, коммунистов, евреев перестреляют. И всё… А ты думал, что они ради тебя сюда армию прислали, чтобы тебя прибить? Нет, ну, прибить-то они, конечно, могут, но тебя-то за что? Вот что я вам скажу. Немчура тоже есть хочет. Им не нужна смерть всех крестьян. Крестьяне должны в поле работать, а не в носу ковырять. Так что если немцы кого и выведут, так это дармоедов-бездельников. А кто у нас дармоеды, да бездельники? Правильно! Коммунисты и евреи. Вы не евреи? Нет. Не коммунисты? Опять нет. Так что вам нечего бояться. А ещё лучше, батя, чтобы все здесь находящиеся в полицию пошли. И деньги будут, и паёк дадут. И тогда уж точно не тронут.
– Да какой из меня полицай! – отмахнулся отец. – Я вон хожу еле-еле. Ноги не ходють. Коленки болят на непогоду, аж не уснуть. Стар я уже для полицаев. Одно у меня на уме – за тебя с Настькой переживаю сильно. А сам-то я уж к могиле близко стою.
– А чего за Настьку переживать-то? – заржал Адам. – Говорю же, выдай её за меня и дело с концом. Немец и не посмотрит, что она депутатша, коли она за полицаем замужем будет. Скажи, Стёпа.
– Так и есть, батя. Дело Адам говорит. А деревенским мы рты быстро позакрываем. И вообще. Мы тут порядок наведём.
– Порядок! Ты вона, как в Польшу драпанул от красных, она не сразу в депутатши-то пошла. Она ведь тут краснела на каждом углу, когда её тобой попрекали. И стар, и млад. Каждый хотел в неё камень бросить. А потом к нам домой пришли какие-то под видом нищих, а она их скрутила и в милицию сдала. Ты ж её знаешь – у неё силы, что у той коровы. Вот она двоих и скрутила. Так её хвалили из НКВД, письмо благодарственное прислали, да на дом приезжал их уполномоченный. Вот тогда ей люди и поверили, что с тобой ничего у неё общего нет. Да говорят ещё, что ей вообще орден полагается за поимку этих… как их… диверсантов. Да не дали ей ордена, а только письмо это благодарственное. А почему? Потому что брат в Польшу убёг, опять же. Ты вот девке всю жизнь испортил этим своим побегом. Она даже замуж выйти теперь не может.
– Так я ж говорю… – завелся было снова Адам Черевако, но Анисим его осадил.
– Цыц, ты мне! Тоже жених нашёлся. Ты сначала прояви себя, да на ноги встань, а потом уж женихайся. А тебе, Стёпка, скажу вот что. Люблю тебя до смерти, но береги сестру. Я сдохну – она одна у тебя останется. А ежели ты при моей жизни что-то ей сделаешь, или не поможешь, то не только тебя прокляну, но и пришибу лично, да будь ты хоть сам генерал полиции. И на немцев не посмотрю. Понял меня?
– Да, батя, понял. Она ж мне не чужая, чай, а сестра.
– Во-от! Не чужая. А немец придёт, ты её ещё больше береги. А в полицаи я не гожусь. А жаль.
Дверь в сенях отворилась и в хату, сутулясь и подслеповато щурясь, вошёл Ян Яськевич. Он снял с головы кепку, и, скрутив её трубкой, запихнул в карман изрядно помятого пиджака.
– Добро вам вечерить, панове, – сказал он угрюмо.
– О-о! – вскочил Степан. – Вот и Ян! Проходь, проходь, друже. Седай за стол. Что ж так припозднился?
– Да… С братом общался…
– Неужто выгнал тебя Антон? Он же дьяк. Ему верой запрещено людей из дома выгонять. Як же он против веры-то своей католической пошёл?
– Нет, – пробурчал Ян. – Он не выгонял. Спросил меня, как добрался, накормил, напоил. Потом спросил, как в тюрьме жилось. А потом спросил, чем я собираюсь заниматься здесь.
– Ты ему сказал, что в полицию собираешься податься? – насторожился Степан.
– Да. Не буду ж я брату врать. А он, как взбеленился, говорит, мол, занялся бы лучше нормальным человеческим делом, землю бы пахал, дома бы строил, на худой конец, пришёл бы в костёл, да веру бы понёс в народ.
– Ты согласился с ним?
– Как я соглашусь, если я ни пахать, ни плотничать не умею. Я ему и так, и эдак. Потом смотрю, а он меня не слушает вовсе. Ходит по хате туда-сюда, вещи какие-то поправляет, да переставляет. Он всегда так с детства, если не хочет обидеть человека, начинает по хате взад-вперёд носиться, словно делом занят. В общем, уходит от разговора, будто и нет его рядом.
Прохор Гнатюк встал с лавки и махнул рукой:
– Та и леший с ним, с твоим братом нах! Собирай манатки нах и ко мне иди нах жить нах. Всё едино нах моя Фроська нах все уши прожужжала нах, что хочет за тебя нах замуж нах. Так нах и свадьбу нах сыграем. Тока нах до свадьбы Фроську не трожь нах. В амбаре пока поживёшь нах. Понял нах?..
– Понять-то я понял, – замялся Ян. – Только вот собирать-то мне нечего. У меня из приданого лишь то, что на мне, да в сидоре. Да, и какая свадьба? Куда я потом невесту поведу. У меня ни кола, ни двора. Не по-людски это. Сраму не оберёшься.
– Ничего, Янушек! – подмигнул ему Степан. – Пойдёшь в полицаи – будет у тебя и двор, и кол, где надо появится. А пока поживи у тестюшки будущего, раз к себе зовёт. Да, ты к столу-то присаживайся, в ногах, чай, правды нет.
3
Могилёв
Пономаренко в обыкновенной солдатской шинели без петлиц и нашивок влетел в кабинет первого секретаря Могилёвского обкома партии – Макарова Николая Ивановича. Тот в этот момент кричал кому-то в телефонную трубку:
– Ты мне эти свои амбиции брось! Каждый должен заниматься своим делом и на своём месте. Понял меня? Я тоже на фронт хочу, но партия сказала «надо», значит надо. Всё! Некогда мне с тобой. Больше не пиши мне эти свои заявления…
Увидев вошедшего Пономаренко, Николай Иванович повесил трубку и выскочил из-за стола спеша к большому гостю и протянув для приветствия руку.
– Здравствуй, Пантелеймон Кондратьевич!
– Здравствуй, Николай Иванович. Как у тебя тут дела? Молчи… Сам вижу, что плохо. Есть связь с Москвой?
– Есть пока, – кивнул Макаров. – Ты, Пантелеймон Кондратьевич, один или с семьёй?
– Один, – вздохнул устало Пономаренко. – Семья пока в Минске. Ты всё успел эвакуировать?
– Да, какое там! Не успели. Сейчас продолжаем. Грузим под огнём. Сам видишь. Нас бомбят без перерыва. То бомбят, то артобстрел. А в Минске как?
– В Минске совсем плохо, – Пономаренко покачал головой. – Соедини меня с Кремлём.
– Слушаю. Поскрёбышев.
– Это Пономаренко. Первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии.
– Я знаю, кто вы, Пантелеймон Кондратьевич. Подождите минутку, я Ему доложу.
– Да-да! Спасибо.
Через минуту ожидания в трубке раздался щелчок, а затем голос Сталина произнёс:
– Здравствуй, Пантелеймон! Плохи дела? Да?
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! – ответил Пономаренко.
– Давай не будем терять время. Я и так знаю, что у тебя творится, поэтому не надо мне твоего доклада. Лучше послушай, что я тебе скажу. Весь свой аппарат загоняй в подполье. Пусть не дают спуску немцам. Тебе Молотов уже говорил это? Теперь важны все возможности борьбы с врагом и на фронте, и в тылу, и за спиной у противника. Сам перебирайся в Могилёв.
Пономаренко похолодел. До него только сейчас дошло, что он приехал в Могилёв без разрешения из Кремля. Не проговориться бы…
Тем временем Сталин продолжал:
– Там в Могилёве сейчас обосновался штаб тринадцатой армии. Состыкуйся с ним и помогай, чем сможешь. Всё что не смогли эвакуировать из Минска – взрывай к чёртовой матери. Как приедешь в Могилёв, сообщи моему помощнику товарищу Поскрёбышеву, где тебя, если что, можно найти. Всё, Пантелеймон. До свиданья…
– До свидания, товарищ Сталин! – произнёс Пономаренко и повесил трубку.
Целую минуту он молчал, а потом сказал, ожидавшему всё это время Макарову:
– Подыщи мне место для ночёвки, Николай Иванович. И ещё. Срочно надо эвакуировать мою семью из Минска.
4
Пинск.
Утром четвёртого июля командир партизанского отряда Василий Захарович Корж, а ныне Комаров, поднял все три группы по тревоге. Через час они уже занимали позиции по дороге на Логишин. Первая укрепилась на кладбище близ деревни Заполье, вторая чуть в стороне на фольварке. Третью группу, которой командовал Корнилов, он оставил на перекрёстке у деревни Голево, велев им хорошенько замаскироваться и ждать. Теперь это уже пригород Пинска, а тогда от улицы Первомайской до позиций партизан надо было протопать километра четыре.
Ждать пришлось не долго. В половине одиннадцатого по дороге прошёл кавалерийский дозор. Комаров решил его пропустить, предоставив возможность разбираться с ним Корнилову. Следом за кавалеристами следовала группа мотоциклистов и колонна из пяти грузовиков и одного легкового автомобиля.
Корж, которому досталась единственная винтовка с оптикой, быстро взял в перекрестье прицела толстого офицера, сидевшего в люльке головного мотоцикла. Дождавшись, пока колонна немцев поравнялась с позицией партизан, Василий Захарович нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, послуживший отмашкой всем бойцам, и толстый немецкий капитан обмяк на сиденье, запрокинув голову назад.
Выстрелы загремели со всех сторон. Пули с визгом искали среди фашистов свои цели и находили. Колонна вынужденно остановилась. Из легковой машины на дорогу выпал какой-то офицер и, лёжа, зажав в руке пистолет, стал отдавать приказы солдатам, пытаясь перекричать грохот боя.
Пока немцы приходили в себя, и смогли начать организованную оборону, на асфальте уже валялись с десяток мёртвых и столько же раненых. Солдаты вермахта, выпрыгивая из кузовов грузовиков, тут же валились на землю, скошенные партизанскими пулями.
В тылу комаровцев, как стали называть себя партизаны отряда, тоже зазвучали выстрелы. Видимо Корнилов со своей группой уничтожает кавалеристский дозор, проследовавший в их направлении.
Противник окончательно пришёл в себя и стал отстреливаться из всех видов оружия. Ветки над головами партизан посрубало пулемётными и автоматными очередями, пули засвистели буквально над головой. Появились первые раненные и у партизан.
Корж, выцеливая очередного фашиста, вдруг заметил в оптический прицел, что немцы начали вытаскивать из грузовиков какие-то ящики и трубы. «Вот чёрт! – пронеслось в голове у него. – Это же миномёты!»
Он скатился с насыпи и закричал:
– Отступаем! Прекратить огонь! Эдик, беги к Корнилову, сообщи о моём приказе отступать.
Сложно заставить выйти из боя человека, который теряет всё, оставив противника в живых. Партизаны, не смотря на приказ командира, нехотя, покидали свои позиции и бежали через кладбище. От фольварка к точке отхода уже подходила группа Карасёва (Воронова), придерживая под руки своего раненого. Вот показались уже и бойцы, прикрывавшие отход.
Комаров навскидку пересчитал бойцов, как раненых, так и невредимых, и, убедившись, что за спиной никто не остался, поспешил в след уходящим подчинённым, замыкая отступление отряда.
Заухали мины. Взрывы стали раздавться среди могил на кладбище, разнося в щепки кресты, разрывая в клочья венки. Но немцы опоздали – на погосте не осталось никого из живых, только мёртвые.
Полуторки ждали комаровцев в котловане песчаного карьера в полукилометре от места боя. Погрузив в машину раненых, которых оказалось всего четверо, стали ждать возвращения группы Корнилова. С их стороны доносились звуки нешуточного боя. Пулемётные и автоматные очереди чередовались разрывами мин.
Корж, заложив руки за спину, топтался у грузовиков, как загнанный в клетку зверь. Карасёв, зная характер брата, даже не пытался его успокоить. Он присел на корточки у колеса полуторки, в которую погрузили раненых, и курил, вертя в трясущихся руках папиросу.
Наконец, появились первые бойцы из группы Корнилова. Двое несли на руках тяжелораненного без сознания, ещё двое поддерживали хромающего, но в сознании. Остальные бежали к машинам, постоянно оглядываясь назад. Корж пересчитал бегущих партизан: не хватало двоих и самого Корнилова.
– Где Корнилов? – закричал он проходившему мимо Морозову.
– Там сзади, – ответил боец. – Он ранен в голову, грудь и ноги.
– И вы его бросили? Да как вы могли!
В этот момент появился ещё один из бойцов Корнилова. У Коржа в груди похолодело.
Василий Захарович не стал дожидаться ответа Морозова. Он опрометью бросился туда, откуда доносились звуки выстрелов. Карасёв и Нордман побежали за ним.
Ветки больно хлестали по лицу, царапая кожу в кровь. Стрельба не останавливалась ни на минуту. Они бежали, перепрыгивая кочки и торчащие из земли корни вековых деревьев.
Когда до позиций Корнилова оставалось метров двести, Корж увидел впереди бредущего без сил Чуклая. Иван с головы до ног был залит кровью.
– Чуклай! – закричал командир, подбегая к Ивану. – Ты ранен? Где Корнилов?
– Корнилов погиб, товарищ командир, – Чуклай без сил опустился на землю. – Я не ранен, Василий Захарович. Это кровь командира. Мы несли его на себе, но в него попали ещё несколько пуль и он умер. Пришлось оставить его и уходить. Но у меня уже сил не хватило бежать. Вот его документы.
Он протянул Коржу брезентовую сумку, которая заменяла Корнилову планшет.
Вдруг мины начали взрываться всё ближе и ближе. Корж, взяв сумку из рук Чуклая, велел всем отступать к машинам. Карасёв и Нордман подхватили под руки Ивана и повели. Взрывы приближались, видимо немцы окончательно пришли в себя и выслали вперёд корректировщика. Комаровцам пришлось ускорить шаг. Мины ложились точно след в след, отставая от партизан на тридцать, сорок метров.
Вот и карьер. Машины стоят с заведёнными движками и ждут командира и его спутников. И в тот момент, когда полуторки тронулись с места, одна из мин воткнулась в песок в метре от колеса той, в которую заскочили Корж, Чуклай, Карасёв и Нордман. Грянул взрыв, в деревянный борт заколотили осколки раскалённого металла, подкинутый в воздух песок с мелким камнем осыпался в кузов, засыпая людей.
Минуту спустя, Корж осмотрел своих людей, находящихся в кузове. Повезло. От взрыва никто не пострадал.
Они промчались через опустевший город, молча крутя головами, рассматривая осиротевшие улицы.
Казалось, что город заболел, заразился какой-то своей урбанистической вирусной инфекцией, которой страдают все города, попав в зону боевых действий. Окна – глаза домов, – крест-накрест заклеенные газетными или тряпичными полосами. Входные двери в домах и подъездах открыты настежь, словно дома, задыхаясь от астматического приступа, в разы посерев больше обычного, пытаются беззвучно докричаться до покинувших их людей: «Останьтесь, люди! Вернитесь! Мы не выживем без вас… Нам страшно!» Улицы усыпаны бумагами, мусором, не видно даже бродячих собак и кошек. Оставшиеся в некоторых зданиях редкие люди боятся выйти на улицу, даже если не слышно выстрелов и разрывов бомб и снарядов. Такой же болезнью захворал и прифронтовой Пинск.
Знакомые с детства дома мелькали за бортом несущейся полуторки и уплывали куда-то в прошлое, оставляя на душе у бойцов отряда горькую обиду на лихие времена, принесшие войну, на врага, наступающего на их город, на самих себя, за то, что не смогли оборонить Пинск, отстоять его и не отдать фашистам родной город. Постепенно каждый из партизан опустил голову, перестав смотреть по сторонам, молча давясь сомнениями. Вернутся ли они сюда? Увидят ли опять эти улицы, скверы, дома, школы? Изгонят ли врага с родной земли?
Василий Захарович тоже был хмур и задумчив. Его переживания относились не только к покидаемому городу, но и гибель Корнилова сидела занозой глубоко под сердцем. Надо же! Сергей прошёл гражданскую войну, бился с поляками, освобождал с Красной Армией Западную Белоруссию и выжил. А здесь… в первом же боестолкновении с немцами пал. А ведь у него скоро должен родиться ребёнок. «Что теперь я скажу Вере? – свербело в голове. – Как посмотрю в её глаза?»
Наконец, три полуторки отряда выехали из города, оставив позади даже частные домики окраины. Впереди уже виднелся мост через обмельчавшую в это время года реку Пину. И тут Григорий Карасёв привставший в кузове вдруг забеспокоился, что-то разглядев впереди. Машина Коржа ехала в голове, поэтому, когда Карасёв заколотил по крыше кабины, остановилась вся колонна.
Григорий обернулся к командиру:
– Там в кустах кто-то прячется.
– Может это энкавэдэшники? Они же должны мост взорвать после нашего отхода.
– Ой, Вася! – замотал головой Карасёв. – Чует сердце, что это не они. Ты меня знаешь.
– Добро! – кивнул Корж, поднимаясь. – Берём бойцов и ловим это чучело, желательно живым.
Партизаны попрыгали с кузова на дорогу. Часть побежала за Григорием Степановичем, часть с командиром отряда, рассыпавшись в цепь, начала прочёсывание придорожного леса.
Через пару минут впереди за кустами Василий Захарович услышал возню, а затем громкий окрик Гриши:
– А, ну, стоять! Руки вверх!.. Ах, ты ж поганец!
Комаров ускорил шаг и успел увидеть, как Григорий со всей силы нанёс кому-то удар прикладом по голове. Подойдя к распростёршемуся на земле под кустом человеку, Василий Захарович разглядел на нём форму немецких парашютистов. Чуть в стороне валялись автомат и ранец.
Карасёв уже связал ему руки, когда немец, очухиваясь, зашевелился. Фашиста поставили на ноги, и повели к оставленным на дороге машинам.
На той стороне моста, в ожидании прибытия отряда Комарова, стояли солдаты НКВД во главе со старшим майором госбезопасности Домородом и Шаповалов. Спешившись, Корж направился к ним. Следом партизаны подвели пойманного немца.
– Это кто? – спросил у подошедшего Василия Захаровича Шаповалов.
– Немецкий парашютист. Поймали, подъезжая к мосту.
Домород тут же приказал своим солдатам увести пленного на ту сторону реки, к стоящим автомашинам. Возле одной из машин Корж разглядел фигурку Веры Хоружей. И опять подкатил комок к горлу, не давая дышать и спокойно говорить.
А Шаповалов тем временем что-то спросил и ему надо ответить. Но что спросил и что ответить? Корж усилием воли заставил себя оторвать взгляд от Веры и повернуть голову ко второму секретарю обкома.
– Простите, Пётр Григорьевич, что вы спросили?
– Я спросил, как у вас успехи? – растерянно повторил свой вопрос Шаповалов.
– Успехи? Какие к чёрту успехи? Приняли бой. Остановили колонну. Есть раненные и один погибший. Вот и все успехи.
– Кто? – насторожился Шаповалов, проследив за взглядом Комарова.
Василий Захарович набрал в лёгкие побольше воздуха, словно готовился прыгнуть в воду.
– Корнилов… – выдохнул он и пошёл следом за своими бойцами к Вере Хоружей через мост.
Не дойдя до Хоружей метра три, Василий Захарович остановился. Вера сделала шаг навстречу и спросила:
– Что с Серёжей, Вася? Где он?
Корж, скрипнув зубами, произнёс:
– Сергей Иванович Корнилов, будучи командиром группы партизанского отряда, принял неравный бой, уничтожив немалое количество вражеских сил.
Сказав это, он прошёл мимо Веры и остановился, лишь прошагав пять метров. Предательская слеза всё-таки выползла на щёку. Корж опустил голову и стоял так с минуту. Потом обернулся и увидел, что к ним подошли его бойцы, а Вера, чтобы не упасть опёрлась руками о крыло «эмки».
– Вера, – произнёс ледяным голосом Василий Захарович. – Клянусь тебе, я отомщу за Сергея.
– И мы клянёмся, – сказал стоявший рядом Иван Чуклай, протягивая Вере Захаровне сумку Корнилова.
– Клянёмся!.. – в один голос сказали остальные.
Словно в подтверждение их клятвы, грянул взрыв.
Мост, построенный поляками и торжественно открытый для движения ими же в тридцать втором году, не простоял и десяти лет. Четвёртого июля сорок первого года он, стараниями сапёров НКВД и бойцами-комаровцами был не мене торжественно взорван, перекрывая наступающим гитлеровским войскам путь на Гомель. И это тоже была часть мести за гибель Сергея Корнилова.
Шаповалов настоял, чтобы Корж ехал в его машине. Сидя на заднем сидении «эмки», Василий Захарович долго молчал. Пётр Григорьевич, напротив, был словоохотлив и явно пытался своей болтовнёй «ни о чём» отвлечь Коржа от печальных мыслей и успокоить его.
– Полно тебе убиваться, Василий Захарович, – наконец, сдался Шаповалов, видя, что его пустая болтовня не очень-то радует Коржа. – Сам же говорил, что война не завтра кончится. Сколько ещё смертей впереди, даже представить страшно. Ты вот лучше скажи, много ли вы немцев в этом бою убили?
– Из тех, что я видел человек двадцать. Да ещё группа Корнилова, как мне рассказали, почти весь кавалерийский разъезд положила. Это тоже около двадцати человек.
– Ну, вот видишь! Значит, за одну смерть Сергея вы забрали жизнь сорока или около того фашистов. Понимаешь? Это говорит о том, что не по зубам мы немцам. Ой, не по зубам!.. Ты прости меня, Василий Захарович, что я так к тебе относился всё это время. Сейчас вижу – не прав я был. А вот ты, наоборот, прав во всём. И что отряд создал, и что за крестьян радеешь… И что критиковал меня, мол, жду лишь указаний сверху, а сам боюсь хоть что-то предпринять, хоть что-то сделать для людей. Всё меняется, Василий Захарович. И я меняюсь. Обещаю тебе, что больше это не повторится. В Стóлине, как приедем, состоится заседание обкома. Ты обязательно должен присутствовать…