После полёта Гагарина невесомость оставалась загадочным явлением. Стало ясно лишь то, что при ней человек может жить. Напомню, что поздней весной 1961 г. в ЛИИ в полётах дорабатывались и испытывались системы нашего самолёта (ТУ-104 № 42396), позволяющие создавать в нём невесомость. Ведущим инженером стал Е. Т. Берёзкин, я отвечал за здоровье (физиологическое и психическое состояние) всех находившихся при невесомости в полётах. Мной была создана классификация поведения и самочувствия людей, летавших с нами. Удавалось брать с собой разных животных и изучать их поведение, когда сила тяжести вдруг переставала действовать на них, когда под ними исчезала опора.
Мы понимали, что когда-нибудь в космос полетят женщины. Я решил брать их в невесомость в полеты на большой высоте. Имели право (допуск) летать в экспериментальных полётах в летающих лабораториях (ЛЛ) лишь те, кто прошёл экспертную медицинскую комиссию и совершил тренировочный парашютный прыжок, чтобы иметь хоть небольшой опыт покидания самолёта, терпящего бедствие в полёте. Женщин (инженеров и техников, сотрудниц ЛИИ), допущенных к таким полётам, было немного.
Один-два раза в неделю по утрам, в хорошую погоду на нашем аэродроме взлетал ИЛ-14. С него прыгали с парашютом те, кому потом оформляли допуск к полётам. Прыгали и мы, спортсмены-парашютисты, сотрудники ЛИИ. Я обратил внимание на маленькую девочку — Люсю Шаронову, прыгавшую со всеми, чтобы получить допуск к полётам. Обратил внимание потому, что перед прыжком на её маленькие туфельки надели меховые унты, чтобы мягче было приземляться. Надели и привязали их специальными лямками к её поясу. Но из-за рывка, когда открывался парашют, одна унта соскочила всё-таки с ноги и болталась на лямке. Возможно, из-за этого, касаясь земли, Люся ногу подвернула. Но быстро поправилась.
Допуск к полётам ей оформили, и я пригласил её полетать в невесомости. Это было в 1961 г. В полёте после 5-го режима невесомости её стало тошнить. Но было неясно почему: то ли из-за невесомости, то ли из-за того, что в том полёте военные медики крутили в нашем самолёте на маленькой центрифуге подопытную собаку: она скулила, брызгала кровь, из тех мест, где были вставлены датчики. Наш командир корабля, первый пилот Валентин Фёдорович Хапов и второй пилот Александр Александрович Ефимов решили забрать Люсю в кабину пилотов. Тошнота у неё прошла, и в последующих режимах невесомости не возникала.
Люсю я брал в полёты ещё два раза, тошноты у неё не было. Люся познакомилась в этих полётах с нашим борт-техником Анатолием (Никифоровичем) Логутовым. Через год они поженились.
Один из наших лётчиков-испытателей, Валентин Перов, рекомендовал мне взять «в невесомость» как «подопытную» свою жену Марту Перову (девичья фамилия Кузнецова), инженера-экспериментатора — молодую, энергичную, спокойную, улыбчивую женщину.
На пятом режиме невесомости у неё случилась краткая рвота, похожая на срыгивание. В последующих режимах рвота не повторялась, самочувствие было удовлетворительным. Однако через несколько месяцев мне стало известно, что Марта скрыла то, что в полёте была на четвертом месяце беременности. Не ясно из-за чего её рвало в нашем полёте: то ли из-за беременности, то ли из-за невесомости. Беременность Марты Перовой закончилась в срок нормальными родами. Родилась девочка Оля. О ней подробнее ниже.
Но вернёмся к «женщинам в невесомости». Под моим наблюдением в полётах по параболе на самолёте Ту-104 № 42396 побывали в 1961–1963 гг. 14 женщин; из них 10 с лётным опытом: авиационные инженеры и техники, летавшие раньше на специально оборудованных самолётах, — летающих лабораториях (ЛЛ), — исследуя и дорабатывая авиационные технические устройства, и 4 женщины, не летавшие на ЛЛ. Все они работали в ЛИИ, имели допуск к полётам и были жительницами города Жуковский Московской области. Они стали первыми женщинами, побывавшими в невесомости ещё до космического полёта Валентины Терешковой.
Две женщины в первые секунды невесомости ощущали падение, проваливание в бездну, испуг, сменявшийся радостью (эйфорией). Их можно причислить, согласно моей классификации поведения при кратковременном стрессе, к первой группе [Китаев-Смык Л. А. Психология стресса. Психологическая антропология стресса. М.: Академический проект, 2009]. У одной из этих женщин — медсестры-лаборантки после исчезновения пугающего чувства падения вниз возникли следующие ощущения: «Стало очень смешно, будто щекотно, но никто не прикасался ко мне. И ничего плохого в этом не было. Когда невесомость кончилась, мы упали на мягкий пол — это тоже смешным казалось».
Три женщины вошли во вторую группу: им в невесомости начинало казаться, будто самолёт вдруг перевернулся и летит вверх колесами, а они в нём… оказались — вверх ногами («иллюзия переворачивания»). В четвёртом и пятом режимах невесомости у них возникали симптомы «болезни укачивания»: тошнота, слабость, рвота, потливость. Эти психологические и физиологические реакции свойственны людям, отнесённым мной ко второй группе по их реакциям при стрессе.
Подробнее об одной из наблюдаемых мной женщин. Я часто видел её на КДП-1, это центр, сердце лииёвского аэродрома. Там всегда было много народа: лётчики-испытатели, авиационные инженеры и техники. Среди них выделялась бойкая девушка, высокая, стройная блондинка с голубыми глазами — «русская красавица» с очаровательным, слегка вздёрнутым носиком. Это — Вера (Евгеньевна) Шлёнкина; после окончания Горьковского политехнического института она была направлена к нам в ЛИИ. Допуск к полётам на летающих лабораториях у неё уже был. Я предложил ей слетать с нами «на невесомость». Договорился, как обычно, с ведущим инженером нашего самолёта Женей Берёзкиным о том, что беру её «подопытной»; спросил разрешения у В. Ф. Хапова, пилотировавшего наш самолёт. Он уже знал Веру и разрешил.
Согласования требовались, так как моё прежнее «своеволие» при наборе помногу «подопытных» и помощников на борт нашего Ту-104 № 42396 было ограничено, мне разрешалось брать в полёты не больше девяти человек. Мы летали уже третий год и регулярные перегрузки в полётах накопили «утомление металла», больше всего в крыльях нашего самолёта. Любая новая повторная перегрузка при кабрировании, либо пикировании могла отломить крылья. Гибель всех, кто был на борту, стала бы неизбежной. Парашюты мы брали с собой, пожалуй, для проформы, так как вылезти из падающего самолёта и раскрыть парашют на высоте 6–9 тысяч метров мало кому удалось бы.
В первом режиме невесомости я проверял у неё остроту зрения. Ни в невесомости, ни при перегрузках она у Веры Шлёнкиной не изменялась. Во время горизонтального полёта перед вторым режимом к ней подошёл Хапов. За штурвалом остался второй пилот Яков Ильич Верников.
Хапов спросил:
- Как самочувствие?
- Всё хорошо.
Валентин Федорович всегда беспокоился о женщинах на борту; тогда ещё толком не знали, как на них подействует невесомость. Второй режим невесомости. И вдруг! Веру сильно тошнит! Едва успели дать ей пластмассовое ведёрко (оно было на всякий случай), и началась рвота. В последующих режимах рвота повторяется. И в каждом следующем режиме сильнее и сильнее. В 4-м и 5-м режимах уже и рвать-то было нечем, но рвота судорожно сжимала живот, текли слёзы и слюни. Может быть, было ещё «что-то». Но я не спрашивал. Доложил Хапову, он вышел из пилотской кабины, посмотрел и принял решение: прекратить испытания в режимах невесомости космических устройств, ради которых делался этот полёт. Часто мои «подопытные» летали со мной без разрешения своего начальства, так и Вера перед полётом ушла «ненадолго» с рабочего места. Её начальница ужаснулась, увидев Веру после полёта: «Что с тобой?». Пришлось рассказать. Сейчас Вера Евгеньевна Шлёнкина живёт на родине в Нижнем Новгороде и смеясь вспоминает тот полёт.
Ещё одна испытуемая, Инна Гришаева, причислена к третьей группе; в начале первых трёх режимов невесомости у неё возникало чувство проваливания, падения, сменявшиеся радостью, смехом (эйфорией); так же, как у тех, кто был причислен к первой группе. Однако в пятом и в последующих режимах невесомости у неё уже не было этих ощущений, но возникали тошнота и рвота, как и у вошедших во вторую группу. Людей с такой как у Гришаевой сменой симптомов при повторениях невесомости, я относил к третьей группе. Отличительной особенностью ощущений в невесомости у Инны было чувство недоумения: «В режиме невесомости что-то произошло, но никак не могла понять, что же случилось со мной. Даже неприятно. Что я, глупая что ли? Ни понять, ни вспомнить, ни рассказать, что же было со мной мне не удаётся». Так у нее проявлялась алекситимия (утрата способности рассказывать о своих эмоциях после стресса). Гришаева много раз летала со мной в невесомости, участвуя в разных психологических и психофизиологических экспериментах.
А вот шесть женщин (все они с большим лётным опытом инженеры и техники-экспериментаторы) ничего особенного в невесомости не ощущали, чувствовали себя хорошо, с интересом смотрели на летающих вместе с ними по салону самолёта людей. Эти шесть женщин вошли в четвёртую группу.
Одна из обследованных, Светлана Сергеева (опытная парашютистка — 400 прыжков) первоначально тоже была отнесена к четвёртой группе, так как отличалась хорошей переносимостью невесомости. Однако, впоследствии она призналась, что, впервые оказавшись в невесомости в салоне нашего самолёта, по её словам:
- Испытала чарующее, несравнимое ни с чем пережитым счастье — безмерное, звёздное. Радость заполняла всё тело. Свет будто наполнил самолёт и весь мир. Не стало стен кабины. Так — до конца невесомости и при каждом её повторении. В повторных полётах в другие дни это чувство возникало уменьшаясь. Но в невесомости всегда приятно.
Таким образом, эту испытуемую следует включить в первую группу (с яркими эмоциональными реакциями: сначала — испуг, потом — радость, экстаз). Однако, фаза экстаза наступала у нее, минуя чувство падения и испуг, вероятно, благодаря тому, что раньше, при каждом парашютном прыжке она до раскрытия парашюта оказывалась при пониженной весомости. Это создало у неё частичную адаптацию к невесомости. Испуг перестал возникать.
Больше всех из женщин побывала в невесомости (в двухстах семидесяти режимах!) Светлана Владимировна Сергеева: первоначально как подопытная, потом как моя помощница. Она помогала мне находить подопытных, сама, по моим указаниям, проводила психологические эксперименты в невесомости, связывала меня с опытным производством (с заводом) нашего Лётно-Исследовательского института, где изготовлялись приборы для экспериментов в невесомости.
Результаты этих экспериментов позволили открыть фундаментальный закон изменений массовой активности и пассивности при увеличении интенсивности стресса
Но ведь в то же время она проводила собственные лётные испытания в полётах на своей летающей лаборатории ЛЛ Ан-12. При личном участии в полётах Сергеевой совершенствовались и испытывались навигационные приборы и технические средства для повышения безопасности приземления больших транспортных и пассажирских самолётов. Как она успевала? С нами на Ту-104 она летала при хорошей погоде, когда облака не мешали нам летать по параболической траектории. Полёты на своём Ан-12 она совершала при плохой погоде, когда мы не могли летать.
С.В. Сергеева была удостоена званием «Заслуженный испытатель космической техники» и награждена медалью С.П. Королева за участие в психологических и психофизиологических исследованиях влияния на людей кратких режимов невесомости.
После космического полёта Валентины Терешковой я больше не предлагал женщинам летать в качестве испытуемых с нами «на невесомость». Однако, четыре моих помощницы побывали в последующие годы в невесомости по несколько сотен раз.
Наверное, я должен упомянуть об одном, как сейчас бы сказали, «гендерном» явлении, связанном с полётами женщин в невесомости на ТУ-104. В те годы многие в ЛИИ знали, что я участвую в сенсационных полётах, изучая её действие на людей. И вот, иногда ко мне подходили малознакомые сотрудники нашего института и, конечно же улыбаясь, спрашивали — возможно ли в невесомости то, что теперь называется «сексом» (тогда этот термин не употреблялся, они использовали простое, обычное, нецензурное, русское слово). Интерес этих людей к интимной теме мне был неприятен. Я всегда, несколько раздраженно, может быть несправедливо, уклонялся от ответов, и больше не разговаривал с такими людьми, не замечал их, они выпадали из моего поля зрения. Ведь в то время публичный интерес к сексуальности был табуирован (был не в моде), и матерная речь в таком элитарном научно-производственном предприятии, каким был ЛИИ, не использовалась.
Ныне есть несколько тысяч научных сообщений о сходстве и различиях физиологических и психологических процессов у мужчин и женщин, находившихся в длительной невесомости на орбитальных станциях, на космических «челноках». Хочу обратить внимание читателей на сходство некоторых биохимических, гормональных и др. показателей, а также ряда симптомов «спутниковой» болезни (поведенческой пассивности, угнетённости и, кроме того, тошноты, рвоты, телесной слабости и многих других) у мужчин на орбите и симптомов болезненного состояния на первых и последних месяцах беременности женщин. Возможно, и то и другое — это стрессовый «уход» в пассивность для пережидания «непонятного», неодолимого стрессора (экстремальной ситуации). Может быть, при спутниковой болезни это болезненное состояние приводит на некоторое время мужчин к пассивности — слабости — вплоть до «оженственствления»? Любознательный читатель может подробнее прочитать об этом в моей монографии: Китаев-Смык Л. А. «Психология стресса», которая была издана в 1983 году.
Прошу тех женщин, кто побывал тогда в невесомости у нас в самолёте Ту-104 № 42396, или их детей и внуков откликнуться и сообщить мне о себе.
Друзья! Если вам понравилась эта статья, ставьте лайк!
И подписывайтесь на наш канал «Проникновение в космонавтику»!
Поделитесь своим мнением с друзьями и знакомым!