На работе Пол попросил меня сделать обзорный доклад о своих работах на институтском семинаре, который проводится по пятницам в большой конференц-зале на втором этаже. Перед этим семинаром по поводу окончания рабочей недели устраивают «вайн энд чиз парти», то есть подают красное и белое вино, а также печенье и нарезанный кубиками сыр нескольких сортов. После семинара я познакомился с Володей Шильцевым, который был директором Центра ускорительной физики, Сергеем Нагайцевым – одним из главных экспериментаторов на Тэватроне и Николаем Соляком, у которого была своя вычислительная группа в Техническом отделе. Все они, так же как и Лебедев с Буровым, приехали в Фермилабу из новосибирского Института ядерной физики.
После этого семинара Лебедев предложил мне сделать одну работу. Сам он когда-то написал на Borland C++ программу тректинга частиц в ускорителях, но к настоящему времени от программирования отошел, будучи ответственным за работы по увеличению светимости ускорителя, которые предполагают как серьёзный теоретический анализ физических моделей, так и конструктивные доработки элементов ускорителя.
Я начал заниматься этой задачей с изучения статей, в которых описывался механизм рассеяния заряженных частиц на атомах. Работу мою координировал Лёша Буров, который до этого потратил несколько лет, чтобы разобраться в задаче. Проблема, однако, была в том, что в группе Лебедева не было специалистов, которые были бы не только физиками, но и хорошими программистами. Вот почему меня и пригласили на эту работу. Наиболее известными были публикации Резерфорда и Ландау, в которых описаны процессы рассеяния на ядрах атомов и его электронных оболочках – поперечное и продольное рассеяния. У Ландау описан интеграл рассеяния, носящий его имя. Вычисление этого интеграла требует достаточной аккуратности, поскольку «хвосты» распределения простираются до бесконечности. Проделав эту работу, я встроил свой алгоритм в пакет Лебедева OPTIM, протестировал его, сдал работу Бурову. Странной мне показалась реакция самого Лебедева. Вместо благодарности, он потерял к работе всякий интерес, ссылаясь на занятость другими делами. Когда в Фермилабе проводилась очередная конференция по ускорителям, я позвонил Валере и предложил ему и Бурову подать совместную статью о численной модели охлаждения пучка. Он ответил мне:
– Подавай, если хочешь.
Тогда я подготовил свой доклад, в конце которого выражал благодарность Лебедеву за постановку задачи и Бурову за помощь в отладке и содержательные дискуссии. На конференции мой доклад встретил огромный интерес: задавалось так много вопросов, что ведущий секции оборвал этот поток, составшись на ограничения по времени.
После доклада ко мне дважды заходил довольно крупный теоретик Ярослав Дербенёв, происхождением также из ИЯФа, который ныне работал в лаборатории Джефферсона, располагающейся в Ньюпорте, в Вирджинии. Он убеждал меня, что необходимость в таких работах трудно переоценить для практики. Я отвечал, что сам не против, но, поскольку инициатором этих работ является Лебедев, правильнее было бы обращаться со всеми предложениями к нему. Вернувшись в свою лабораторию, Дербенёв рассказал там о моей работе. Они пригласили меня сделать у них доклад, после чего сообщили, что несколько лет пользуются программой OPTIM и желают получить последнюю версию, в которой уже встроена модель охлаждения пучка. Я опять же адресовал их к Лебедеву, как к автору программы. Со стороны Лебедева ответа не последовало, и мне до сих пор остаётся гадать о причинах столь странного его поведения, поскольку наши личные с ним отношения остались весьма дружественными.
Пол Лебрун совсем недолго был моим начальником. Руководитель вычислительного отдела затеяла реорганизацию, и я оказался приписанным к группе Панайотиса Спенздуриса. Этот весёлый грек ничем не напоминал нучного сотрудника. Он скорее был похож на профессионального контрабандиста в исполнении артиста Каневского из «Бриллиантовой руки». Впрочем, мы его все любили, потому что он к нам не придирался и в наши дела не лез без особой необходимости. Начальником же он стал потому, что пробил грант, который позволил на многие годы обеспечить финансированием его группу. В группу входили ведущий программист – розовощёкий Джеймс Амундсен, хмурый и вечно небритый теоретик Лео Мичелотти, прихрамывающий на правую ногу сетевой администратор Эрик Стерн, молодой программист Джим Николсон с вечно сияющей улыбкой на лице, ещё один улыбчивый программист Антуан Остигай, мрачная тётка по имени Марта, которая отвечала за компьютеры и установку стандартного программного обеспечения, а также Пол и я.
Панайотису удалось вклиниться в межлабораторную коллаборацию по эффективному использованию параллельных суперкомпьютеров и кластерных сетей. Дело в том, что в создании сверхмощных компьютеров была такая же гонка между ведущими мировыми державами, как и всем известная космическая гонка СССР-США, но в этой лидировали США и Япония примерно на равных. Когда же суперкомпьютеры у них появились, появилась и проблема, как их загрузить вычислениями по максимуму, потому что эксплуатация этих монстров стоила очень дорого. Вот почему Министерство энергетики США не жалело денег для лабораторий, которые разрабатывали столь же мощные программы для параллельных вычислений. В коллаборации по параллельным вычислениям в США львиную долю финансирования забирали СЛАК (руководитель Квок Ко) и лаборатория Лоренц-Беркли (руководитель Роб Райн), остальные крохи подбирали Университет Лос Анжелеса, компания Tech-X (профессор Джон Кэри) из Колорадо и Фермилаба в лице Спендзуриса. Роб Райн занимался моделированием плазмы, по научной тематике он был не конкурент всем остальным, которые работали в области электромагнитных расчётов и в физике ускорителей.
Амундсен написал программу «Синерджия», которая поля считала методом конечных разностей с добавлением алгоритмов метода «частиц-в-ячейке». Примерно такую же программу «Ворпал» написали в Tech-X, вот почему Спендзурис сразу же наладил с ними коллаборацию. У Квока занимались гораздо более перспективным методом конечных элементов, поэтому он взирал на остальных не просто с непомерной гордостью, а даже слегка брезгливо. Сами по себе Спендзурис или Кэри по отдельности не представляли для него какой-либо опасности в смысле дележа финансового пирога, но в коллаборации они становились заметными конкурентами, поэтому Квок, желая разрушить этот союз, написал Спендзурису: «Зачем ты связался с этими свиньями, которые хрюкают в корыте с желудями? Делать они всё рано ничего путного не умеют». Дело в том, что манера говорить у раздобревшего телесами Джона Кэри, действительно, слегка напоминала похрюкивание сытого борова. В этом послании Квок в очередной раз продемонстрировал, что политик он никудышный, поскольку своими действиями и презрительно-высокомерным отношением к людям он сам себе активно создаёт врагов. Спендзурис же воспользовался этим его промахом, послав сообщение Квока Джону Кэри, после чего вся компания Tech-X стала смертельным врагом Квока. Оставалось только ждать нужного момента, и момент этот вскоре представился.
Вскоре Квок уволил еще одного своего ведущего программиста Хулио Игнасиса, который написал ему программы расчёта электростатических полей, тепловых полей и полей механических деформаций. Тут всем окружающим стало понятно его отношение к людям: как только ведущий специалист заканчивал крупную работу, он становился Квоку ненужным, поскольку на этом этапе не блещущие творческими идеями китайцы брали готовые программы в свои руки и считали поток текущих задач. Вот цепочка уволенных: Мак Кенделл (программа Tau3p), Ковальский (Т3р), Иванов (Track3p), Игнасис (Е3р, D3p).Последним эту китайскую команду покинул Грег Шуссманн – самый терпеливый из нас всех. Поскольку китайцев Квок не увольнял в принципе, в его отделе число китайцев достигло девяноста процентов от общего состава. Потом у них начались какие-то проблемы, и Квока хватил инсульт. Отделом временно руководил Чо, поскольку восстановление у Квока происходило очень медленно, поэтому к моменту, когда он был в состоянии вернуться к работе, главную позицию в коллаборации по распараллеливанию захватил Спенздурис, а вместе с ней он отхватил и значительную долю финансирования, ранее принадлежавшую Квоку. В итоге, отдел Квока был ликвидирован, он ужался в вычислительную группу из четырех человек, которая вернулась в ускорительный отдел Рона Руса. Эта история очень напоминает мне сказку Пушкина о золотой рыбке, где жадная и злобная старуха возвращается к разбитому корыту.
Мичелотти из нашей группы когда-то, лет двадцать тому назад написал книгу об использовании математического аппарата симплетических форм в физике ускорителей. Публикация книги настолько возвысила его авторитет, что в оставшиеся годы Лео не вёл никакой конкретной работы. Сам он программировать не умел, поэтому программную реализацию в виде кода «Шеф» сделал для него Антуан Остигай – розовощёкий, походий на французского булочника, добродушный и вполне довольный жизнью. Лео же теперь писал вторую книгу, которая должна была описывать, как реализуется его методика для решения важных задач физики ускорителей. Во Введении этой книги говорилось, что хорошая реализация методики подобна приготовлению изысканного блюда, которое способен оценить настоящий гурман, поэтому автор избрал стиль изложения «Поваренной книги». Главы книги назывались так: «Аппетайзеры», «Салаты», «Холодные закуски», «Основные блюда», «Гарниры», «Десерты», а а заключении Лео написал: «Работа над книгой продолжается уже более десяти лет, и только тектонические сдвиги в развитии программного обеспечения за эти годы не позволили автору продвинуться далее второй главы».
Примерно через месяц после моего появления в Фермилабе мне приходит сообщение о том, что я должен пройти инструктаж по «sexual harassment». Прямой перевод этого термина как «сексуальные приставания или домогательства» на самом деле выражает лишь малую часть истинного его содержания, но о том, насколько шире следует понимать смысл этого термина я пока не предполагал. Сама лекция на эту тему проводилась в большом конференц-зале, где я до этого делал свой обзорный доклад. Там собралось около ста человек. Лекцию читала толстая негритянка Нэнси, пятидесяти лет. После краткого введения в проблему взаимоотношения коллег по работе она показала нам фильм, из которого следовало, что каждый человек свободного мира окружён «личной зоной», в которую при общении с ним вторгаться не полагается. Эта зона описывается расстоянием вытянутой руки, и исключения допускаются только в лифтах, в очереди в кафетерии и при выходе из многолюдных мест типа этого конференц-зала. Более того, при разговоре с коллегой любого пола не полагается глядеть ему прямо в глаза, не отводя взора, более тридцати секунд. Нельзя также разглядывать сзади коллегу другого поля, который нагнулся, чтобы поднять что-либо с пола. Впрочем, мужчине нельзя разглядывать нагнувшуюся женщину и спереди тоже. Там было ещё много всяких «нельзя», всего не упомнишь.
После фильма Нэнси попросила выйти добровольца, на котором она должна показать то, чего нельзя делать на практике. Желающих не нашлось. Тогда она сама выбрала молоденького афроамериканца, усадила на стул, сама подошла сзади и начала нежно массировать ему шею и плечи.
– Что я делаю? – спросила она, – глядя в зал?
– Ничего особенного, мэм, – ответил я. – То же самое проделывал американский президент Джордж Буш младший с канцлером Германии Ангелой Меркель на глазах у миллионов телезрителей.
Нэнси строго взглянула на меня, подняла указательный палец правой руки вверх, поводила из стороны в сторону и сказала назидательно:
– Ни слова больше об американском президенте! А вы, сэр, – ткнула она пальцем в мою сторону, – покажите, как вы пониматете термин «раздевать взглядом».
Честно говоря, мне не приходилось ещё никого раздевать взглядом, и более всего мне не хотелось проделывать это с толстушкой Нэнси, но тренинг есть тренинг. Я уставился на её туфли, медленно начал поднимать взгляд, задержался на уровне бёдер, покачал от восхищения головой, затем поднял глаза повыше. На уровне груди я закрыл глаза правой рукой, изображая, что таких аппетитных сисек никогда в жизни больше не видел. Потом заглянул ей пристально в глаза и подмигнул. Она сказала:
– Правильно! Вот всего этого нельзя делать ни в коем случае.
Когда я рассказал об этом тренинге приятелям в кафетерии, Валера Лебедев грустно заметил:
– Тебе смешно, а вот я чуть работу не потерял из-за этого самого «харассмента». Когда меня пригласили из ИЯФа в Фермилабу настраивать только что построенный Тэватрон, я зашел в пультовую, посмотрел на мониторы, отражающие основные режимы настройки ускорителя, почесал затылок, присвистнул в изумлении и сказал:
– Какая сука настраивала этот ускоритель?
Он вздохнул, вспоминая эту неприятную историю и продолжал:
– Надо же было так случиться, что эта самая, фигурально выражаясь, «сука» оказалась женщиной, которая стояла рядом и к тому же понимала базисные русские выражения. Поскольку она считала себя неплохим физиком, она тут же накатала на меня бумагу (как в анекдоте: «он назвал меня сукой»), на основании которой была создана комиссия по харассменту. Эта комиссия и должна была решить судьбу моего дальнейшего пребывания в Фермилабе. К счастью, данное расследование растянулось на две недели, за которые я настроил Тэватрон, и научная общественность вступилась за меня, как за ценного специалиста, у которого по русской традиции в стрессовой ситуации вырвалось выражение, которое на русском языке вовсе не имеет такого обидного смысла, какой находит в нём, скажем, американец.
Через пару месяцев после этого события мы слушали ещё один доклад, который делал Леонид Воробьёв из Мичиганского университета по своей оригинальной методике учета собственного поля ультрарелятивистского сгустка частиц в ускорителе. После его доклада мы разговорились. Выяснилось, что мы уже встречались с ним на конференции в Ист Лэнсинге, а сейчас он устраивается на работу в Фермилабе, поскольку там проявил излишнюю самостоятельность и не поладил с шефом. Лёню также на первый месяц поселили в отель, а потом я предложил ему переехать в Мэривуд Тауэр. По слухам, там у других фермилабовцев, Сиротенко была квартира на сдачу. Когда он переехал на тот же четвёртый этаж, где жил я, мы окончательно сдружились и вечера проводили вместе за разговорами под бокал вина и за просмотрами фильмов, которых у меня было великое множество.
А вот с соседями по этажу Лёне Воробьеву совсем не повезло. Хотя все три соседа из его коридора не находились в тюрьме, но двое из них были вполне мирными и тихими людьми. Зато этот недостаток с лихвой покрывала ближайшая к Лёне квартира. Там жила семья негров: муж, жена (или сожительница) и дети. Впрочем, пересчитать тех, кто там жил, не было никакой возможности. Двери этой квартиры всегда были нараспашку, и через них сновали все время новые, незнакомые нам взрослые и дети. Шум-гам, ревущий на полную катушку телевизор, а на балконе одновременно непрерывно изрыгал рэп мощный бум-бокс. Через замочную скважину к Лёне сочились такие ароматы негритянской кухни, что у него совсем пропал аппетит.
Сначала Лёня решил познакомиться с соседями, чтобы выяснить, нельзя ли вежливо и политкорректно перевести эту ораву в более спокойный режим. Из первых слов знакомства он уяснил, что это не просто negros vulgaris (негры обыкновенные), а жертвы Катрины, причем Катрина – это вовсе не фурия в женском обличье, а название страшного урагана. Поскольку они – «жертвы», то платят за квартиру они не семьсот долларов, как Лёня, а всего сто пятьдесят, причем первые три месяца они жили вовсе бесплатно – хозяину платило федеральное правительство. Далее стало ясно, что эти «жертвы» в нашем доме не одни. Обилие посетителей квартиры обяснялось тем, что «жертвы» нигде работать не собираются, поэтому у них масса свободного времени, которое они проводят, захаживая в гости друг к другу. Впрочем, на обыкновенных жертв, в нашем понимании, они никак не походили, поскольку были упитанными, веселыми и ездили на новых машинах, в отличие от нас с Лёней.
Потом «жертвы» сообразили, что они могут уплотниться, проживая все в одной квартире, а освободившуюся сдали другим жильцам. Поскольку те, другие жильцы – не «жертвы», то платили они «жертвам» полновесные семьсот долларов, которые, будучи честно поделены, давали великолепную возможность баловаться «травкой» (обычно, марихуана), а то и ширяться героинчиком время от времени. Правительство же Соединенных Штатов было не в курсе этих маленьких шалостей и продолжало доплачивать хозяину квартиры для покрытия расходов, доставляемых ему «жертвами».
– Ты почему двери не закрываешь? – cпросил Лёня соседа.
– Дык, жарко, – ответствовал тот.
– А почему не включаешь кондиционер?
– Дык, это денег стоит.
– Если денег на кондиционер нет, почему же ты таких охрененных размеров телевизор купил?
– Дык, скучно без него.
История эта закончилась тем, что Лёня пожаловался хозяйке квартиры. Энергичная Ирина о политкорректности, видимо, ничего особого не знала. Она ногой постучала в открытую дверь (звать хозяев голосом не имело смысла из-за орущего телевизора). При появлении жильца Ирина зловеще сказала:
– Так! Сколько вас всего здесь тусуется? Ах, это гости? Понятно. Я буду приходить с проверками вечером. Если обнаружу в однокомнатной квартире более трех человек – сразу вызываю полицию. Вам все ясно? Повторите.
Хозяин жалобно пробормотал:
– Только не надо полиции, мэм. Мы всё поняли.
В отместку дети «жертв» прокололи у машины Лёни шину и весело хохотали, глядя как он задумчиво осматривает спущенную шину, размышляя, что на семинар, на котором он должен выступать, он уже опоздал.
Тут остается добавить небольшой комментарий. Во-первых, наш перевод «однокомнатная квартира» по английский звучит как «One bedroom apartment», поскольку квартиры классифицируются по числу спален, а прихожая, гостиная и прочие помещения считаются само собой разумеющимися, и в классификацию не входят. Во-вторых, по американским стандартам в квартире с одной спальней допускается максимально проживание супругов и маленького ребенка.
Когда я позднее съехал из Мэривуд Тауэр, моя хозяйка сдала квартиру негру. Он заплатил только за первый месяц, а потом сказал, что нет денег. Она смогла выселить квартиранта по суду только через полгода, при этом не получив от него ни цента. Когда делала ремонт, на стенах были выщербины от пуль, а в углу – наспех замытая кровь.