Алиса Порет. Воспоминания
Место издания:
Порет Алиса Ивановна (1902–1984) Живопись, графика, фотоархив, воспоминания. / Авт.-сост.: И.И. Галеев. – М.: Галеев-Галерея, 2013
Филонов
Филонову предложили оформить «Калевалу» в издательстве «Academia»[1]. он сам отказался, но распределил заказ между учениками. Я выбрала то, что мне было интересно по тексту, и очень быстро сделала рисунки. Многие не успевали к сроку, издательство требовало сдачу работы, и Филонов подбрасывал мне все новые руны. Приходилось работать по ночам. Когда всё было сдано и принято, нам нужно было получить деньги, Филонов ужаснулся, что на мою долю выпала такая крупная сумма и упрекнул меня в стяжательстве!
Несмотря на наше с Глебовой прилежание, Филонов относился к нам с недоверием, считал нас чужими – чуть ли не классовыми врагами. Мальчики, особенно Кибрик и Рабинович[2] – ему доносили на нас дикие россказни. Филонов: «Товарищ Глебова, а это правда, что у вас были имения в Ярославской губернии?» – «нет, неправда, – ответила она, – был только конный завод» (смех в зале). «Товарищ Порет, а вот наши мастера были у вас дома и видели во всю комнату ковер – огромного тигра, – вы знаете, сколько это стоит? А золотой стол с инкрустациями, как в Эрмитаже?». Я с удивлением на него посмотрела. «Ну, а собака? – на то, что она ест, можно трех бедных детей прокормить!! Стыдитесь, Порет!»
Вскоре произошла неожиданная встреча. Я вышла перед работой прогулять свою милую собаку на Фонтанку, бросала ей мячик, чтобы она немного побегала, но ужас! – увидела вдали Филонова! Повернуть обратно было невозможно, а идти вперед – страшно. Я позвала ее к себе, взяла за ошейник и сказала добрым голосом: «Хокусавна, подойди и поздоровайся, он очень хороший». Она послушно пошла к нему навстречу, села перед ним и доверчиво протянула ему свою огромную лапу. Филонов встал по-рыцарски на одно колено, поцеловал лапу и сказал: «Ладно, Порет, погуляйте с ней, – ведь вы уходите на целые дни».
Особую немилость у Филонова заслужил т. Кондратьев, хороший, добрый и честный малый. Он пришел чуть ли не пешком из Рыбинска, хотел быть художником, попал в мастерскую Филонова и стал его верным учеником. Мною он восхитился надолго и сильно, что вызвало гнев Филонова[3]. Однажды, придя раньше в мастерскую, слышу, как Филонов, меча громы и молнии, орет на бедного Кондратьева: «вы что, товарищ Кондратьев, думаете, что здесь место для романов? Это не опера, где прекрасные дамы, а пажи волочат им шлейфы! Постыдитесь, хороший был парень, комсомолец! Посмотрите, на кого вы стали похожи! ведь вы ничего больше не понимаете, только и ждете, когда придет Порет, – пальто подаете, как лакей, провожаете, под воротами стоите! Собачку выводите! Позор! Да вы слышите, что я вам говорю??» – «Да, Алиса Ивановна…» – «Ха, ха, ха, – адским смехом гремит Филонов. – Я уже стал Алисой Ивановной! вот, до чего мы докатились!! Товарищ Кондратьев, слышите, я требую, чтобы это немедленно прекратилось! Я поставлю о вас вопрос на комсомольском собрании. Вы что – этого желаете?? А??» – «Да, Алиса Ивановна», – еще раз невпопад лепечет Кондратьев. Я не выдерживаю, тихо беру пальтишко и бегу по лестнице вниз. Вечером звонок – в дверях мой верный Кондратьев с молотком и холстом: «Я пришел натянуть вам подрамники». На следующий день ему пришлось отдать комсомольский билет.
Мы все понимали, что Филонов для контраста, за отсутствием врагов народа, делает из нас с Глебовой вредителей и буржуев. К сожалению, этим воспользовались двое: Кибрик и Рабинович, они доносили на нас и травили, как могли. Кончилась их деятельность тем, что они написали в газете большую статью против Филонова[4], в надежде, что это им сделает карьеру. Филонов умер с голоду в самом начале блокады. (,,,)
Хармс
Однажды кто-то привел к нам Хармса и Введенского[10]. В тот же вечер они сговорились – Хармсу больше понравилась я, а Саше – Глебова[11]. Когда мы летом куда-то все разъехались, поэты решили, что гораздо легче добиться успеха не в доме – где святая мама, домраба, вечно торчащий верный мой поклонник Кондратьев и каждый вечер серия молодых людей, – а в одиночку. Они условились, что дадут знать друг другу о своих победах телеграфно.
Хармс ездил ко мне на дачу раза три, потом смертельно обиделся, когда оса укусила его в губу, и исчез надолго. Он чудил, не хотел гулять, а сидел в комнате, курил трубку за трубкой при закрытых окнах, забив собственноручно все щели ватой.
Тут у Хокусавны родились щенки, и Кондратьев привез мне ее и шесть толстых детей (остальных отдали в «хорошие руки»[12]). Их надо было кормить без конца, выгуливать и воспитывать. Хармс оскорбленно ретировался. Саша не мог долго обойтись без карт и водки и пытался брать у Глебовой в долг. Короче говоря, телеграммы не были посланы.
Введенский как-то потом «отвалился», а Хармс остался надолго моим другом. Они оба были в ссылке в Курске[13] и, вернувшись, Хармс мне признался, что влюбился в меня по-настоящему в тюрьме, заочно.
Почему-то вместо того, чтобы пленять меня, он решил сперва очаровать мою маму (это была ошибка). Он не знал, что она исполняла всегда все мои желания, никогда не споря. Помогала мне и всем моим друзьям. Если я просила приютить кого-нибудь, она ставила немедленно кушетку у себя в комнате, шесть лет терпела Девку-Чернавку, подброшенную нам М.В. Юдиной[14], приняла Глебову, потом Кондратьева. У нас жили кошки и собаки уехавших на дачу знакомых и т. д. Она была настоящая мать, неиссякаемо добрая, самоотверженная и доблестная. Когда я раз сказала, что хотела бы поехать на юг, но что это невозможно из-за денег, она вечером дала мне конвертик и сказала: «Тут вам хватит на двоих, возьми с собой Татьяну». (...)
Далее https://morebook.ru/tema/iskusstvo/item/1372289124167?category_id=17