Продолжение. Начало здесь:
Дневник пионерки. Глава 1. Мамина школа
Дневник пионерки. Глава 2. Алло, мы ищем таланты!..
Дневник пионерки. Глава 3. Больше хороших товаров
Дневник пионерки. Глава 4. Служу Советскому Союзу!
Дневник пионерки. Глава 5. Сельский час
Дневник пионерки. Глава 6. Голубой огонёк
Дневник пионерки. Глава 7. Взрослым о детях
Дневник пионерки. Глава 8. Пионерская зорька
Дневник пионерки. Глава 9. Москва и москвичи
Дневник пионерки. Глава 10. Рейс 222
Дневник пионерки. Глава 11. Дым костра
Дневник пионерки. Глава 12. Будильник
Дневник пионерки. Глава 13. Программа "Время"
Дневник пионерки. Глава 14. Здоровье
Дневник пионерки. Глава 15. А ну-ка, девушки!..
Дневник пионерки. Глава 16. Будни великих строек
Дневник пионерки. Глава 17. В гостях у сказки
Дневник пионерки. Глава 18. Советский Союз глазами зарубежный гостей, или "Кабачок "13 стульев"
Дневник пионерки. Глава 19 . Вечный зов
Дневник пионерки. Глава 20. Очевидное-невероятное
Дневник пионерки. Глава 21. АБВГДейка
Дневник пионерки. Глава 22. Наши соседи
Дневник пионерки. Глава 23. Человек и закон
Глава 24
«600 секунд»
До девяносто первого все еще как-то держалось, а в девяносто первом посыпалось. Инфляция, резкий рост цен, события в Вильнюсе[1], конфискационная павловская реформа[2]… Когда на ночь глядя двадцать второго января тысяча девятьсот девяносто первого года объявили, что из денежного оборота изымаются пятидесяти- и сторублевые купюры (которые можно обменять на сумму до тысячи рублей в течение трех суток, а в Сбербанке снять только пятьсот), мы, живущие от зарплаты до зарплаты, лишь посмеялись. А знакомые знакомых всю ночь отправляли сами себе переводы на круглосуточном телеграфе, чтобы завтра получить десятками и двадцатипятирублевками, или покупали билеты на поезд с целью потом их сдать и тем самым вернуть деньги. С утра двадцать третьего января сберкассы обросли гигантскими очередями, и это были счастливчики, сумевшие удрать с работы… Официальной причиной реформы, подготовку которой скрывали, как стратегический военный секрет (сам Павлов клялся перед журналистами: ну, что вы, никакой реформы!), называлась борьба с фальшивыми банкнотами и «нетрудовыми доходами граждан». На самом же деле государству было необходимо ликвидировать избыточную денежную массу, напечатанную в конце восьмидесятых. Вот оно и ликвидировало: изъяли порядка четырнадцати миллиардов рублей… В апреле Сбербанк заморозил денежные вклады, и это уже был удар под дых. Тогда родители моего отца потеряли все свои накопления – сорок девять тысяч рублей, а я для себя сделала два вывода: во-первых, ничего хранить нельзя – либо вкладывай, либо трать, - а в-главных, ни одна финансовая потеря не адекватна твоим страданиям, жизнь стоит больше. Умница бабушка Антонина Васильевна только перекрестилась: «Бог дал – Бог взял» – и перестала про это думать… От потери четырнадцати миллиардов народ частично отвлек августовский путч, когда теряющие власть кремлевские долгожители, недовольные перестройкой и новой метлой, заперли Горбачева на даче в Форосе и решили все возвернуть. Самозванец Георгий Янаев, будучи «выпимши», зачитал обращение к народу, и это был чистый фарс. Распад Советского Союза[3], о котором сегодня так много говорят и спорят, прошел «тихо» и «незаметно»: кто-то вообще решил, что в Беловежской Пуще у страны под названием СССР просто переписали название… А вот о приходе к власти новой оппозиционной звезды по имени Борис Ельцин судачили на всех углах, особенно, здесь, на Урале: «Наш-то теперь - у руля!..»[4].
Накануне распада СССР случилось еще одно ключевое событие этого странного переломного года: в октябре девяносто первого буквально перед выходом на сцену был убит певец Игорь Тальков. Конфликт вспыхнул из-за того, кому выступать первым – Талькову или певице Азизе, и то, что у тружеников шоу-бизнеса оказалось в кармане оружие, которое запросто было пущено в ход, объяснило, кто вышел на историческую сцену. Публичное убийство Талькова, на несколько лет сделавшее певца героем, кажется, и дало старт «лихим девяностым». Первым делом пожелтели газеты, с полос которых сдуло отчеты о партсъездах и репортажи с полей, а вместо них явились убойная криминальная хроника и летающие тарелки. Вся страна, вытаращив глаза, смотрела невзоровский хоррор «600 секунд», а в Перми изобрели собственную фишку всесоюзного значения под названием «деревня Молебка» - сюда высаживались инопланетяне. Что-то непонятное приключилось с заводами: все как один эти махины начали слабеть, дряхлеть, переходить на трехдневку, менять директоров (сколько их тогда полегло, одному Богу известно), менять специфику и выдавать зарплату собственной продукцией. Хорошо если предприятие выпускало велосипеды/кастрюли, а вот что было делать в домашнем хозяйстве, например, с силовым кабелем нестационарной прокладки?.. Мне как работнику социальной сферы приборостроительного завода тоже, помнится, выдали аванс какими-то вазочками (которые я все не знала, куда приспособить, а потом с облегчением выставила в подъезд).
Бартер, рейдер, пиар - ключевые слова того времени. Львиная доля расчетов производится только по бартеру: денег ни у кого нет. Деньги, пачки денег – разноцветных, с множественными нулями, - есть только в настольной игре «Монополия», смысл которой заключается в том, чтобы приумножить свой капитал, а других игроков обанкротить (чем все, собственно, и заняты). Все, что плохо лежит, подлежит рейдерскому захвату. Ну и, конечно, пиар, потому что девяностые – очень «газетное время», когда место приказавшего долго жить советского проекта начало заполняться чем-то новым и непонятным. Что это за новое, объяснить толком никто не мог, но чаще других мелькало слово «рынок». Когда мы адаптируемся к этому невесть откуда взявшемуся рынку, одному Богу было известно, а вот эффект домино, при котором рушится и ложится все, был очевиден.
У Весельчака, к тому времени расставшегося со школой, тоже все крутилось вокруг рынка (Центрального), и не только у него: народ массово уходил в челноки и кооператоры, где крутились живые деньги, кооперативам почему-то сплошь давали названия античных героев, и, как грибы после дождя, по стране росли «Антеи», «Тесеи», «Гераклы»… Кооператив Весельчака назывался «Аякс», и в нем подвизалось уже несколько человек. Работа в «Аяксе» была ненормированной и непредсказуемой, требовала ежевечернего посещения ресторанов и бесконечных поездок. И опять наша семейная жизнь протекала на параллельных орбитах, только орбиты значительно разошлись. Понимала я это? А как же... Но делать ничего не делала, предоставив все естественному ходу событий, который, как неуправляемый поезд, относил меня дальше и дальше. Да и что можно сделать в таких случаях? В девяносто втором я вообще на все лето сбежала из дома – сначала по путевке на Кавказ с московской сестрой Олей, затем - в Киев и Львов, куда нас пригласили Ольгины родственники. Виз в новоиспеченном СНГ никаких не водилось, деньги у меня были, и я, как обычно, решила: теперь или неизвестно когда. Лето случилось занятное – с посещением лермонтовских мест, Домбая, Киево-Печерской лавры и средневекового европейского Львова, который был чем угодно, но только не Советским Союзом.
Всё (моя семейная жизнь) рухнуло вслед за СССР - тридцатого августа тысяча девятьсот девяносто второго года, когда я вернулась домой и, как в сериале, которых тогда еще не было, обнаружила в нашей квартире «посторонние предметы женского туалета». На мои вопросы муж лепетал что-то вроде «пустил приятеля на пару дней, и вы подумайте, какая наглость». Я даже готова была поверить, но потом зачем-то полезла с расспросами к миловидной Тане, и та простодушно рассказала о другой миловидной девушке, Марине, которая вроде бы работает поваром (!) на турбазе (!), а вообще «не бери в голову, все это ерунда», потому что Весельчак ей сразу сказал: семья для него – святое...
Первое, что я почувствовала, - это колючий озноб, который вырубил меня из реальности часа на три, так что про ушат холодной воды говорят правду. Позже описание этого ощущения я прочитала у Виктории Токаревой, которая сравнивала его с залетевшей в комнату шаровой молнией. Но сознание, как ни странно, работало четко: Весельчак, который читает Набокова и Солженицына, и повариха с турбазы - нет, придумайте что-нибудь посмешнее. Но если это правда, я теперь свободна?..
- Кажется, во всей ситуации тебя возмущает только то, что она – повар, - после серии скандалов резюмировал оскорбленный муж.
Но «возмущает» - это было неподходящее слово. Потому что шок разочарования, грянувший в одночасье, погрузил меня в состояние, которого, например, тибетские монахи достигают многодневными медитациями: внутренний диалог прекратился, сознание выключилось, и парадом командовало уже подсознание. А подсознание требовало известно чего - развода.
- Но ведь из-за «поварих» не разводятся, - улыбнется мне подруга-психолог лет десять спустя.
Ну конечно. Конечно. Просто мой куратор (мы его называем судьбой) замучился ждать, пока я, наконец, соберусь с духом, встану на истинный путь и начну заниматься литературой. Потому что никто мне не друг, никто мне не враг... Потому что в моей личной пьесе Весельчак (кто бы сомневался) прекрасно сыграл свою роль - женился, привез, обеспечил ребенком, даже устроил на месте – и должен был покинуть сцену. Причем покинуть так, чтобы в акте, который начнется после него, я бы чувствовала себя «несчастной». Потому что ни один счастливый и «психически здоровый» человек писать не будет, хоть вы его придушите, и, как считают философы, ключ к творчеству писателя – в его «психическом недуге», с которым автор пытается разобраться путем этого самого творчества. Мой «недуг» заключался в том, что мне вечно нужно было про себя всем все доказывать, и как же этот недуг рифмовался с моей любовью к словесности...
И - газетное, очень газетное время…
Все это ясно теперь, а тогда я страдала. После визита шаровой молнии, не приходя в сознание, я ходила неделю, потому что ходить было все-таки легче, чем сидеть и смотреть в одну точку. Точка была маленькая, черная и вполне реальная - в ней уместилась вся моя жизнь. Сознание заработало только тогда, когда муж, исчерпав все попытки «объяснить свое поведение», собрал чемодан и сказал: ну, развод, так развод.
И это была еще одна молния…
Что говорит на тему развода наше сознание, мы с вами знаем. Сознание говорит: мы сами во всем виноваты, потому что то-то и то-то, и вообще с хорошими женами такого не происходит. Плохо, что тогда не было психотерапевтов и психоаналитиков. То есть они, разумеется, были, но к ним почти никто не ходил. Психоаналитик бы объяснил, что «такое» происходит с любыми женами и на каждом шагу, и вообще здравствуй, новая жизнь. Но и, видимо, хорошо, что их не было, потому что психотерапевт мог сказать и другое: а зачем «продавать дом» (разводиться) – в вашем «доме» ужасный бардак, может, просто взять и «прибраться»? Мне было очевидно: нет, «прибраться» нельзя, но до новой жизни, которая, по идее, должна была наступить в моем случае, нужно было как-то дожить. И если разбираться с тем спектром чувств, которые я испытывала в сентябре девяносто второго, то доминировало что? Доминировало чувство вины. Потому как всё что угодно – центральный рынок, кооператив «Аякс», властность и жесткость характера, поварихи с турбазы, - а отцом Весельчак был отличным... Образцовым, можно сказать. И этого образцового отца я взяла и ликвидировала собственными руками. А такие полномочия мне кто-то давал?
Была еще одна проблема – бытовая: после нашего разрыва в доме разрушилось и сломалось, кажется, всё, образовались не метафорические, а вполне реальные щели, в щели страшно сквозило, а я не знала, как с этим справляться. Не знала, как вызвать слесаря, не знала, как утеплить окна и как платить за квартиру, а главное, с кем при необходимости оставить ребенка. Ребенок, слава богу, был здоров и на вопрос «Где папа?» удовлетворялся стандартным ответом про работу. Благодаря дочке я, собственно, и поддерживала эту видимость жизни – ходила на службу, готовила ужин, читала вслух. Но постразводная ломка только начиналась: как назло, в памяти выпячивалось лишь самое лучшее, и это была только первая часть Марлезонского балета… Кто разводился, знает: рвешь по живому не только с мужем/женой, рвешь с родными, друзьями, знакомыми, которые - хотят того или нет - должны выбрать одну из сторон. Ты думаешь, взрыв грянул месяц назад, все скоро устаканится, ан нет – ударная волна идет и идет, поражая всё новые сферы. Как ни странно, чуть не все мои родственники оказались на стороне мужа, потому что разрушить легко, а теперь, вот теперь мы посмотрим... И только мамочка, ознакомившись с некоторыми деталями моего семейного театра абсурда, попыталась снять с меня этот груз. И что интересно: чувств к Весельчаку я давно никаких не испытывала, жить с ним категорически не могла, но при всем при том в моей жизни зияла дыра. Потому что хотела я того или нет, а Весельчак был все-таки своим.
А когда человек живет с зияющей дырой длительное время, все идет по известному в народе (пришла беда – отворяй ворота) и церкви (самый большой грех – уныние) сценарию, согласно которому «несчастного» принимаются «воспитывать» резким ухудшением ситуации. Чтобы он понял: до всамделишного горя пока далеко. За меня взялись просто: дочка (мы зашли в школу к свекрови) попросила пить, я налила ей воды из графина, а эту воду, как потом выяснилось, не меняли месяца два. К вечеру Аньке стало плохо, началась рвота, приехал врач, пожал плечами, предложил госпитализацию и… уехал. После «скорой» все резко ухудшилось, температура поднялась до сорока, рвота не прекращалась, началось обезвоживание, ребенок бредил, и даже моего медицинского образования хватило, чтобы понять: все очень плохо, нужна капельница. Но какая капельница дома среди ночи без телефона? Боясь оставить дочь одну и бежать к автомату (кажется, он не работал), я стояла на коленях и, охваченная ужасом, каждые две минуты вливала ей в рот ложку воды. Поднимала голову, разжимала зубы, вливала. Что-то проливалось мимо, что-то ребенок выплевывал, но часть спасительной жидкости, попадая внутрь, всасывалась. Час, второй, третий, четвертый… Когда Аня заснула, я перекрестилась, как учила в детстве бабушка, и зачем-то несколько раз повторила:
- Прости меня, Господи. Я довольна, довольна, довольна. У меня все хорошо, только оставь, мне, пожалуйста, мою дочь.
Через час температура спала, состояние стабилизировалось, а днем ребенок встал с постели. Когда мы все-таки сдали анализы, прилетела бледная участковая и кричала на весь подъезд:
- Ну, скажите, где, на каком болоте вы схватили столько кишечной палочки?!.
Анькина дизентерия привела меня в чувство гораздо быстрее, чем могла бы привести психотерапия, но даже сейчас, спустя двадцать лет, я содрогаюсь, вспоминая те ночные четыре часа.
Днем я все-таки изловчилась связаться с Весельчаком (требовались лекарства), но он только сказал:
- Я сейчас в Ленинграде, прилететь все равно не смогу – на руках очень крупная сумма…
Тогда я еще не понимала, что осталась совсем одна.
* * *
Обещание Богу стать «довольной» было выполнено только наполовину. Успокоиться до конца не получалось, и я механически переползала из одного дня в другой. Случился еще один «воспитательный момент», когда заболела (ангиной) уже я и тоже лежала с температурой сорок. Больше всего опасаясь заразить дочь, я закрылась на раскладушке в прихожей, запретив Аньке подходить ко мне ближе чем на два метра, и утешала себя тем, что если я все-таки умру, она догадается выйти и постучаться к соседям.
Надо сказать, Аня была ребенком редкой вменяемости: в эти дни она не только обихаживала и развлекала себя сама, но и как-то пыталась ухаживать за невменяемой матерью. Первое, что я решила, когда, наконец, встала, - это прекратить думать о том, что случилось. Вообще. Всем советую в таких случаях. Круглосуточный мысленный бег по кругу дает только одно - истощение. Но «не думать» оказалось не так просто. Убираешь дом – думаешь. Идешь на работу – думаешь. Даже занимаясь с детьми, я ухитрялась отключиться и разбередить свою рану.
И вот однажды…
Я не помню, когда мне бросили этот спасательный круг. В декабре? В январе? В феврале? Должно быть, в феврале: «февраль, достать чернил и плакать…». Как обычно, я сидела ночью на кухне и что-то читала, не желая возвращаться в реальность, но книга («Доктор Живаго») в очередной раз закончилась, спать не хотелось, и я машинально уткнулась в газету. Областную газету «Звезда», которую они все здесь настолько любили, что называли «Звездочкой». Дико популярную «Звездочку» выписал Весельчак - я ее не читала. А тут она поманила огромным читабельным подвалом строк на пятьсот. Тогда считали строки, а не знаки… Ясно ведь, что читабельный - так и манит своими разнокалиберными шрифтами: то обычным, то полужирным, то курсивом. Я еще не знаю, что ответсек Юрий Иваныч всегда по-особенному ставит Ольгины материалы, и они сразу бросятся вам в глаза. Я не знаю, что Ольга - своя, но не могу оторвать глаз от заголовка, который уже вцепился, не отпускает. Подвал начинался словами: «Этот человек прожил не свою жизнь...».
Я еще надеялась: статейка – макулатура из серии «прочесть за ужином», - но с первых слов все надежды рухнули, и медленно, с перерывом на чай и хождение по кухне, я читала историю женщины, которая всю жизнь проработала на заводе, всю жизнь стремилась писать и, не зная, как реализовать свой талант, сочиняла письма-рассказы и для чего-то отправляла их себе. Материал, состоящий из кусков этих писем, так и назывался - «Письма самой себе», под ним стояла подпись – Ольга Штраус.
Это опять мой куратор не выдержал, и я, наконец, поняла. Дудки, - сказала я Ольгиному материалу. Никаких писем и чужих жизней. Решение, столько лет казавшееся невероятным, все расставило по местам. Мне двадцать семь – у меня есть время, а время – основной ресурс. У меня есть подросший, приученный к саду ребенок (который не даст мне сойти с катушек). У меня есть вот эта квартира (она, конечно, не совсем моя, но я не думаю, что Весельчак решит ее делить. Если только, конечно…). Что произойдет в случае, если родители мужа все же потребуют вернуть им квартиру, я думать не стала, решив разбираться с проблемами по мере их поступления. Ну, и главное: мне никто! вот теперь мне никто не указ! За какие-то полчаса минусы, терзавшие меня столько месяцев, ударились оземь, превратились в плюсы, и я теперь размышляла лишь о том, как не расплескать это новое настроение, чудесным образом раскрасившее жизнь. В том, что неизвестная Ольга Штраус поможет (интересно, какая она – хорошо, если молодая, хотя это вряд ли: молодые такого не пишут), я ни минуты не сомневалась.
Когда наутро я примчалась на работу с сияющими глазами, Анна Борисовна было решила, что мы, наконец, «помирились», но узнав, что на западном фронте без перемен, кажется, за меня испугалась. А я себе поклялась: пока в газету не устроюсь, никому… Да и что, скажите, мне было рассказывать? Что мне понравилась статья в «Звезде»?.. И, тем не менее, я уже знала: самое сложное – это спрыгнуть с обрыва.
Про обрыв год спустя мне расскажет в интервью всесоюзная знаменитость по имени Армен Джигарханян, когда я спрошу его об актерской профессии.
- Ты знаешь, очень страшно стать актером. Это все равно что подойти к обрыву и спрыгнуть. Потому что только в следующую секунду будет ясно – ты разбился или все-таки полетел.
И теперь я стояла на этом обрыве.
[1] В январе 1991 года советское руководство попыталось военным путем взять под контроль развитие политических событий в Литве, первой из советских республик провозгласившей в марте 1990 года независимость от СССР. 11 января советские войска заняли Дом печати и другие общественные здания в Вильнюсе, Каунасе, Алитусе, Шауляе, Варене. При штурме телебашни погибли шестнадцать мирных жителей. 13 января в Литве отмечают День защитников свободы.
[2] Павловская реформа – в январе 1991 года состоялась последняя советская денежная реформа, получившая название «павловской» по фамилии тогдашнего министра финансов Валентина Павлова.
[3] 8 декабря 1991 года в Беловежской пуще лидеры России, Украины и Белоруссии - Борис Ельцин, Леонид Кравчук и Станислав Шушкевич – заключили договор о прекращении существования СССР и создании Союза Независимых Государств.
[4] С 1976 по 1985 год Б. Н. Ельцин занимал должность первого секретаря Свердловского обкома КПСС.
Если текст понравился, ставьте лайк. Подписаться на канал можно Здесь
Карта Сбербанк 4276 4900 1853 5700
Продолжение:
Дневник пионерки. Глава 25. Семнадцать мгновений весны
Клад. Рассказ
Письмо. Рассказ
Как я переехала в особняк. Рассказ
Годунов. Побег из СССР
Владимир Данилин. Белая магия
Бабушка и её женихи
Сам я живу в вагончике, а в трёхэтажном доме - страусы и индюки
Женщина вокруг сорока. Повесть