Сегодня день рождения Александра Грина. 140 лет назад родился неповторимый романтик и, возможно, самый живой для сегодняшнего Петербурга писатель, автор «Алых парусов».
Все знаменательные дни своей жизни Александр Степанович приурочивал к цифре «23», которую считал для себя счастливой: 23 августа 1880 года — его рождение; 23 июля 1896 года — отъезд в Одессу; 23 марта 1900 года — на Урал; 23 ноября 1894 года по новому стилю родилась я. Александр Степанович говорил: «Значит, ты судьбою была мне назначена». 23 февраля 1921 года по старому стилю мы с ним поженились.
- Нина Николаевна Грин, супруга
Материал посвящен родным для него местам в городе и значительным событиям в жизни и творчестве, произошедшим на берегах Невы в период проживания Александра Грина здесь (с 1905 по 1924 год). Фотографии сопровождаются словами Александра Степановича, его близких людей, биографов и иногда моими.
Александр Грин и Петербург
Имя Александра Грина традиционно связывают с Крымом. Однако настоящая Ассоль, которой посвящена феерия «Алые паруса», повстречалась Грину не на южных улочках, а на Невском проспекте, рядом с Садовой улицей. Да и галиот «Секрет» вышел не из порта Феодосии или Севастополя, а из Гавани на Васильевском острове. В призрачном свете керосиновой лампы, витрин и фонарей на углу Невского и набережной Мойки, а не в мареве южного солнца ткались «Алые паруса». И даже «Блистающий мир» Грину посчастливилось отыскать в промозглых петроградских сумерках.
Я приехал в Петербург. Здесь, живя по подложному паспорту, я стал писать.
Грина, отсидевшего два года в Севастопольской тюрьме за революционную пропаганду, привела в Петербург страстная любовь к эсерке Екатерине Бибергаль. Катя же отказалась стать его женой — предпочла Революцию.
Вера Павловна
Вскоре Грин снова попал в тюрьму, на этот раз в «Кресты», из-за роковой случайности: оказался рядом с местом проведения собрания боевого отряда эсеров.
Там и познакомился с «тюремной невестой», которая на долгие годы станет для него «всем — женой, матерью, сестрой». Абсолютно романтическую историю своей женитьбы он повторил в рассказе «Апельсины»: там тоже фигурируют арестант и его тюремная невеста.
Этой невестой Грина стала Вера Павловна Абрамова, дочь богатого чиновника, сочетавшего успешную карьеру и награды с либеральными убеждениями, выпускница Бестужевских курсов, идеалистка, сочувствовавшая революционному движению и работавшая на общественных началах в «Красном Кресте», при котором и существовала «ярмарка» подобных невест.
Мое знакомство с Александром Степановичем Гриневским началось весной 1906 года. Я работала тогда в «Красном Кресте». Это общество помогало политическим заключенным и ссыльным.
Я поступила в «Красный Крест» в 1905 году, когда забастовки, демонстрации, расстрелы рабочих и крестьян и возбуждение, охватившее по поводу этих событий всю интеллигенцию, заставили меня подумать: «Сижу в какой-то тинистой заводи, когда рядом мчится река событий. Надо примкнуть к общественной жизни. Но как это сделать?»
Кроме обычных обязанностей у меня была еще одна: я должна была называть себя «невестой» тех заключенных, у которых не было ни родных, ни знакомых в Петербурге. Это давало мне право ходить на свидания, поддерживать их, исполнять поручения.
- Вера Павловна Калицкая, первая супруга.
Однако условная связь вскоре стала настоящей. Более подробно о встрече будущих супругов и их взаимоотношениях можно прочитать в воспоминаниях Веры Павловны.
В течение 1906—1907 годов Александр Степанович постоянно настаивал на том, чтобы я переехала жить вместе с ним. Говорил: «Я буду надоедать тебе как попугай!» Узнал, как будет по-французски «мы должны быть вместе», и постоянно, ломаным языком, твердил мне эту фразу.
Осенью 1907 года я поступила работать в лабораторию Геологического института, которая помещалась в Волховском переулке Васильевского острова. От Фурштадтской, где мы жили с отцом, до Волховского переулка — расстояние огромное, тем более что в те годы трамваев еще не было и ездить пришлось бы на конках, с пересадкой. И мы с Александром Степановичем решили снять квартиру неподалеку от моей работы, на 11-й линии Васильевского острова.
- Вера Павловна
Мы никогда ни о чем не уславливались, никогда не обсуждали, что каждый из нас должен сделать в случае катастрофы. Думаю, что тут имело значение не только наше легкомыслие, но и то глубокое доверие, которое мы бессознательно питали друг к другу. Я не сомневалась, что он на мне женится, а он — что я пойду за ним в ссылку.
- Вера Павловна
И свадьба, и ссылка состоялись и были пройдены с честью, однако в 1913 году Вера Павловна приняла решение о разрыве из-за сложностей и противоречий их совместной жизни.
Он одновременно искал семейной жизни, добивался ее и в то же время тяготился ею, когда она наступала. Одного из героев «Золотой цепи», Санди Пруэля, Грин называет «диким мустангом среди нервных павлинов». Таким «диким мустангом» был и сам Александр Степанович. Трудно понять, что было ему нужнее в те годы: уют и душевное тепло или ничем не обузданная свобода, позволяющая осуществлять каждую свою малейшую прихоть.
- Вера Павловна
Жизнь вне семьи
В 1914 году Александр Грин живет в доме Пименова на ул. Пушкинская, 1, в меблированных комнатах. Пишет стихи и рассказы на военную тему. Часто встречается с ВП. Общается с А. Куприным, Л. Андрусоном, Я. Годиным, Аполлоном Аполлоновичем Коринфским, Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым. Бывает в Царском Селе, Гатчине, Павловске.
Вера Павловна значила очень много в судьбе Грина, и, несмотря на разрыв с ней, свою тюремную невесту и жену нелегала и ссыльного он очень уважал. По воспоминаниям знакомых, в его просторной комнате на Пушкинской улице висели портрет Эдгара По и большой портрет Веры Павловны — единственное, что взял он в квартире на Зелениной улице при расставании.
За Александром Степановичем в те годы велась слежка. С какой бы целью она тогда ни выполнялась, сейчас это только помогает нам быть ближе к Грину. Проживем еще раз 6 июня 1915.
6 июня 1915. Навещает писателя, редактора журнала «Новый Сатирикон», Аркадия Тимофеевича Аверченко (Троицкая ул., 15—17):
Идет на Невский пр., 55:
Вечером посещает кинематограф на Невском пр., 57 (Из дневника слежки):
Еще один временный дом Александра Степановича, правда чуть раньше (осенью 1913), находился под адресу: 7-я линия Васильевского острова, 7, кв. 1.
Осенью 1918 года Грин женился. Его женой стала некая Мария Владиславовна Долидзе, но союз был непрочным, уже зимой Грин и Долидзе расстались.
В январе 1919 года Александр Степанович переехал в хорошую комнату окнами в сад, на 11-й линии Васильевского острова, в дом, ранее принадлежавший богачу Гинцбургу. Гинцбурга называли «Порт-Артурским», потому что свои миллионы он нажил в японскую войну. Перевел деньги за границу и сам туда уехал. Охранять его особняк на 11-й линии осталась родственница с детьми. Когда стало известно, что все дома в Петрограде будут национализированы, эта родственница предложила дом Гинцбурга «Обществу деятелей художественной литературы». В «Обществе» принимал деятельное участие М. Горький.
- Вера Павловна
Алые паруса
Благодаря Алексею Максимовичу Горькому у Грина в 1920 году появилась работа в издательстве Гржебина и комната в Доме искусств на Мойке, сокращенно «Диск». Это здание ранее принадлежало братьям Елисеевым и сохранилось от разбоев и грабежей благодаря тому, что в нем оставалась жить прислуга. По решению Петросовета и Наркомпроса, в этом здании с мраморной лестницей, золоченым чугуном, коврами, китайскими вазами, готической мебелью и самым главным сокровищем той поры — ванной — переживали годы разрухи плохо приспособленные к условиям военного коммунизма писатели, музыканты, художники.
Итак, Александр Грин поселился в Доме искусств на Мойке. Его комната в этом доме была довольно скромной. Вся элита «Диска» жила на втором этаже, Грина поселили на первом, рядом с тремя поэтами — Вс. Рождественским, Николаем Тихоновым и Владимиром Пястом. Описание самой комнаты можно встретить у Рождественского: «Как сейчас, вижу его невзрачную, узкую и темноватую комнатку с единственным окном во двор. Слева от входа стояла обычная железная кровать с подстилкой из какого-то половичка или вытертого до неузнаваемости коврика, покрытая в качестве одеяла сильно изношенной шинелью. У окна ничем не покрытый кухонный стол, довольно обшарпанное кресло, у противоположной стены обычная для тех времен самодельная "буржуйка" — вот, кажется, и вся обстановка этой комнаты с голыми, холодными стенами».
Сегодня Диск превратился в отель Taleon и выглядит так:
Позже Грин признался своей жене Нине, что в то время был счастлив.
Я был так потрясен переходом от умирания к благополучию, своему углу, сытости и возможности снова быть самим собой, что часто, лежа в постели, не стыдясь плакал слезами благодарности.
Сложно поверить, но именно в эти годы Грин написал свое самое романтичное произведение — волшебную феерию «Алые паруса».
Замысел феерии возник на пересечении Невского и Пушкинской улицы: в витрине лавки игрушек Грин увидел лодочку с острым парусом из белого шёлка и мысленно «перекрасил» паруса, «потому что в алом есть яркое ликование».
Сегодня сувенирные кораблики с алыми парусами трудно не встретить на витринах, как и саму книгу.
Но это будет позже, а пока...
«Сидя часами в своей совсем холодной комнате, изредка поглядывая в затянутое изморозью окно на унылый каменный двор, он писал в это время самую удивительную солнечную феерию "Алые паруса", и трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутом в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», — вспоминал Рождественский.
По воспоминаниям современников, Грин впервые прочел один из вариантов в Доме искусств 8 декабря 1920 года (на третьем этаже бывшего особняка, в зале «Баккара»), и «Алые паруса» были хорошо встречены слушателями. От Шкловского известно, что «Алыми парусами» восхищался Горький и любил перечитывать своим гостям то место, где Ассоль встречает корабль с алыми парусами, ибо оно особенно трогало сентиментальную натуру Алексея Максимовича.
8 декабря выступил Александр Степанович Грин со своей феерией — «Алые паруса». Публика приняла эту поэтическую повесть очень тепло. Александр Степанович рассказал мне, что вынашивал повесть пять лет; черновик ее лежал у него в походной сумке, когда он был на военной службе.
- Вера Павловна
Первоначально произведение должно было называться «Красные паруса». Это был любимый цвет поэта, и ничего революционного он не подразумевал.
Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее — сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот — в многочисленных оттенках своих — всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызываемое им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада.
По мнению некоторых исследователей, именно неизбежная идеологическая знаковость красного цвета заставила Грина переменить название.
Вчитываясь в «Алые паруса», понимаешь: автор безгранично любит своих героев. Эта любовь настолько очевидна и заразительна, что читатель невольно ей проникается и начинает ощущать счастье героев как свое собственное.
Я настолько сживаюсь со своими героями, что порою и сам поражаюсь, как и почему не случилось с ними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья — это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!» Так и происходит.
Нина Николаевна
А счастлив ли был сам Грин в то время? Можно сказать, что судьба предоставила ему еще одну возможность быть счастливым в браке. В феврале 1921 года он возобновил знакомство с Ниной Николаевной Коротковой. Познакомились они за несколько лет до этого, в 1917-м или самом начале 1918 года в Петрограде, где она работала в газете «Петроградское эхо», у Василевского.
Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, чтобы острее почувствовать одиночество и усталость. А встретились случайно снова, и души запели в унисон.
- Нина Николаевна
Новая встреча произошла 22 января 1921 года на углу Невского проспекта и Садовой, спустя два с половиной года, которые по насыщенности событиями для них равнялись чуть ли не половине жизни.
Позднее она вспоминала тот день: «Мокрый снег тяжелыми хлопьями падает на лицо и одежду. Мне только что в райсовете отказали в выдаче ботинок, в рваных моих туфлях хлюпает холодная вода, оттого серо и мрачно у меня на душе — надо снова идти на толчок, что-нибудь продать из маминых вещей, чтобы купить хоть самые простые, но целые ботинки, а я ненавижу ходить на толчок и продавать».
Более подробно о встрече и последующей жизни можно прочитать в воспоминаниях Нины Николаевны.
Очень тонко и пронзительно о новой любви Александра Степановича говорит его первая супруга Вера Павловна.
Наши отношения после разрыва в 1913 году стали товарищескими; Александр Степанович подробно рассказывал мне о своих похождениях, однако по тому, каким он тоном о них говорил, я чувствовала, что отношение его к тем женщинам, с которыми он флиртовал, несерьезно.
Но однажды, придя к Александру Степановичу без предупреждения, я нашла дверь в его комнату полуоткрытой. Я увидела на столе два прибора, тарелочки из папье-маше, бумажные салфеточки; стояла нехитрая закуска и немного сладкого. Лежала записка: «Милая Ниночка, я вышел на десять минут. Подожди меня. Твой Саша». Я поспешила уйти. Тщательность, с которой было приготовлено угощенье, напомнила мне первый год нашей любви. Я поняла, что ожидаемая женщина — новая серьезная любовь Александра Степановича. И не ошиблась. 8 марта 1921 года Александр Степанович женился на Нине Николаевне Мироновой, которая прожила с ним до его смерти, оставаясь верной и преданной женой.
5 марта 1921 года Александр Степанович Грин предложил Нине Николаевне стать его женой.
Несмотря на то, что, когда Грин и Нина Короткова поженились, между ними не было сильных чувств, вскоре в их отношениях чудесным образом стала сначала зарождаться, а потом и расцветать любовь. «Мы вскоре поженились, и с первых же дней я увидела, что он завоевывает мое сердце. Изящные нежность и тепло встречали и окружали меня, когда я приезжала к нему в Дом искусств».
«Он не однажды вспоминал ту минуту, когда мы с ним впервые остались вдвоем и я, лежа рядом, стала обертывать и закрывать его одеялом с той стороны, которая была не рядом со мной. "Я, — говорил Александр Степанович, — вдруг почувствовал, что благодарная нежность заполнила все мое существо, я закрыл глаза, чтобы сдержать неожиданно подступавшие слезы, и подумал: Бог мой, дай мне силы сберечь ее..."».
«Алые паруса» Грин заканчивал, будучи уже женат на Нине Николаевне. Именно ей он посвятил свое самое романтичное произведение.
Сразу после бракосочетания 20 мая 1921 года Грин без особого сожаления покинул Дом искусств на Мойке и 11 июня поселился с Ниной Николаевной на Пантелеймоновской улице в доме 11. Так началась их общая жизнь, которой им было отмерено 11 лет.
На Пантелеймоновской мы прожили до февраля 1922 года. Жилось по тогдашним временам материально скудновато, но, Бог мой, как бесконечно хорошо душевно. Я — младшая и не очень опытная в жизни, не умеющая въедаться в нее, в ее бытовую сущность, чувствовала себя как жена Александра Степановича, его дитя и иногда его мать.
- Нина Николаевна
Для понимания условий жизни тех времен интересно послушать историю, которую вспоминала Нина Николаевна:
Итак, началась жизнь на Пантелеймоновской. В комнате была печь. Но в те суровые времена дрова и уголь были драгоценностью. Денег у нас не было, но выручал все тот же академический паек. Первое, что мы купили, это крошечную хорошенькую голубую кафельную «буржуйку», продырявили стену печи, установили печурку и стали добывать топливо. Сначала у мальчишек, промышлявших ловлей плывущих по Неве бревен, мы обменяли на дрова кое-какие продукты, распилили дрова, раскололи на кухне и зажгли. Однако скоро увидели, что на одно лишь отопление нам не хватит целого пайка, и стали по примеру многих петроградцев ходить за дровами в полуразваленные дома. Добыли пилу-ножовку. Я обычно стояла на страже, так как на звук пилы в такие дома часто заходила милиция, штрафовала, а иногда даже сажала в тюрьму. Александр Степанович выпиливал кусок балки побольше или снимал уцелевшую дверь, раму окна, и все это мы разделывали у себя на кухне. Однажды, выйдя с добычей из такого дома, мы попались. Александр Степанович нес на плече хорошую дверь, я — ножовку и подобранные там щепки. Навстречу милиционер. «Вы откуда?» — спрашивает. У меня колени задрожали, а Александр Степанович так спокойно, спокойно:
— Да вот, товарищ, сейчас на Мойке обменяли эту дверь у каких-то мальчишек за хлеб, и сам не рад — еле несу, а живу тут рядом, на Пантелеймоновской.
— А не из этого дома? — показывает милиционер на дом, из которого мы вышли (дом, должно быть, находился в районе его наблюдения).
— Ну, что вы, у нас же и силы на это нет!
— Ладно, идите, и только лучше не меняйте хлеб на двери, могут не поверить.
Милиционер, видимо, был хороший парень.
Об одном очень значимом дне жизни на Пантелеймоновской Нина Николаевна рассказывала так:
Александр Степанович раз вечерком, сидя около «буржуйки», говорит мне:
— Хочется тебе послушать, что я написал за эти дни? А не хочешь — говори прямо. Натяжек у нас не должно быть. Но вижу, плут, что хочешь. Слушай внимательно и учись. Я тебя как на уроке буду спрашивать. И он прочел мне впервые начало «Блистающего мира».
Чтение взволновало меня. До замужества я читала очень много, но безалаберно. В душе больше всего любила сказку о крошечной принцессе, плывущей по лесному ручью в лепестке от розы. Любила и стыдилась этого. Теперь, слушая Александра Степановича, краснея от волнения, от того, что он, доверив, открывал мне свое таинственное, я почувствовала такую же нежность и благодарность, как некогда, читая ту сказку. Это было мое крещение в жены писателя.
Если в 1920 году Грин не опубликовал ни строчки, а в 1921-м — всего два рассказа, то уже год спустя, с началом нэпа стали образовываться частные издательства, и у Грина вышло сразу несколько рассказов, которые вошли в его первую послереволюционную книгу «Белый огонь». Это позволило им оставить квартиру на Пантелеймоновской, где замерзли канализационные трубы, и переехать на 8-ю Рождественскую улицу к интеллигентной старушке, имевшей отношение к Дому литераторов.
Грязь и холод нашей квартиры на Пантелеймоновской заставили нас искать новое пристанище. Но прежде чем сменить комнату, нам необходимо было раздобыть денег в уплату за разбитое Александром Степановичем зеркало наших хозяев. Александр Степанович ударил нечаянно по одной его створке бревном, принесенным из очередной дровяной экспедиции, и разбил вдребезги. Уехать из квартиры, оставив это как долг за нами, мы не хотели, так как в дальнейшем не собирались встречаться со своими хозяевами. Кроме того, переезд требовал некоторого количества денег. Поэтому мы копили по грошам, не забывая прицениваться на толчке к стоимости нужного куска зеркала.
О комнате по адресу 8-я Рождественская (сейчас 8-я Советская), 21, кв. 7 Нина Николаевна вспоминала так:
Комната была маленькая, скудно обставленная — «студенческая», грязноватая, на пятом этаже, но зато светлая, с окном-фонарем на улицу. Переезд был несложен. Взяли у дворника салазки, в два фанерных ящика сложили наше имущество, а сверху положили большой портрет Веры Павловны. Александр Степанович вез салазки, я толкала их сзади. С этим отрезком жизни, сблизившим нас на будущее, трудном в бытовом отношении, но таким светло-душевным, было покончено.
В том же доме благодаря долгожданным гонорарам в следующем году Грины обзавелись первой собственной квартирой.
Блаженно-суетливые дни строительства наступили для нас. Тут я впервые увидела, что Александр Степанович живописно хозяйственен. Денег у нас было немного, отделать квартиру мы могли только скромно, но это «скромно» он хотел сделать приятным и уютным, не жадничал, не волновался, не суетился попусту. Вдвоем мы ходили покупать обои, стекла, дверные ручки, гвозди, краски — словом, все, что требовали рабочие. Александр Степанович выбрал для своей комнаты серебристо-серые обои, блестящие, без отчетливого рисунка, и широкий к ним бордюр в темно-синих орнаментах, такие же гладкие светлые маме и в столовую, только бордюры разные, а мне он выбрал белые в широкую голубую полоску. Управдом сетовал: лишнее тратите, но Александр Степанович говорил ему: «Не каждый день чинишь квартиру, пусть она будет на веселом фундаменте». Через месяц все было закончено. Когда мы вошли в отремонтированную, прибранную от строительного мусора квартиру, то увидели, что приобрели просторное, светлое, залитое солнцем жилье.
Стали готовиться к зиме, купили дрова, уголь, вставили вторые рамы, у мамы в комнате был камин, дождливыми осенними вечерами уютно сиживали около него, радуясь своей крепости-квартире.
1922—1924 годы были наиболее плодотворны у Грина. Пламя творчества горело ровно, сильно и спокойно. Иногда даже как бы физически ощутимо для меня. В эти годы Александра Степановича любезно встречали в редакциях и издательствах. Мы пользовались плодами этого хорошего отношения, жили покойно и сытно, но Александр Степанович начал втягиваться в богемную компанию, и это привело нас к переезду на юг.
6 мая 1924 года Грины переехали в Крым, и петербургский период в жизни Александра Степановича завершился.
В рассказе «Фанданго» Грин писал: «Я видел тех самых бродяг с магическими глазами, каких увидит этот же город в 2021 году, когда наш потомок, одетый в каучук и искусственный шелк, выйдет из кабины воздушного электромотора на площадку алюминиевой воздушной улицы».
Нет, Александр Степанович, мы все такие же земные и сегодня, в день Вашего рождения в 2020. Намного более земные, чем Вы. И главный секрет счастья, такой простой и такой сложный, за 100 лет никто лучше Вас так и не сформулировал - делать чудеса своими руками.
***
Источник текстовых материалов и портретных фотографий: Newfoundglory.ru
Фотографии: Татьяна Литвинова, 19-21 августа 2020, Санкт-Петербург.
Посмотреть и скачать фотографии в хорошем качестве можно здесь.
