От радости к тупости
Очень интересная и, по праву, лучшая история, кою довелось узнать мне за последние несколько недель путешествия к землям Королевства.
Провизия заканчивалась раньше, чем мы со Стивенсоном рассчитывали. Во многом, данная неприятность случалась из-за того, что мой уважаемый коллега, по ошибке принял мешок с грязным бельем, который приготовила для стирки его дама сердца Кэйлис, за тот, куда она же сложила еду. По этой причине мы могли вдоволь насмотреться на его грязные портки, дожевывая очень скудные кусочки оставшегося хлеба.
Мы обустроили лагерь на берегу неизвестного озера. Сколько бы я ни изучал карты, не смог отыскать ничего похожего на него. Судя по ним перед нами должно было простираться поле пшеницы, а не водоем размером с Туманную улицу. Вдобавок, оно было соленое, что как нельзя хуже складывалось с нашими скудными запасами воды.
Стивенсон по моим описаниям искал скопления кузнечиков Скаль’голия — с языка санов: крошечная бомба. Секрет столь необычного названия таится в их овальных тельцах, покрытых красным панцирем. При раскусывании они имеют особенность громко лопаться, выпрыскивая содержащееся внутри питательное, и,к счастью, безвкусное содержимое.
Меня же увлекло куда более важное дело: я лежал на берегу озера и глядел на ночное небо, соединяя новые созвездия. Между прочим, очень важное занятие. Ведь если бы не мы, то молодым романтикам нечего было бы рассказывать прекрасным дамам на сеновалах, и численность Ориона неизбежно сократилась бы. Не благодарите.
Вдруг ветер донес до моего слуха непонятный шум. Я прислушался и, среди скрежета кузнечиков, уловил встревоженные голоса. Неугасаемое пламя авантюризма заставило меня встать, чувство приличия — отряхнуть жилет от песка, а врожденное чутье по поиску неприятностей направиться на звук, при этом не предупредив рыскающего среди травинок Стивенсона.
Мой путь пролегал по берегу озера. Лагерь остался далеко позади, впереди из-за горизонта выглянула вершина скалы, а голоса стали настолько громки, что я без труда определил пять женщин. В общем буйном недовольстве я смог вычленить обвинения, угрозы и единственное дельное предложение.
Взобравшись на небольшой холмик, мне открылась картина: в окружении скал стояли, как я и говорил, пять озлобленных женщин с факелами, и бросались камнями в пьяного мужика с бутылкой, который преспокойно восседал на вершине каменного столба. На том столбе, мастерски была выгравирована неописуемой красоты девушка — но контур ее тела почему-то казался мне ненормально широким, чего нельзя было сказать про собравшихся вокруг.
Вся суть их возгласов сводилась к следующей мысли: «Сука такая, оскверняешь нашу богиню».
До мужика наверху они, очевидно, не доходили, так как в ответ он на них попытался помочиться, но, сняв штаны, почувствовал как резко начал умнеть и отяжелевшая голова перевалила его вперед. Не успел он шлепнуться, как дамы подхватили его впятером, и на счет три, размахнувшись, вмазали его в землю. Любопытство останавливало меня, но желание и дальше иметь возможность есть без посторонней помощи, вынудило бежать к Стивенсону. Но, как бывает в анекдотах про самого умного из компании: я облажался. Одна из дам, так я решил, среды тонны завивающихся черных волос по всему телу особенно выделялись блестящая от огня лысая голова и прорезавшийся тонкий голосок: «Здесь ещё один!»
Факелы мигом обернулись к траве, осветив изумление на моем лице.
Как они смогли мигом узнать, где я? Наверняка сказать не смогу, однако, предположу, что каким-то образом они учуяли меня по запаху мужчины. На эту мысль меня навела по виду самая старшая из них. Она убрала седые волосы с лица и, вытягивая морщинистое лицо, шмыгала носом. Впрочем, у нее мог быть и обыкновенный насморк.
Не становясь причиной бессмысленной погони, я вышел к ним с улыбкой и поднятыми руками, — кто знает, какими навыками они владели ещё. Естественно, пройти далеко мне не дали и точным ударом кулачища в висок вырубили.
Очнулся я, чувствуя привкус железа и песка во рту. Руками и ногами не пошевелить — связанны, в живот упирается очень неприятный камушек, вокруг темно. Среди звона в ушах уловил уже знакомые женские крики. Попытавшись перевернуться на бок, кто-то схватил меня за волосы и ткнул в песок лицом. В нос ударил сильный едкий запах, от которого затошнило.
— Не вертухайся, самец, — приказал тонкий голосок и ее владелица, видимо, села на меня, так как позвоночник взвыл от боли.
— Не… зараза… не будете ли вы так лю…
— Хавальник захлопни. Балакать не щас буш.
— А когда, позвольте…
— Сказала, захлопнись! — кроме сильного удара в затылок не помню больше ничего.
От мерцающего света я открыл замыленные глаза, оказавшись между дамой волосатой и той, которую с легкостью можно было спутать с энциклопедией, так как от рисунков животных на ее теле не оставалось свободного места. Обе были размером с очень трудолюбивых быков на ферме, и ждали, пока их шмыгающая подружка скажет слово. Меня потянули за волосы, чтобы я смог смотреть ей в глаза.
Не уверен, что смогу передать на письме всю ее речь правильно. Но попробую.
— Высер безбожный, колоть мамку нашу? Лапать приперси. Хто препердывает с таким, тех жопоую и пастию на колы сажают. Мамка наша кою Ойсе кличут священна! Мужья — это харча Черта нас захватившая. Выстегать его, девочки!
Человек я по натуре своей добрый и понимающий. Никогда не смеюсь, какую бы глупость собеседник мой не порол, но в том случае каюсь, еле сдерживал хохот от напыщенности и серьезности ее слов. Впрочем, веселье в момент сошло на нет, когда с меня рывком сорвали льняной кафтан, подаренный царем «Самоправного королевства». За спиной хлестнула плеть и ещё одна. Теряя самообладание, я забегал глазами и увидел привязанного за запястья и голени к скале мужичка, в которого бросались камнями со всей злобой последние две дамы из общей компании. Вся спина его была в кровоподтеках, ссадинах и шрамах, как свежих, так и давнишних. Но на удары он не скалился, не ругался и вообще выдавал минимум эмоций, что выражались в грустном поклоне головы.
Первый стёг плетью меня отвлек от раздумий. Надо признать, что я все же путешественник бывалый и наловил на своем теле насечек, но иммунитета к боли не приобрел, от чего и пискнул, подобно свинке. Я закричал, надеясь остановить их, но дамы продолжали и продолжали. Я слышал, волосатая дама раскручивает плеть для ещё одного удара, но тут меня спасла труба. В нее не дудели, привлекая внимание, а попросту бросили в лоб шмыгающей. Все обернулись к холмику, где ранее нашли и меня.
Там в ряд стояли пятеро мужиков под стать дамам. Волосатые, огромные и злые. Впереди стоял тонкий, как веточка и высокий, как мачта мужик с факелом и кричал: «Коровы небритые, пшли вон из святилища Айладна!»
И началась драка. Без приуменьшения событий. Плети и камни дам сразу же обратились к мужикам, а последние полетели с дубинками в бой. Описывать сражение не буду. Ты, дорогой читатель, и сам знаешь, как ломаются кости и появляются шрамы после какой-нибудь полуденной драки в корчме, к тому же, битва не отличалась особым изяществом и действовала скорее по принципу «ударь как можно сильнее, неважно куда».
Интересно было другое. Тот пленный, которого привязали к скале, каким-то чудом вдруг оказался рядом со мной, начав развязывать.
— Талдычишь… Ик!.. Талдычишь, а им все, как об стенку горох.
Руки мои освободились, и я быстро начал развязывать ноги. Та дама, что шмыгала носом, вмазала горящим факелом в челюсть худощавого мужчины. Несколько зубов вылетели, упав рядом со мной. Спросите, осмелился ли я забрать их на память? Если ваш ответ: «да», то вы все ещё плохо меня знаете. Потому как я солгал. Они не успели упасть, а я подхватил их ещё в воздухе.
Нам удалось отбежать от заварушки к озеру и немного отдышаться. Пока мы стояли под звездным небом, слыша звуки незатухающего сражения, мой новый друг и спаситель поведал мне историю данного конфликта.
Двести тридцать лет назад, у той скалы, к которой он был привязан, каждую третью ночь встречалась пара возлюбленных. Семьи их враждовали, но их встречам ничего не могло помешать. Однажды, отцы семейства на мирной встрече по поводу дня рождения Юны сильно повздорили из-за того, пахнет жареный кабан цитрусом или обыкновенным лимоном и развязали войну. Долгой и кровопролитной та была. От двух равных по силе армий остались горстки побитых солдат. Сражения проходили на том самом поле вокруг сколы двух влюбленных. Мальчика забрали на войну генералом. Перед уходом он пообещал девочке вернуться к ней, а она, что будет прятаться в пещере рядом со скалой, ожидая его. Она молила его дезертировать и переждать, но тот отказывался, потакая чести и мужеству.
Война закончилась, когда кончились солдаты. Отцы обоих семейств встретились, обговорили, что впредь свиней будут готовить для каждого отдельно и разошлись. Тем временем девочка ждала возвращения возлюбленного мальчика, по крошке отрывая принесенный хлеб, да по чуть-чуть отпивая воды из кувшина, полагая, что он вернется голодный и ему понадобится еда. На десятый день она вышла, чтобы увидеть солнце. Тело ее исхудало до костей, а глаза болели от золотистого света.
Поле было усеяно трупами солдат. Сотни крестьянок, оставшихся без мужей и сыновей, выкапывали гигантскую яму, чтобы всех умерших закопать в братской могиле, «ибо на похороны ушли бы слишком большие деньги», — сказали отцы.
Девочка видела всю процессию выбрасывания тел в яму, думая, что где-то среди них несли и его мальчика. Она хотела бежать и искать его, но сил не оставалось даже на частые моргания. Матери и сестры собрались по контуру ямы и плакали. И приходили туда каждый день, проклиная поваров и свиней, что не имели идентичный запах. И девочка плакала, но она не уходила. Так они рыдали многие недели, пока не наплакали целое соленое озеро с дном из мертвых солдат.
Отсюда, дорогой читатель, расходятся три абсолютно разные ветви истории, на которой и основан тот конфликт.
По одной из версий мальчик вернулся к девочке, но увидел ее в таком ужасном состоянии: грязную, худую, бледную, волосатую, беззубую, что со страху зарубил ее мечом. Те матери и сестры, что плакали вместе с ней, со злости ополчились на него и закололи лопатами, которыми копали яму. И так вспоминали ту девочку, пока через много-много лет кто-то не решил, что за свою жертву она стала богиней, а понятия красоты очень неверны и любая девушка вольна выглядеть так, как захочет. Так с ещё более дальними годами эту идеологию те самые дамы, последователи богини Ойсе возвели в абсолютно истину.
Вторая версия гласит, что мальчик так же вернулся, но обезумевшая девочка, не вспомнив его, но увидев оружие, набросилась на него и вырвала у усталого воина кадык отросшими ногтями. В этот момент почтить память павших прибыл отец мальчика. Увидев, как дочь его врага убила его десятого сына, он велел вздернуть ее, потом помылся, подождал с недельку и объявил войну снова, где сражались только женщины. С тех пор дезертировавшие мужики, узнав историю мальчика, начали почитать его память. Через годы его так же приняли за возвысившееся божество, а идею, что все бабы — психованные дуры, заложили в основу своей веры.
Третья же история более счастливая. Мальчик тоже вернулся и, увидев свою возлюбленную, прижался к ней и заплакал от счастья. Она его не узнала, но вспомнила по теплоте объятий. Он привел ее к отцу. После дней в пещере тот не узнал девочку и разрешил ей остаться в качестве дамы сердца его сына. Войн больше не развязывалось, ибо неглупые вельможи с обеих сторон, поняли, что встречаться отцам нельзя и договаривались, больше никогда не заводить общих застолий. У возлюбленных родился мальчик. Он рос в любви и заботе, осваивал грамоту, алхимию и работу с камнем.
Наступил день смерти его родителей. Они не страдали, не были убиты или не погибли в катастрофе. В одно прекрасное утро они попросту не проснулись. Служанка, что принесла им завтрак, нашла стариков на кровати в объятиях друг друга с улыбками на лицах. Их повзрослевший сын, принял их смерть, как неизбежность. Со слезами на глазах он взял молоток с троянкой и отправился к той скале, о которой рассказывали родители. Там, возле озера материнских слез он выбил изображения своих родителей. Так он мог оставить память и даже в глубокой старости видеть их и вспоминать добрые дни вместе. Но однажды представители двух верований нашли это место и заняли, как свое святилище, каждую третью ночь встречались там, чтобы подраться и решить, кому принадлежит святилище, а кто богохульник.
Тот пьяница, видимо, единственный верующий в третью версию пытался образумить всех, но никто его естественно ни во что не ставил. Никто уже и не знал, что возлюбленные выжили, и не знал настоящих имен возлюбленных и, слыша собственными ушами придуманные прозвища, никто и не хотел узнать.
Можно представить, каким было мое лицо, когда я слушал эту историю, слетавшую с уст лысеющего пьяного мужчины. Он рассказывал ее с таким трепетом и вниманием к деталям, что я не смог не спросить: «Откуда он ее знает?», на что я получил прямой ответ «Я и есть их сын».
А потом я моргнул и мужчина пропал, будто его и не существовало.
А потом пошел дождь, чьи капли с шумом разбивались о гладь соленого озера, заглушив шумы драки.