– Витенька, надо завтра с утра обязательно на Королёва съездить, вещи собрать! – Алла, как всегда мягко, но непреклонно гнёт свою линию. – Вечером квартиранты въезжают! Я на утро уже договорилась с бабой Ниной, её ребята придут, все вещи ненужные вынесут, а потом она помоет-приберёт.
– Ну-у… мы же вроде всё нужное забрали, – Виктор лениво потянулся, – да и ломит меня чуть свет вставать в выходной, ехать через весь город.
– Всё равно, надо посмотреть ещё раз – там книги какие-то, кажется, остались! Да и за ребятами завтра приглядишь, чтоб лишнего чего не вынесли!
– Тогда я с вечера лучше поеду, там и заночую…
На улице Королёва жила бабушка Лиза, которая умерла месяц назад. Болела недолго, никого особо не напрягая. В последние только недели перед её смертью, Вите пришлось несколько раз приезжать среди ночи, помогать соседке бабе Нине, которая приглядывала за ней. Потом скорая увезла её в городскую больницу, откуда она уже не вернулась.
Вите с Аллой, а впоследствии их дочке Юле, досталась в наследство её однокомнатная квартирка на первом этаже. Вещи бабушки – телевизор, проигрыватель, стиральная машинка предназначались бабе Нине – за уход.
Юле – только пятнадцать, ещё несколько лет будет с родителями. Вот выйдет замуж, тогда пускай и живёт в этой квартире, а пока решили её сдавать. Риэлторша из агентства посоветовала купить стиралку-автомат и телевизор посовременнее, провести интернет – чтобы получить больше арендной платы. Так и сделали, к радости бабы Нины, заполучившей кроме всего, старую, но хорошую бытовую технику.
Виктор приехал пораньше, зашёл по дороге в супермаркет, взял хлеба, пачку пельменей, чтоб не возиться с готовкой и, конечно же, пива с копчёной рыбкой. Алла ничем не рисковала, отправляя мужа ночевать одного в квартире. Толстый, обрюзгший к своим сорока пяти, Виктор предпочитал уединяться с любимым напитком, а не с какой-нибудь вертихвосткой, да и соседка, баба Нина – это Карацупа с Ингусом в одном флаконе: вмиг вычислит.
Виктор зашёл в квартиру, закрыл дверь. Привычно щёлкнул выключателем. Вспыхнула яркая лампочка, и на долю секунды всё вдруг стало прежним – уютным, жилым, родным, словно они всё ещё жили здесь… Потом время опять прыгнуло на двадцать лет вперёд, и он оказался посреди полупустого, холодного, заброшенного жилья, неживого, лишившегося хозяев…
Ладно, оставим лирику, приступим к делу. Он методично пересмотрел все полки и тумбочки. Вот несколько старых книг – какая-то мура. А это что? Толстенный том в картонном переплёте, с золотым тиснением. Пушкин, выпуск 1939 года – надо забрать!
Дальше шла вообще ерунда: подшивки «Работницы» и «Здоровья», «Малая Земля» Брежнева – это всё бабе Нине, пусть разбирается. Нам оно не надо. Он отобрал ещё несколько книг, вазу с отколотым краем, старинную фарфоровую статуэтку. Упаковал собранное в прихваченный с собою баул, попробовал – ничего, не сильно тяжело. Ну, всё, можно приступать к пиву.
А, вот ещё куча старых пластинок… Да зачем они, пусть баба Нина слушает. Он рассеянно перебирал пыльную стопку, как вдруг рука непроизвольно вытащила небольшой чёрный конверт с портретом певца – лысоватого, с ястребиным носом и пронзительным взглядом.
Да-да, та самая, «Александр Вертинский. Прощальный ужин». Он криво усмехнулся, нашёл среди вещей, отложенных для бабы Нины, старенький проигрыватель, включил, поставил пластинку на диск. Надо же, работает…
Зазвучали первые аккорды старинного рояля. Комната вдруг стала иной: жилой и уютной, вместо дивана в углу появилась старая тахта под пёстрым пледом, разбросанные вещи спрятались по своим местам.
Виктор с удивлением заметил, что не только комната изменилась. Он тоже стал другим – исчез его живот, распрямились плечи, потемнели волосы. А музыка осталась прежней. Тот же рояль, тот же голос, те же слова …
Сегодня томная луна,
Как пленная царевна
Грустна, задумчива, бледна
И безнадежно влюблена.
Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно
Она капризна, и нежна,
И холодна, и гневна… *
Сейчас откроется дверь и войдёт Стася…
***
– Стаська, ну ты где? Фильм давно начался!
– Иду, уже почти иду, Вик!
Вик, он же Витя, недовольно ворочается. Опять Стаська прибежит к середине фильма, начнёт выспрашивать, уточнять. Пока ей объяснишь, сам потеряешь нить. Да и куда уютнее смотреть кино вдвоём, на узкой тахте, укрывшись мягким пёстрым бабушкиным пледом!
Они обычно лежат, прижавшись друг к другу, она с краю, он – возле стенки. Обнимает её сзади, нежно теребит мягкие русые волосы. Стаська хоть и худая, но гибкая, не костлявая. Потянется под его руками, выгнется ивовой веткой… Какое уж тут кино!
– Котенька, милый, ненасытный ты мой…
– Разве ж тобой насытишься, любимая, солнышко моё!
… Они всегда засыпали, обнявшись, не одеваясь, чтобы и во сне чувствовать близость. Просыпались ночью, опять тянулись друг к другу. Утром, еле продирая глаза, чумные, пробивались к реальности сквозь звон будильника. Мчались на работу, досыпая на ходу. Время любви, новый медовый месяц: одни в квартире, некому им мешать! Как там, в этой песне?
За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела!
Он никогда не звал её Настей. Анастасия, Настасья, Стася. Насть много, а Стася одна. Она называла его – Вик. Вик и Стася – таких имён нет больше ни у кого, так повелось с той первой встречи, когда они всю ночь гуляли по городу, говорили, смеялись и даже не поцеловались ни разу. Он признавался потом, что был очарован её красотой, необычной, не яркой, а какой-то вдохновенной, недостижимой, что ли.
А она изумилась тогда, как такой милый, романтичный, не нахальный парень не знает стихов, не любит театр. Читала ему Цветаеву, своё любимое – «Идёшь, на меня похожий…», и он вдруг поразился: «До чего же точно, на кладбище земляника всегда такая сладкая! Мы в деревне пацанами бегали собирать, так не сравнить с лесной…»
И так здорово, что они живут одни! Никто не мешает вечером сидеть на крохотной кухоньке и пить чай. Нет, не общепринятый в те времена перестоявшийся настой с запахом веника. У бабы Лизы нашлась старинная книжка, где описывалось в подробностях, как надо правильно чай заваривать.
Они завели специальную посуду, раздобыли набор песочных часов на три, пять и восемь минут. Находили где-то разные сорта чая, смешивали их в прогретом фарфоровом чайничке, следили за водой, закипавшей в специальном ковшике – заливать сухие, чёрные стружки надо строго в определённый момент кипения!
Укутывали заварочный чайник, ставили песочные часы – чтобы чай ни одной лишней секунды не перестоялся. Разливали дымящийся настой в широкие бабушкины, из настоящего китайского фарфора, чашки. Пили – упаси Боже! – без сахара, смаковали тонкий вкус. Частенько, в нарушение всех чайных традиций, Вик приносил бисквитно-кремовый тортик за два двадцать. Как же упоительно было лопать этот тортик с духовитым чаем, под пластинки на старом проигрывателе!
Это Стаська открыла для него немного наивные, но такие щемящие песни Вертинского. Вообще, приучила к стихам, которых он раньше не понимал. А как они тогда с ней пытались разобрать строчку из «Прощального ужина»!
Отлив лениво ткёт по дну
Узоры пенных кружев.
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.
Кто ткёт узоры по дну? Стаська говорила, что Клиф: «А Клиф лениво…». А кто такой Клиф? Ну, не знаю, какое-то морское божество… Однажды его осенило: отлив! Но Стаська была не рада… Ей так не хотелось расставаться со своим Клифом…
Как всё было наполнено жизнью, ярко, насыщенно! Они жили, словно взахлёб, совсем не так, как он раньше – дома, с родителями: скучновато, размеренно… но ведь так привычно!
А в тот вечер стояла полная луна… Стася была с ним особенно нежна и при этом сосредоточенна, словно всё время прислушивалась к себе. Ласково обнимала его, обцеловывала. Они соединились тогда, как никогда трепетно и в то же время страстно. А потом она лежала у него на груди, как золотая тучка, спрятавшись от всего мира.
– Котенька, милый, давай никуда завтра не пойдём! Побудем весь день вдвоём! Там, на улице сыро, страшно. А мы чайчик заварим, тортик купим… Я для тебя специальных отбивных нажарю! По первой программе вечером фильм интересный… Потом я подарочек тебе приготовила. Какой-какой, завтра вечером узнаешь… Ну, пожалуйста, Викочка!
– Ну, Стасичка, солнышко моё, ну как же… я не могу. Мы к маме должны пойти обязательно, мы же обещали, нас ждать будут, – Вик понимает, что говорит неубедительно. Ему самому очень хочется остаться дома, побыть со Стаськой вдвоём целый день – когда ещё такая возможность выпадет!
Но он не может подвести маму! Сам виноват – не надо было тогда соглашаться. Ведь никакого праздника, обычный выходной. Просто неделю назад Варвара Сергеевна позвонила ему на работу и позвала их на «семейный праздничный обед», а он не смог возразить, не хотелось её обижать.
Маме возражать вообще трудно. У неё всегда получается так, будто это они напрашиваются к ней, а она милостиво соглашается их принять. И как теперь отказаться? Кроме них должны прийти двоюродная сестра Лена с мужем и маленьким сыном, мамина лучшая подруга Елена Максимовна (она тоже считается семьёй).
Если Вити с Настей (мама не признаёт их Вика и Стасю) не будет, она начнёт звонить и выспрашивать, почему они не едут, что у Насти опять болит, и почему такое неуважение к матери. Если отключить телефон, приедет на своей старой «Волге» отец, всю жизнь смотрящий на мир глазами обожаемой Вареньки, станет требовать, чтоб они немедленно собирались.
А Стаська каждый раз обижается: «Ну, сколько можно! Каждые выходные у твоей мамы! У моих родителей не бываем никогда, да и вообще лучше бы вдвоём сходили куда-нибудь!»
Когда он уступает жене и они пропускают обязательный «семейный обед», мать начинает обрывать телефон: и на работе, и дома. Дотошно выяснять, почему они давно не приходят, может, Настенька на неё обиделась? За что, ведь она хочет только добра!
Мама никогда не была в восторге от Стаси. Наверное, ей хотелось заполучить тихую, уютную невестку, эдакое приложение к сыну, нового члена семьи без собственного мнения и права голоса. Несмотря на то что Стася совершенно не соответствовала её идеалу, мама настаивала, чтобы они жили у них, надеясь, наверное, со временем «прогнуть» её под себя.
Правда, вначале почти год они обретались у Стаськиных родителей, потому что там до института – рукой подать. Жили в маленькой комнатке-спальне, а «предки» в проходной комнате. Отношения были спокойными: старшие не лезли в их жизнь, а молодые старались не сильно им мешать.
Но всё равно, было тесно, неудобно, неуютно. Тем более, что вскоре возвращался из армии младший Стаськин брат, комнату приходилось освобождать. Поэтому сразу после защиты дипломов, уступили уговорам Варвары Сергеевны и переехали в её просторную трёхкомнатную квартиру.
А та не хотела понимать их желания жить своей семьёй. Сердилась, когда молодые после ужина закрывались у себя в комнате, стучалась, приглашала к «семейному вечеру» у телевизора или к общему столу. Всегда приходила на кухню, когда они устраивались там вдвоём, вклинивалась в разговоры. Допоздна смотрела телевизор в гостиной, куда выходила дверь их комнаты, ходила по квартире, зажигала свет. Приходилось любить друг друга тихо, без звука, не расслабляясь.
Стаська всё чаще ссорилась с ним из-за этого. А ещё из-за того, что мама не разрешала ей готовить, даже для себя – «на кухне должна быть одна хозяйка!».
– Да пойми ты, – Стася чуть не плакала, – у меня желудок больной, а мама твоя готовит по-своему, хоть и вкусно, но очень жирно, я не могу такое есть! Ну, поговори ты с ней! Я же вижу, они все на меня косятся – такая молодая и такая вся больная… Да ещё на праздники водку пить заставляют! А потом меня полночи рвёт, и два дня я сижу на чае с сухарями!
Он бубнил что-то невразумительное, обещал поговорить с мамой, прекрасно зная, что говорить не будет, так как это только приведёт к лишним ссорам.
***
- * Все стихи в этом рассказе А. Вертинского, из его песни "Прощальный ужин"
Окончание истории - по этой Дзен-гиперссылке
С приветом, ваш Ухум Бухеев