Ирина Одоевцева, дожившая до триумфального приезда в Россию, который сочли эпохальным событием поклонники Серебряного века, сделала для своего учителя Гумилева всё, что было в ее силах.
От нее исходит байка про коленопреклоненно рыдающую Анну Энгельгардт, за что, конечно, надлежит благодарить особо.
Но сведений об Анне Николаевне и помимо этой баснословной истории немало.
От Ираиды Густафовны (сиречь Ирины Владимировны) мы также узнаем, как Анна Николаевна выглядела и себя вела.
«В то июльское воскресенье 1920 года, когда она открыла мне кухонную дверь, я, хотя и знала, что к Гумилеву на три дня приехала его жена, все же решила, что эта стриженая девочка-ломака (Sic! ЕЧ) в белой матроске, в сандалиях и коротких чулках никак не может быть женой и матерью».
Вспомним, от кого исходит сие описание. От особы, которая создавала себе образ «бебе» с помощью огромного банта на голове.
А нет ли тут некоторой зависти к ровеснице, которая не нуждалась в гипертрофированных бантах, чтобы в двадцать пять лет казаться подростком?
«Она же сразу признала меня и, как-то особенно извернувшись (!), звонко крикнула через плечо:
– Коля! Коля! Коля! К тебе твоя ученица пришла!»
«Сразу признала» – надо думать по банту. Или, что еще вероятнее, просто была предупреждена, что имярек может зайти.
«То, что я ученица ее мужа, она никогда не забывала. И это иногда выражалось очень забавно. («Забавно» ЕЧ)
Так, уже после расстрела Гумилева она во время одного из моих особенно удачных (!) выступлений сказала:
– И все-таки я отношусь к Одоевцевой как королева. Ведь я вдова Гумилева, а она только его ученица».
То есть – переживающая тяжелейшее горе Анна Николаевна посещала выступления «Колиной ученицы»? По имени забывала, а на выступления, хотя и с мужем-то не очень любила посещать склочные литературные вечеринки, вдруг начала ходить, да не на одно, а подряд, и «просто удачные» и «особенно удачные».
Представляется, что АН не только не говорила глупой фразы, но едва ли вообще ходила на выступления Ираиды Густафовны, которая столь нежно к ней относилась.
«Аня (?)Энгельгардт казалась четырнадцатилетней девочкой не только по внешности, но и по развитию». Шпилька мщения за юный вид.
Совершенно понятно, кому было нужно муссировать тему «женился на дурочке», но Одоевцева в этом оркестре была – из первых скрипок.
Не вполне (как я упоминала в предыдущем тексте) подобное умственное развитие сопрягается с дальнейшей биографией Анны Николаевны, ну да – кто эту биографию знает?
«Но мне кажется (на панихиде, ЕЧ), что вдова Гумилева не эта хорошенькая, всхлипывающая, закутанная во вдовий креп девочка, а она – Ахматова».
Ну да, разумеется. По этим нотам все сто лет и поют. (Благодарностью Анна Андреевна, женщина не менее добрая, впрочем, не ответила).
Опять же благодаря Ираиде Густафовне мы узнаем, какие речи Николай Степанович произносил о своем семейном счастье:
«Проводить время с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла».
То самый Николай Степанович, который, вне сомнения морщась на эти богемные «Аня Энгельгардт», намекал, постоянно повторяя «Анна Николаевна».
Но вывод напрашивается: «не скучно» ему было, само собою, с Ираидой Густафовной.
Впрочем, все эти баснословные высказывания Одоевцева венчает воистину великодушной фразой:
«Но была она премилая девочка».
Не менее трогают сердце и слова Одоевцевой о самом Николае Степановиче.
С ее подачи гуляет версия, будто Гумилев на несколько месяцев помещал Леночку в приют по причине… «эгоизма».
В самом деле – какие ж еще могут быть причины, если в Дом Искусств с детьми было нельзя, а только там Гумилевы и имели возможность столоваться сами?
Прямое упоминание об этом обстоятельстве странным образом не срастается с рассказами о «пирожных» и «частных столовых с котлетами в сухарях». Текст противоречит сам себе.
Как только с питанием сделалось чуть лучше – ребенка забрали. Время было очень тяжелое. Но да, эгоист. «Достал» кусок говядины, и, вместо того, чтоб ее угостить, весь увез детям. Эгоист!
«Мандельштам насмешливо подмигнул мне и сказал, когда мы остались одни:
– Не без кретинизма ваш мэтр».
Сохранившиеся строки самого ОЭ говорят о каком-то особом благоговении перед погибшим другом. Ну да – велика важность.
Ключевые слова тут как всегда у Одовцевой, «когда мы остались одни».
Блок и Есенин наедине признавались ей в любви (положим, в таких делах впрямь предпочитают не на публике, но хоть бы строчку черкнули), Гумилев с ней наедине злословил жену… Многое происходило в жизни Ирины Густафовны – без каких-либо свидетелей.
«Гумилев находил свои руки поразительно красивыми. Как и свои уши. Его уши, маленькие, плоские и хорошо поставленные, были действительно красивы. Кроме них, решительно ничего красивого в нем не было».
Пересказав кучу гадостей, которые говорил о Гумилеве Маяковский (кого из тех, кто любит Гумилева, вообще может интересовать мнение Маяковского?!) Одоевцева его снисходительно защищает. Без нее мы бы так и решили, что невежда и дурак.
Еще один приятный штришок.
«Гумилев провел несколько месяцев в Англии и рассказывал мне, что на большом обеде у какого-то лорда он рассказывал о своих путешествиях по Африке». Я сомневаюсь, чтобы гости лорда что-нибудь поняли».
Хороший образ. Что-то увлеченно бормочущий Гумилев, воображающий, что говорит по-английски, и вежливо недоумевающие англичане.
«…думаю, что обучиться ему мешала не только лень, но и отсутствие способностей к языкам, как и ко многому (!) другому».
Я намеренно цитирую в этих двух текстах так много, чтобы не сложилось впечатления, будто неприятные строки из контекста выдернуты. Напротив – только при некотором старании можно извлечь из этого контекста что-либо доброе либо благодарное без обесценивающих оговорок.
В не менее хамском тоне написана и вся ее (абсолютно жалкая литературно) "Баллада о Гумилеве".
Поэтому завершим все чрезвычайно типичной для современных литературоведов цитатой:
«Благодаря ее воспоминаниям, мы можем приблизиться к пониманию — кем был Николай Гумилёв?
В книге много диалогов — точных цитат. Мы задумались: как Одоевцевой удалось всё так подробно вспомнить и отобразить? Мы поняли, что её талант — это умение любить тех, кто находятся радом с ней».
Ну и в самом деле – у кого же найдется какое-нибудь иное объяснение?
