Глава десятая
1
Старобинский район.
Мелкий дождь лил уже больше суток. Глинистый берег Случа разбух. Чтобы хоть как-то согреться, Корж решил построить навес из веток и разжечь под ним костёр.
Языки огня уже вовсю танцевали свой резвый и горячий танец, потрескивая и шипя на сырых дровах, когда с поста со стороны Старобина прибежал боец и сообщил, что в их сторону движется группа людей «гражданской наружности» численностью в десять человек. Корж, прихватив на всякий случай свою любимую винтовку с оптическим прицелом, пошёл встречать долгожданных гостей.
Позавчера в расположение отряда пришёл Игнат Дорожкин и доложил, что задание выполнено, он виделся с Гаврилой Стешицем и тот принял предложение о встрече. И вот, наконец-то, свершилось.
– Василий Захарович! – произнёс на распев Гаврила Стешиц, широко раскидывая руки для объятий. – Дорогой ты мой человек! Как же я рад тебя видеть! Ты не представляешь. А мне сказали, что меня разыскивает какой-то Комаров. Ну, теперь мы точно всех немцев в могилу сведём.
– Ой, Гаврила, не говори гоп, пока не перепрыгнешь! Иди сюда, старый лис!
– Иди сюда старый медведь!
И действительно. Корж облапил Стешица, как медведь колоду и долго мял в объятиях, затем отстранил от себя и сказал:
– Дай, хоть посмотреть на тебя. Ну, что ж! Усы всё те же, а значит и хватка должна быть как встарь. Ну, рассказывай, друг мой, где это ты прятался от меня так долго?
– А я почти и не прятался, – смеясь, отвечал Стешиц. – Я своим хозяйством обзаводился. Вот и гостей к тебе привёл.
– Хо! – воскликнул Корж. – Да я тут кое-кого знаю! Очень рад! Очень… Гаврила, а не пора ли нам объединить усилия и бить врага вместе?
Вместе со Стешицем пришли Василий Тимофеевич Меркуль председатель райисполкома Старобинского райкома, Фёдор Игнатьевич Ширин инструктор того же райкома, Хомицевич Дмитрий Иванович председатель Долматовичского колхоза. Четвёртым человеком, кого представил Гаврила Стешиц Василию Захаровичу, оказался Бондарь Алексей Георгиевич член Минского подпольного обкома.
– Вот это да! – удивился Корж, усаживаясь к костерку. – А я думал, вы все уже за линией фронта.
– Нет, как видите, – улыбнулся Бондарь. – Я вот остался. Надо же кому-то координировать действия подполья и партизан.
– То есть вы остались, как руководящий партийный работник? – покачал головой Василий Захарович. – Интересно. Ну, и как вы намерены это делать?
– Передавать информацию отрядам через связных, совместно планировать акции, операции, поднимать народ Белоруссии на борьбу с врагом. Мы думаем, провести серию митингов по всей Белоруссии. Это должно сплотить людей и вдохновить на…
– Широкая программа, – покачал головой Корж, перебивая. – А скажите, оружием вы не богаты?
– Увы, нет.
– Нам в первую очередь нужна связь с большой землёй и оружие с боеприпасами. Связь между отрядами – это тоже очень важно. Но, как воевать, если нет боеприпасов, взрывчатки, медикаментов. Народ, конечно, вдохновится, но без оружия… С вилами на танки идти прикажете?
– Да, тут я с вами согласен, – вздохнул Бондарь. – Связь с большой землёй необходима. И не только для снабжения отрядов.
– А кто с вами в подпольном обкоме ещё? И где вы базируетесь?
– Где мы базируемся, из соображений конспирации я сказать не могу. Скажу только, что не далеко от Любани. А в подпольном обкоме со мной Василий Иванович Козлов, Мачульский…
– Козлов? – встрепенулся Корж. – Я его знаю. Встречались с ним как-то, и не раз. Вот что, Алексей Георгиевич, Организуйте-ка нам встречу с Василием Ивановичем, пожалуйста. Такое возможно?
– Вполне.
– Прекрасно! А связь с Москвой у вас есть?
Бондарь немного замялся, но ответил:
– Есть.
– Замечательно! В общем, так, организуйте нам с Козловым встречу, пожалуйста. Паролем пусть будет «Москва», а отзыв – «Ленинград». Идёт?
– Идёт.
– Вот и ладушки, – Василий Захарович обернулся к Гавриле Стешицу. – А ты, друг мой, чем меня порадуешь? У вас. Я так понимаю, свой отряд имеется? Давай, брат, рассказывай.
– Да, есть у нас отряд, – улыбнулся Стешиц. – Вооружён он, конечно, тем, что нашли, но бой дать сможем.
– А сколько человек у вас?
– Сорок. Командует нашим отрядом Никита Иванович Бондаровец. Ты должен его помнить, он районный уполномоченный комитета заготовок по Старобинскому району. А может, и не знаешь.
– Бондаровца не помню. У нас где-то так же. Есть подводы, лошади. Есть две немецких машины и пара мотоциклов. Спрятаны в лесах. Недавно миномётом разжились. Правда, боеприпасов к нему маловато, но тоже в хозяйстве пригодится.
– У нас миномёта нет, зато есть пара «Максимов».
– Ну, молодцы! А я ведь тебя не просто так в гости позвал, Гаврила. Предлагаю нам с вами объединиться. Как вы на это смотрите?
– Ой, Вася, мы ведь к тебе с тем же шли. Сидим, не знаем, как тебе это предложить.
Все рассмеялись.
Через пару дней отряд, в котором участвовал Стешиц, в полном составе прибыл на соединение с отрядом Комарова.
2
Из воспоминаний Эдуарда Нордмана:
«…Василий Захарович был очень рад этой встрече и его приходу к нам. В лице Стешица и его товарищей появились люди, знающие каждую стежку-дорожку, настроения сельчан. А главное – патриоты. Это много значило в то трудное время. Вскоре мы на конкретном примере убедились, как нужен и важен для нас человек, который знает, что и как надо делать.
В Старобинском районе в середине сентября мы встретились с группой партизан этого района. В отряде было 35 человек. Большая часть – из местного населения, в том числе еврейского. Почти весь состав отряда Василию Захаровичу был знаком, так как он сам был из этого района и долгое время здесь работал. Впрочем, его знали во многих районах.
Нас удивило, что многие стали проситься к нам. Объясняли свое решение так: «У нас нет командира». Другие говорили, что у них очень много командиров, не знаешь, кому подчиняться.
И в самом деле, командир давал распоряжения, а бывший председатель райисполкома, находившийся в отряде на правах рядового бойца, отменял его. А партизаны-то знают, что он не командир и не комиссар. Да и бойцом назвать его было трудно, так как он распоряжений командира откровенно не выполнял.
Корж понимал, что командир в отряде совершенно неопытен, руководить попросту не умеет. Для начала он провел беседу с парторгом отряда Никитой Ивановичем Бондаровцом. И прямо сказал: «Нельзя ПОЗВОЛЯТЬ так подрывать авторитет командира. Или вы ему помогайте руководить, или поставьте другого товарища».
Вопрос был вынесен на партийное собрание. Командиром избрали Н.И. Бондаровца. С ним Василий Захарович сразу же условился провести следующий рейд, выделив для этого шесть десятков бойцов из двух отрядов. Планировалось пройти этим рейдом километров 300.
Выступили 2 октября. Важнейший результат похода содержится в следующих словах из отчета Коржа Центральному штабу партизанского движения: «…Разговаривали с людьми, и население из нас 60 делало 600 человек и больше. Для нас это было очень полезно».
Но завершить рейд так, как планировалось, не получилось. К сожалению, в нашем отряде уже недели две снова шло брожение. Душевные терзания того драматического времени, осени 41-го, несравнимы ни с чем. Больше я такого не помню за всю свою долгую жизнь. Особенно страшила многих подступавшая зима. Споры у ночного костра были жаркими, иногда ожесточенными:
– По первой пороше перебьют нас немцы, как зайцев. Можно затаиться в схроне, в землянке… А есть что будешь зимой? – говорили одни.
– Надо разойтись по домам, по знакомым, родственникам, спрятать оружие, а весной собраться в лесу, в условленном месте и снова партизанить, – предлагали другие.
О таких кто-то едко выразился: «Будешь в доме, будешь в хате и с женою на кровати».
Корж отвечал:
– Да, перебьют нас по первому снегу, как зайцев, если будем прятаться. Но мы же не зайцы. Будем и зимой бить немцев. Немцы на танках, а мы на конях и санях по лесам и болотам. Пусть угонятся за нами. У нас одна дорога, а у немца – их сотня, чтобы нас выследить.
На него наседали:
– Давайте пока еще не поздно двигаться к фронту, там передохнем, вооружимся получше – и опять в бой.
Он упорствовал:
– До фронта, считай, тысяча километров. Надо воевать здесь, в тылу врага. Один партизан может сделать то, что не под силу целому батальону или полку. Подорвешь эшелон с танками или боеприпасами, уничтожишь железнодорожный мост – посчитай, сколько жизней солдатских спасешь на фронте.
Судили-рядили… Думы тяжкие у каждого о Родине, о семье, о себе. Мы, молодые, как-то легче относились к жизни. А вот пожилые терзались больше. Но 23 сентября состоялось партийное собрание отряда, и большинство (десять человек) проголосовало за то, чтобы обязать коммуниста В.З. Коржа вести отряд к линии фронта. В ответ Корж отрезал:
– Меня обком партии оставил в тылу врага. Вы что, выше обкома?
Однако споры в отряде не утихали. Бродил народ. И в середине октября Корж с болью в душе отпустил еще одну группу людей за линию фронта. Ушли В.А. Морозов, Ф.И. Положенцев, И.А. Сидорович, А.А. Гусев, П.И. Павлов, К.И. Конушкин, Т.Н. Шардыко – все люди уже немолодые, руководители областных организаций.
Ушли с ними С.А. Полонников, С.И. Тронов – недавно появившиеся в отряде окруженцы. Их-то понять еще можно было, они рассчитывали вернуться в свою часть. Важно было и то, что многие ушли и забрали свои автоматы. Осталось их у нас в отряде только три.
В тылу врага над тобой нет прокурора, нет судьи, нет военного трибунала. Ты сам себе и судья, и прокурор, над тобой только твоя совесть. От совести не спрячешься, не убежишь, не уклонишься. Она всегда с тобой, это высший судья. Вот она и диктовала каждому свое.
Федор Иванович Положенцев, работавший до войны заведующим отделом обкома партии в Пинске, потом снова вернулся к нам. В апреле 1943 года он стал секретарем Пинского подпольного обкома КП(6)Б.
В белорусском энциклопедическом издании «Беларусь у Вялiкай Айчыннай вайне 1941 – 1945» он значится как один из организаторов и руководителей партийного подполья и партизанского движения на территории Пинской области. Все это, конечно, так. Но тогда, в октябре 1941 года, Положенцев ушел из нашего отряда.
Кстати, после войны те, что ушли от нас с целью перейти линию фронта, оказались даже в более выгодном положении, чем мы, оставшиеся в глубоком вражеском тылу. По крайней мере, те, кто дошли. Ведь они, добравшись до Москвы и возобновив контакты с партийным и военным руководством, написали своеобразные отчеты о том, что делали. Потом эти справки стали чуть ли не единственными архивными документами, касающимися тех трагических месяцев.
Мы, находясь в лесах, в почти непрерывных боях и постоянном маневрировании, никаких справок, отчетов не составляли. И вообще бумаг не писали. Да если бы и писали, то отправить их за линию фронта не могли бы. А накапливать документацию такого рода в условиях, когда нет стопроцентной гарантии ее сохранности, не было смысла. Вдруг еще к врагу попадет.
Вот и получается, что в архивах очень мало документов, касающихся партизанского движения в 1941 году. Исключением в каком-то роде являются подмосковные партизанские отряды. Но они действовали в прифронтовой зоне, с ними легче было поддерживать связь. Да и формировались они зачастую на советской стороне фронта. Значит, составлялись нужные списки, издавались приказы.
А вообще-то в том, что о партизанах, действовавших в 1941–1942 годах в глубоком тылу врага, например в Беларуси, мало документов в архивах, больше всего виноваты мы сами. К «бумажной канцелярии» мы, откровенно говоря, относились не очень серьезно. Какие бумаги, мы же воюем! Не раз был свидетелем того, как В.3. Корж на просьбу подписать очередное донесение в Центр о проведенных операциях отмахивался: «Наше дело – воевать. Потом напишут другие».
И в самом деле, написано много. Но поскольку послевоенные исследователи работали на основании документов, то получалось так, что львиная доля написанного посвящена 1943–1944 годам.
Не секрет, что у некоторых мемуаристов, особенно у тех, кто прибыл в зону партизанских действий уже в 1943 году, получилось так, что и само партизанское движение, чуть ли не вся боевая и политическая работа против оккупантов началась лишь с их прибытием. Теперь и я сожалею, что не вел записей, хотя бы коротких.
Повторюсь, рассказывая о событиях того трудного времени, я никого не хочу осуждать. Как заметил кто-то из мудрецов, каждый может вынести ровно столько, сколько может.
Но, возвращаясь к уходу группы Положенцева, считаю нужным сказать, что в тот момент такое решение девяти товарищей не добавило оптимизма оставшимся в глубоком тылу. Скажу больше, никогда, пожалуй, наше настроение не было таким плохим. Но, к счастью, недолго. На следующий день в наш отряд влились десять новых бойцов из местных жителей.
В ноябре отряд насчитывал уже 80 человек, зимой – более 200…»
Из дневника В.З.Коржа:
«…7.1Х.41. С утра были в двух деревнях: д. Милевичи и д. Залючицы… Какую жуть наводят эти деревни, ни в одном доме не найдешь мужчину. Только ребятишки и женщины. Когда спросишь, где папа или где муж – получаешь один ответ: папу или мужа давно забрали… Спросишь: за что? Тоже получаешь один ответ: не знаю, за что, он не виноват. Просто злые люди наговорили, а товарищи не разобрались и взяли. И я пришел к убеждению, что столько противников советской власти не было и не могло быть. А иначе она бы не удержалась и не имела бы таких успехов, какие имела…
Это действительно «шпиономания»… Всякому дураку дают решать судьбу человека. Этот дурак, воображая больше, чем соображая, не жалея народ и не соображая, что противопоставляет народ советской власти, подписывает протокол допроса – и решается судьба целого семейства, то есть обвиняемый идет в тюрьму, на высылку или к уничтожению, а вся семья, зная, что он не виноват, враждует и не доверяет советской власти. Но, между прочим, знает, что нет лучше власти для трудящегося, как советская. А почему так делается, он не разберет.
Вот этот прохвост, горе-руководитель, негодяй, подхалим, гонясь за дешевым авторитетом, желающий состряпать больше дел и «найти больше врагов», решает судьбу человека. А другая сволочь, сидя где-нибудь в центральном аппарате, утверждает эту бездушную бумажку, и судьба человека решена. Попробовали бы они завоевать советскую власть, поработать действительно с народом в тылу противника, чтобы он узнал, что такое советская власть и кто ее опора, и как жалеть надо свой народ – этот ценнейший капитал. Я записал свои соображения и соображения народа в отряде, поскольку все откровенничают.
Другой пример, который подтверждает мною написанное. Это мой разговор 2. IX. 41 в бывшей Польше (по другую сторону р. Случь, бывшей государственной границы. Отряд дневал на хуторе, потому что был сильный дождь. Холод, кушать нечего. На этом хуторе был старик восьмидесяти лет и его уже пожилые два сына. Они нас кормили, конечно, лишь только потому, что мы были вооружены.
И вот я спросил старика: как живется, дедушка? Эй, говорит, детки, плохо. При польской власти еще кое-как жили, а при этих большевиках жизни никакой нет. Вот был я за рекой у своих. Там же, говорит, не осталось ни одного мужчины около границы. Всех побили. Разве это власть? Так робит сейчас Гитлер, убивает, расстреливает людей за ничто. Это, говорит, не власть, если она уничтожает ни за что своих людей…»
3
Любанский район.
Старая охотничья мыза стояла на небольшом холмике среди болот близ небольшой речушки где-то посередине между Посёлком Коммуна, селом Нижин и Любанским озером. В старые времена польская шляхта наезживала в эти места, чтобы пострелять уток, вальдшнепов, бекасов и прочую болотную дичь. Бивали здесь и ондатр, и нутрий, а иногда и бобров, решивших расширить ареал своего обитания. Шляхта с многочисленной челядью, приехав на мызу, для начала устраивала, как водится, пышную попойку с битьём захваченной посуды, стрельбой по опустевшим бутылкам и горлопанием шляхетских развесёлых песен. А на утро с больной головой удивлялась, куда делась вся дичь, которая просто обязана была ждать ясновельможных панов и выбирать позу поудобнее, чтобы панам легче было в неё попадать. Постепенно мыза была панами забыта, а с приходом Советской власти в ней и вовсе отпала надобность.
С левого боку к мызе примыкала банька, сработанная «по белому». Говорят, её распорядился срубить заезжий русский купец, принявший как-то раз участие в шляхетских охотничьих потехах. Ляхи недоумённо пожимали плечами и морщили носы, глядя на работу русских подручных купца, но противу не чинили – пусть русак потешится, у каждого свои тараканы в голове.
Справа был пристроен большой дровник, по сей день доверху забитый колотыми поленьями и пиленными цельными чурбаками. Продуваемые ветрами сквозь специально оставленные щели в стенах строения, берёзовые и ясеневые дрова высохли так, что трещали в печке громче пулемётной стрельбы.
В самой мызе могла спокойно разместиться на постой целая рота. Сено, которым был устлан второй ярус мызы, уже давно превратилось в труху, но до сих пор сохранило дурманящий аромат скошенных трав и цветов. Внизу у каменного монстра, объединившего в себе печь и очаг, стоял длинный стол, окружённый лавками и кривоногими, сколоченными на скорую руку табуретами. Вдоль стен расположились деревянные лежаки из грубо отёсанных досок, кое-где застеленные соломенными матрацами или полуистлевшим тряпьём. Пол во многих местах усыпан черепками горшков и крынок и осколками битого стекла.
Солнце ещё не успело сесть, и последние его лучи, сочившиеся сквозь верхушки деревьев, высветили пробирающихся к мызе людей. Люди то перебегали от куста к кусту, то медленно и осторожно крались, прячась в тени.
Наконец один из них подкрался к дверям мызы и неуверенно заглянул внутрь. Затем он скрылся в строении, а через минуту вышел, уже не прячась и, улыбаясь, помахал остальным рукой, давая знак, что всё спокойно.
Партизаны быстро осмотрели помещение мызы и пристройки. Корж, усевшись во главе стола на колченогий табурет, велел Карасёву расставить посты, а так же попросил растопить печь и вскипятить воды для чая, мол, гости придут, а у нас тут тепло, уютно и чай поспел.
Спустя час прибыли и гости.
Сначала к партизанам вышел человек и назвал пароль «Москва» и, услышав отзыв «Ленинград», попросил провести его к командиру.
– Старший лейтенант Решетников, – представился он Василию Захаровичу.
– Комаров, – ответил Корж. – А где наш гость?
– Он здесь, сейчас подойдёт. Я пошёл вперёд… Сами понимаете – предосторожность не помешает.
– Понимаю. Только назад за гостем вы уже пойдёте не один. Вы ведь тоже понимаете – бережёного Бог бережёт.
– Понимаю, – улыбнулся Решетников.
Через пару минут Корж уже здоровался с Козловым за руку и приглашал к столу.
– Ох, Василий Иванович! – качал головой Корж. – Вы не представляете, как я рад вас видеть. С самого июля, как в Столине расстался с Минченко и Шаповаловым, так и мечтал, хоть кого-то из партийного начальства увидеть. И тут такая новость – вы в Белоруссии, да не где-нибудь, а совсем рядом, можно сказать, в соседнем лесу. Мы без партийного руководства, как дети беспризорники без мамкиного догляду.
– Шутите, Василий Захарович? – Козлов хитро прищурился.
– Ни в коем случае, Василий Иванович! Ни в коем случае. Партийное руководство нам необходимо, как воздух. И не только, чтобы нас пороть по субботам, но и для того, чтоб направляла нас, подсказывала в нужный момент, советовала. Партия это сила, которая наш народ и движет вперёд.
– Рад это слышать от вас. Но всё же, в первую очередь хотел бы знать, где Пинское партийное руководство? Где Пинский подпольный обком? Почему они не пришли на встречу, а послали вас?
– Пинский подпольный обком? – смутился Корж. – Я не знаю, где он. Мы расстались, как я вам уже сказал, с обкомом ещё в июле в Столине. Весь обком ушёл в Столинский партизанский отряд. Минченко, Шаповалов, Клещёв, Масленников… Клещёва, правда, ещё при мне отправили в Москву обеспечить связь с Большой землёй, но до сих пор от него ни ответа, ни привета.
– И что же? Не пытались с ними связаться?
– Как, Василий Иванович? По телефону не позвонишь, телеграмму не отобьёшь, «Ау» на всю область не крикнешь. Признаться, обрадовался, что вас, по крайней мере, разыскал.
– Ясно, – Козлов покачал головой, словно учитель, пеняющий ученику за невыполненное домашнее задание. – Ну, и как же вы тогда справляетесь без партийного руководства? Как в вашем отряде обстоят партийные дела? У вас парторг-то вообще есть?
– Есть. А как же! В отряде все либо коммунисты, либо комсомольцы. Комсомольцами руководит секретарь обкома комсомола Шая Беркович, а парторг у нас Фёдор Иванович Положенцев.
– Собрания проводите?
– Проводим.
– Доводите информацию с фронта?
– А где ж её взять-то эту информацию? У нас радиоприёмник, конечно, есть, но батареек к нему нет. А газеты в наши края как-то не доходят.
– Не иронизируйте, Василий Захарович. Вы думаете, нам легко? Сидим в лесу, по крупицам информацию со всей округи собираем. К нам тоже газеты не приходят.
– Однако, я слышал, что у вас есть радиостанция для связи с Москвой. Это уже много. Нам тоже не помешало бы рацию иметь. Да, нам много чего надо! Василий Иванович, я вам списочек передам, а вы запросите столицу от нашего имени. Может, пришлют хоть что-то.
Козлов поморщился.
– Ладно, – сказал он. – Давайте ваш список. Отправлю первым же сеансом связи.
– Вот и чудненько! – обрадовался Корж и протянул ему лист бумаги со списком необходимого, отмечая про себя, что уже в который раз составляет один и тот же перечень.
Козлов взял бумагу, бегло её просмотрел и, сложив, убрал во внутренний карман.
– Хорошо. Этот вопрос тоже решили. Что сделано отрядом, и какие планы на будущее?
– Сделано много, но всё же предстоит сделать ещё больше, – уклончиво ответил Василий Захарович. – Вот мы с вами, Василий Иванович, давно знакомы, ещё с тридцать второго года, когда вы руководили политотделом Старобинской МТС. Я тогда был инструктором ОСОАВИАХИМа. Помните?
– Помню, конечно. И знаю, каким вы инструктором были на самом деле. Вы служили в специальном отделе НКВД под видом инструктора ОСОАВИАХИМа.
– Прекрасно! В таком случае вы должны знать, чем мы тогда на самом деле занимались.
– Знаю, но в общих чертах.
– А, следовательно, знаете, что партизанская деятельность это и есть моя настоящая работа. Вот и работаем потихоньку. Там засаду устроим, там мост взорвём, там эшелон под откос пустим. Где-то немцев побьём, где-то полицаев. Но я прекрасно понимаю, что вам нужен письменный отчёт о проделанной работе. К сожалению, я не принёс его. У меня нет элементарной бумаги, чтобы его написать. Могу лишь на словах сказать, что за время существования отряда уничтожено около четырёхсот человек живой силы противника и порядка ста единиц техники. Взорваны железнодорожные пути, линии связи и электропередач. Даже танк подбили. Однажды захватили железнодорожную станцию, правда, пришлось её оставить и уйти ввиду нехватки личного состава. Угнали скот из-под носа у немцев. Да, много чего сделали! Но всё же недостаточно много.
Мы тут недавно собрались с командиром ещё одного отряда Бондаровцом, и придумали вот какую штуку, Василий Иванович. Мы провели небольшой рейд по деревням Старобинского, Любаньского, Краснослободского районов. А теперь хотим расширить круг действий и пройтись севернее Слуцка, до Воробьёвского леса, в Гресском, Копыльском районах. По дороге произвести несколько операций, уничтожать по пути полицаев и немецких оккупантов и одновременно поднимать народ на партизанское движение. Действовать, прежде всего, и воздействовать на людей личным примером. Сам я эти места очень хорошо знаю и людей знаю. Кое-где ещё живут мои старые партизаны, которые помогут нам сколотить из людей новые партизанские группы и отряды. Думаю, что нам в этом будет сопутствовать полный успех. По крайней мере, надеюсь.
– Вы надеетесь? – Козлов встал. – Одной надежды мало. Нужно быть твёрдо уверенным в успехе. Вот вы говорите, что у вас в тех местах есть свои люди. Пусть они и бывшие партизаны времён войны с белополяками, но на сколько вы уверены в том, что они остались лояльны к советской власти до сих пор? Немцы – это не белополяки. Этот враг посерьёзнее будет.
– Я уверен в своих людях. Со многими из них я уже установил контакт, наладил связи, определил явки, пароли. Всё, практически, готово. Хорошо бы провести этот рейд до наступления холодов.
Козлов прошёлся по мызе взад-вперёд, глядя себе под ноги, постоял у печки, посмотрел, как из трещин вырываются тонкие язычки пламени, чадя берёзовой копотью. Затем он резко повернулся и прошёл к столу.
– Хорошо! – он хлопнул ладонью по столу. – Я согласен. Но несколько условий. Во-первых: составьте мне список, так называемых «ваших» людей, передайте мне все явки, пароли и прочее. Это нужно, чтобы проверить, насколько они поддерживают советскую власть и насколько они надёжные люди, чтобы им доверять в будущем. Во-вторых: всё руководство рейдом перейдёт в мои руки, так как все перечисленные вами, Василий Захарович, населённые пункты относятся к Минской области, а я являюсь первым секретарём Минского подпольного обкома и командиром минского партизанского соединения, то есть мне и решать – будет ли проводиться рейд в этих краях. В-третьих: в каждом населённом пункте, будь то деревня или город, вы будете проводить митинги, на которых главной темой будет лозунг «Гитлер – вон из нашей страны! Долой власть германского нацизма!» В противном случае я не даю согласия на эту акцию. Более того. Я запрещаю этот рейд. Вам всё понятно?
Корж оторопело взирал на Козлова и не мог найти слов, чтобы ответить на столь откровенную чушь.
– Василий Иванович! – наконец произнёс Корж. – Вы хоть понимаете, что вы несёте? Ни кто вам свои связи с паролями и явками не отдаст. Это нужно быть полным идиотом, чтобы так поступить. И руководить рейдом вы сможете лишь в качестве политработника, а не как командир. У вас даже нет элементарного опыта для проведения подобных акций. И простите уж великодушно, но каким таким соединением вы командуете, если у вас нет ни одной партизанской группы под рукой. Пойми, Василий Иванович, ты живёшь вдалеке от настоящей партизанской деятельности. Приди ты в любой отряд и поймёшь разницу сразу. Тебе нельзя не находиться в отряде, и вы делаете большую глупость, что скрываетесь на болоте от людей и от мира, по вашему, «конспирируетесь». Тебе лично, наоборот, надо стать замполитом отряда и раздувать партизанские дела. А ты пытаешься руководить с болота тем, что творится в поле. Это всё равно, что быть инструктором по плаванию, не умея при этом плавать.
Козлов скрипнул зубами:
– В таком случае, Василий Захарович, нам больше не о чем с тобой говорить.
– Но позволь, Василий Иванович!..
– Всего доброго! – Козлов направился к выходу, надевая по пути плащ-накидку.
– Хотя бы передай в Москву мою просьбу.
– Не переживай. Это я для вас сделаю.
Всю дорогу до отряда у Коржа из головы не выходил его разговор с Козловым. Ну не дурак же он совсем этот секретарь Минского подпольного обкома, в конце-то концов. Значит, он изначально сознательно ставил невыполнимые условия для Коржа и Бондаровца. Козлов специально отказал в проведении рейда. Он знал, что никто в здравом уме не передаст ему свои подпольные кадры, ресурсы и тем более руководство, зная, что от этого зависят жизни людей. Козлов, ослеплённый амбициями и совершенно безграмотный в качестве военачальника, превратит этот рейд в провальную операцию. Вся разведка и все явки, всё подполье, все наработки, могут быть провалены и уже никогда не восстановятся. И эти митинги… Кому они сейчас нужны? Сейчас надо наглядно показать белорусскому крестьянину, что ради него делается, и что требуется от него. А громкие речи можно оставить на потом.
«Сдаётся мне, – думал Василий Захарович, – что Козлов просто перестраховывается. Видимо он не усмотрел в моём предложении какой-то своей особой «руководящей роли». Да и из Москвы, наверное, таких «указаний» ещё не поступало. Да и как же действовать без «директивы». Вот есть родимая, значит, и ответственность «коллективная», а, следовательно «ничья».
4
Деревни Забродье, Червоное Озеро и Осово.
Эдика трясли за плечо. Эх! Такой сон прервали! Он разлепил глаза. Перед ним стоял Василий Захарович в костюме и галстуке.
Нордман подпрыгнул на месте, и оторопело вытаращился на командира.
– Василий Захарович? – запинаясь, пролепетал он. – Это что? Это как? Галстук?
– Тихо, – прошептал Корж. – Хлопцев разбудишь. Выходи, да побыстрее. Дело есть.
Эдик выскочил из землянки наружу, протирая глаза кулаками. Корж надел поверх костюма драповое пальто и крутился перед Анной Васильевной Богинской, а та с серьёзным лицом придирчиво его осматривала со всех сторон.
Нордман рассмеялся:
– Василий Захарович, вы как в Минском универмаге выбираете себе обновку. На праздник собрались? Или в театр? Что в нынешнем сезоне на сцене?
Корж сурово посмотрел на Эдика, но через пару секунд тоже заулыбался.
– В этом сезоне, спрашиваешь? – смеясь, проговорил он. – В этом сезоне у нас в театре «Война и мир». Читал?
– Читал.
– Вот и хорошо. Я тут прибарахлился, теперь твоя очередь. Анна Васильевна, будьте так добры, помогите одеться господину офицеру.
– Пойдём, – вздохнула Богинская. – Смешливый ты мой.
Через десять минут из землянки вышел немецкий лейтенант. От давешней весёлости не осталось и следа. Эдик со злостью одёргивал то рукав у шинели, то ремень с кобурой на левом бедре, то поправлял полевую сумку, перекинутую через плечо.
– А что это ты вдруг стал таким серьёзным? – ехидно спросил Корж, отрываясь от чистки ботинок и подмигивая Анне Васильевне, вышедшей вслед за Эдиком. – Тебе не нравится новая форма?
– Мне вообще эта форма не нравится. Она же фашистская. Как она может нравиться?
– Ничего, – ухмыльнулся командир. – Один день потерпишь.
Василий Захарович положил щётку на изгиб берёзы и, вытащив из кармана брюк носовой платок, вытер об него руки.
– Дело у нас с тобой, Эдик, на сегодня наиважнейшее, – сказал он. – Мы сегодня с тобой немецкий офицер и его переводчик.
– А что вы будете переводить, если я немецкого не знаю? – удивился Нордман.
– Это, конечно, проблема, друг мой, но не очень большая. Ты у нас всё-таки немец природный. У тебя, вон, и осанка, и походка немецкие, и даже, как руки за спину убираешь. Всё в тебе немцем дышит. Этим и воспользуемся.
– Василий Захарович, – надулся Эдик. – За что вы так со мной? Вы ведь, как никто, знаете, что я ненавижу фашистов не меньше, чем другие.
– Ну, тихо, тихо, – корж примирительно вскинул руки. – Никто тебя ни в чём не обвиняет. Я говорю, что ты очень похож на немца и это именно потому, что ты немец. Вот и всё. Анна Васильевна, скажите, похож ведь он не немецкого офицера?
– Ещё как! – кивнула Богинская. – Так и хочется его поленом огреть. Жаль нельзя.
Корж рассмеялся.
– Ну, Василий Захарович! – завыл Эдик.
– Так! Всё! – уже не улыбаясь, командир рубанул рукой воздух. – Мне нужен человек, очень похожий на немецкого офицера. Точка.
– Тогда, может, на эту роль больше подошёл бы наш профессор. Он и язык знает. Как-никак, филолог.
– Ты видел его? Какой из него фриц? Он в собственных ногах путается. А ты – то, что надо. И реакция у тебя будь здоров. Если что, и пальнуть сможешь. Твоя задача стоять и изображать, будто ты возмущён и тебя от местных тошнит. Говори, что хочешь, хоть на турецком языке. Только не на русском. Те, с кем мы будем общаться, всё равно немецкого языка не знают. Понял?
– Понял, – хмуро ответил Эдик.
– Вот и хорошо.
Спустя два с половиной часа два немецких автомобиля подъехали к зданию бывшего сельсовета деревни Забродье. За рулём легкового Мерседеса сидел крепкий мужчина в шляпе, коричневом драповом пальто и хорошем дорогом костюме. На заднем сидении расположился лейтенант вермахта. Грузовик, что ехал за мерседесом, был забит полицаями, вооружёнными винтовками.
Увидав через окно приехавшее начальство, местный начальник полиции Митрофан Островной толкнул в плечо спящего за столом помощника и выскочил на крыльцо.
Немецкий лейтенант лениво вылез из мерседеса, оправил форму, и брезгливо осмотрелся по сторонам. Гражданский в драповом пальто суетился вокруг него и посматривал на свои начищенные ботинки, стараясь не вступить в кучу навоза перед сельсоветом. Полицаи высадились из грузовика и, переминаясь с ноги на ногу, вроде расползлись в разные стороны, но на самом деле распределились вокруг своего начальства в ожидании приказов.
Митрофан Островной выскочил на крыльцо и начал кланяться немцу.
– Добро пожаловать, Ваше Благородие! – приговаривал он с каждым поклоном.
Следом за ним выбежал заспанный полицай с опухшим лицом, и, с удивлением оглядевшись по сторонам, тоже поклонился, чуть не уронив винтовку на землю.
Лейтенант безразлично окинул местных полицейских брезгливым взглядом, махнул перчатками, зажатыми в руке, и прорычал тихо, но так, чтобы слышала вся округа:
– Шайсе!..
Гражданский тут же перевёл Митрофану и его сподручному:
– Господин лейтенант возмущён.
– Позвольте спросить, – прогнусавил испуганный начальник местной полиции. – На что они гневаются?
– Да на всё! – округлил глаза переводчик, тыкая пальцем в сторону кучи навоза. – Тут дерьмо, дороги дерьмо, и вы ещё пьянь. Вам не сообщили о том, что мы приедем? Развели бардак!
– Нет, господин начальник, – залепетал Островной, вытаращив глаза. – У нас же телефонов нема.
– Безобразие! – возмутился приезжий начальник. – Немедленно собери всех полицаев. Господин лейтенант доведёт до вас приказ из комендатуры. Да, побыстрее! Шевелитесь! Нам ещё четыре деревни объехать надо.
Митрофан толкнул своего помощника в плечо:
– Слыхал, Санька? Давай бегом за Спиваком и остальными.
– Эй! Стой! – переводчик протянул руку к полицаю. – Оставь свой карабин. Давай сюда. А-то всю деревню напугаешь. Вот бестолочи!..
Полицай Санька, не раздумывая сунул в руки переводчика свой карабин и умчался.
Немец, заложив руки за спину, всё с тем же выражением лица подошёл к плетню соседнего дома. На плетень по крестьянской привычке хозяева развесили крынки. Лейтенант, надев перчатки, стянул с ограды одну крынку и покрутил её в руках, а затем отшвырнул её на землю и отряхнул перчатки, словно подержал в руках нечто гадкое и очень грязное.
– Шайсе!.. – снова выругался он.
Переводчик зацокал языком и покачал головой:
– Ох и возмущён! Никогда его таким не видел. Теперь, небось, долго не успокоится.
– А теперь-то чего? Я ж послал за остальными.
– А того, что медленно всё делаете. Вот скажи, уже полдесятого, а твоя пьянь по хатам сидит, да на печках баб щупает. А где они должны быть? правильно! На службе. Им что, просто так платят, паёк выдают, оружие доверили? Хреновый из тебя начальник полиции. Распустил, понимаешь!.. Вот, как тебя зовут?
– Митрофан я. Ляксеич.
– То-то и оно, что Митрофан. До Ляксеича тебе ещё далеко. Немцы порядок любят, а где у тебя тут порядок? Вот ты до войны кем был? Колхозником? Бригадиром?
– Не-е. Я в колхозе не состоял. Я даже раскулачивался. Я, можно сказать, из пострадавших от советской власти.
– Так, если ты советской властью обижен, должен стремиться к тому, чтобы советские порядки искоренить, а ты, наоборот, распускаешь подчинённых. Они у тебя, как при красных привыкли бездельничать, так и бездельничают. А потом ты спрашиваешь, чего это господин лейтенант не в духе. Понял, нет?
– Понял, – пробурчал Митрофан, понурившись. – Я ж не знал, что вы приедете. Я б их…
– А ты и не должен знать. Ты всегда должен их в кулаке держать. Или ты ждёшь, что немцы приедут и за тебя порядок в твоём хозяйстве наведут? А, кто, кстати, в вашей деревне староста?
– Так вон он бежит, хромает. Мой тесть Андрон Лукич.
–Чего это он хромает?
– Его поляки подстрелили.
– А за что?
– Сам говорит, что ни за что, но люди сказывают, мол, овёс он у ляхов крал. А в колхозе он тоже не был и с коммунистами не водился, потому и старостой его назначили, что чист он перед новой властью.
– Новой властью… – передразнил его переводчик. – Ты что ли новая власть? Ну, где твои остолопы? Долго ещё ждать?
– Да, бегут уже. Вон.
За хромым старостой бежали со всех краёв деревни полицаи. Было заметно, что бег этим утром им даётся с трудом.
Подбежав к бывшему сельсовету, полицаи выстраивались в неровную шеренгу. От каждого разило перегаром за версту. Немец, поглядывая на них, качал головой и что-то бурчал себе под нос, нагнетая тем самым на Митрофана ещё больше страху. А ну, как сейчас снимет с начальников полиции, и что тогда? Не приведи Господь!
Наконец, Островной доложил переводчику, что все в сборе и попросил передать господину лейтенанту свои извинения, за задержку. Переводчик отошёл к офицеру и быстро всё перевёл тихим голосом.
Немец, сказал:
– Гуд.
Он вышел на середину и прошёлся вдоль кривой шеренги, затем отошёл обратно и крикнул:
– Ахтунг!
Услышав знакомое слово, полицаи, как смогли, повытягивались и приняли, как им казалось, строевую стойку «Смирно».
Немец же снова произнёс: «Шайсе!» и покачал головой, затем подманил к себе переводчика и что-то негромко ему заговорил. Тот кивали, и периодически вставлял «Яволь!».
Наконец, переводчик выпрямился и обратился к местным полицаям:
– Германское командование не довольно. Оно возмущено вашим разгильдяйством и пьянством. Вам доверили охранять порядок, а вы, наоборот, его нарушаете и тем самым подаёте плохой пример гражданскому населению. Видя, как вы пьёте и не выполняете свои обязанности, крестьяне, не сегодня, так завтра, перестанут работать и тоже начнут пить и тунеядствовать. Это неприемлемо!
Митрофан стоял белый, как мел, ни жив, ни мёртв. Но нужно было что-то делать, как-то успокоить немца, и потому он промямлил:
– Господин лейтенант может не беспокоиться, больше подобное не повторится.
Переводчик перевёл немцу слова начальника полиции и тот, взглянув на Островного, кивнул головой и сказал «Гуд», после чего опять тихо что-то наговорил переводчику.
– Германское командование всё же благодарит вас за службу и лично господин лейтенант обещает, если вы его клятвенно заверите, что прекратите этот бедлам, то он не сообщит вышестоящему начальству о том, что здесь творится.
– Как Бог свят! Больше ни-ни! – запричитал уже трясущийся Митрофан. – Богом клянусь!
– Вот и хорошо, – заключил переводчик. – А теперь слушайте приказ Германского командования!
Он достал из внутреннего кармана пальто листок бумаги, и, развернув его прочитал:
– Во избежание технических неполадок в устаревших моделях вооружений и в целях улучшения качества снабжения войск Великой Германии и вспомогательных, а так же полицейских подразделений, несущих службу, как на фронтах, так и в тылу, приказываю:
1. старое оружие изъять и отправить на техническое освидетельствование и ремонт в тыловых оружейно-ремонтных мастерских;
2. взамен изъятому старому вооружению выдать новое, заменив устаревшие модели обновлёнными и модернизированными образцами.
Подписано самим Германом Герингом.
Переводчик поднял бумагу над головой и развернул её к полицаям, чтобы те могли увидеть печать и подпись.
– Слыхали, – спросил он, потрясая бумагой. – Какое доверие вам оказывает Германское командование? Даже новое оружие вам выдать собираются. В Минске уже все полицаи ходят с автоматами, а не с винтовками. Так вот. Сейчас по очереди подходите, и сдавайте свой старый хлам.
Полицаи, обрадованные тем, что их не будут наказывать, совсем даже наоборот, вручат новое оружие, быстро, подталкивая, поторапливая друг друга, стали отдавать приехавшим с немецким офицером помощникам свои винтовки, стараясь дышать куда-нибудь в сторону от лейтенанта. Приезжие полицаи закинули изъятые стволы в кузов грузовика.
Наконец, всё оружие было сдано. Переводчик, что-то сказал лейтенанту, тот ответил и как-то очень зло посмотрел на Митрофана.
– Митрофан, – переводчик глянул на начальника полиции. – Это всё? А разве у тебя не было пистолета?
Перепуганный Островной хлопнул себя по лбу ладонью с досады.
– Ой, ты ж мать моя! – воскликнул он и вытащил из-за пояса револьвер «Наган». – Совсем забыл.
Он протянул револьвер рукояткой вперёд переводчику. Тот взял и осмотрел оружие.
– Ох, Митрофан-Митрофан! – покачал он головой. – Кто ж так об оружии заботится? Да, теперь не важно. Становись!
Полицаи и хромой староста, улыбаясь, вновь построились, на этот раз гораздо ровнее, чем в предыдущий. За спиной немецкого офицера и переводчика так же быстро построились и сопровождающие их полицаи. Переводчик вышел вперёд и громко произнёс:
– Именем Белорусской Советской Социалистической Республики вы все арестованы как пособники врага и предатели Родины. Руки вверх!
Не ожидавшие такого поворота полицаи вначале застыли с глупыми улыбками на лице, а затем медленно подняли руки, увидев, как пришлые взяли их на прицел.
– Твою ж мать! – выругался Митрофан то ли от злости на партизан, то ли на самого себя, но тут же, получив прикладом в лоб, упал лицом прямо всё в туже кучу навоза.
В селе Червоное озеро всё прошло почти по тому же сценарию. Только в самом конце, уже перед тем, как сдавать оружие один из местных полицаев вдруг узнал Матвея Косатонова бывшего полицая из Старобина, спасшего Мишу Некрашевича.
Узнавший Матвея полицай с криком «Я его узнал! Он теперь в партизанах!» опрометью бросился через забор и закрылся в хате. Остальных быстро повязали, не давая опомниться. А затем забросали сбежавшего гранатами прямо в доме через окна, благо в доме, кроме него никого не оказалось.
В третьей деревне под названием Осово полицаи оказались не в пример бдительнее. Услышав взрывы в соседней деревне (расстояние между деревнями меньше километра), они похватали оружие и помчались на подводах в Червоное озеро.
Увидев, что им навстречу едут две машины, они остановились, и, на всякий случай, заняли оборону у своих телег.
Заметив это Корж, игравший всё это время роль переводчика, чертыхнулся и остановил машину метрах в двухстах от полицаев.
Эдик, прекрасно сыгравший немецкого лейтенанта в двух предыдущих деревнях, вдруг выскочил из машины и побежал к телегам, крича:
– Хальт! Хальт! Нихт шисен!..
Коржу ничего не оставалось делать, как тоже выскочить из машины и побежать вслед Нордману, а иначе, как бы тот смог обойтись без переводчика.
Полицаи опешили. Они повыходили из-за телег и даже самостоятельно построились, чтобы чинно предстать пред светлые очи лейтенанта вермахта. Затем они увидели, как из второй машины выгрузились такие же полицаи, как и они и те тоже спешат к месту встречи. «Ну, всё! Свои» – подумали они и расслабились.
Тем временем офицер и переводчик добежали до осовских полицаев и, переведя дух, начали нахваливать бдительность местных органов власти, один говоря на тарабарском языке, состоявшем из немецких, польских и латинских слов, другой делая вид, что переводит.
Когда до них добежали и остальные полицаи, и стали с осовчанами здороваться за руку, словно старые знакомые, местные полицаи поплыли окончательно, и лишь спросили, что случилось в Червоном озере. Им ответили, что там поймали двух партизан и забросали их гранатами.
Затем им зачитали «приказ самого Германа Геринга» и поздравили с будущим получением нового оружия, а так же пообещали наградить за бдительность при несении службы, а кое-кого и повысить в звании и должности. Полицаи довольные собой и радужными перспективами, не задумываясь, сдали оружие, тем более им сказали, что новые автоматы их ждут в Червоном озере. Они попрыгали в телеге и поехали в соседнее село за новым вооружением, где и были связаны и загнаны в сарай к остальным арестованным предателям.
Так, не потеряв ни одного человека, Василий Захарович Корж умудрился группой в двадцать один человек, считая самого себя, уничтожить одним махом шестьдесят три полицая и освободить три деревни.
Удивительное совпадение, а может рок.
Когда Василий Захарович предложил Козлову и Бондарю провести партизанский рейд, те отказались. Как ни упрашивал Корж их влиться в отряд, как ни звал, всё оказалось впустую. Мало того, что минское начальство, сидевшее безвылазно на болотах, осталось глухо к предложениям и просьбам бойцов двух отрядов, так они ещё и сами решили отличиться.
Святая семёрка, как её именовал Корж, отошла от любанских болот на двадцать пять километров и остановилась у деревни Осово. Недолго думая, Василий Иванович Козлов с Мочульским и Бондарем провели в деревне митинг, собрав всех жителей в центре поселения. Говорили долго и мудрёно, пытаясь вдохновить крестьян на борьбу с врагом. А потом предложили создать группу из активистов.
И ведь нашлись сразу же активисты! Во главе с неким Тарасом эти самые активисты прилюдно пообещали защиту и всяческую помощь Василию Ивановичу. Но в тот же день по окончании митинга дружно попытались взять в плен всю «Святую семёрку» и даже ранили Бондаря. Насилу Козлов сотоварищи ноги унесли и вернулись обратно на островок в любанских болотах и больше оттуда не вылезали, пока в Нижин второй раз в январе 1942 года не прибыли отряды Коржа и Бондаровца.
Как оказалось, Тарас и вся его группа «активистов» была ни кем иным как отрядом местных полицаев, которых двенадцатого ноября комаровцы и «наградили» расстрелом за их активную позицию и «помощь» Козлову.
Когда, окрылённые своей победой в трёх деревнях партизаны-комаровцы возвращались к себе в лагерь возле Великого леса, Корж хлопнул Эдика, перебравшегося на переднее сидение, по плечу и сказал:
– Эдик, ты лучший в мире актёр и сегодня ты сыграл спектакль достойный большого театра в Москве. И всё же… Ты говорил, что не знаешь немецкого языка, а сам кричал по-немецки «Хальт! Нихт шисен!»
– Это меня Ваня Чуклай научил. Он как-то говорил, что немцы, когда чувствуют себя смело, кричат «Хальт! Стой!», когда удирают или в плен сдаются, уже по-другому поют «Нихт шисен! Не стреляйте!». Вот я и вспомнил.
– И как нельзя вовремя, – рассмеялся Василий Захарович.
5
Из воспоминаний Василия Захаровича Коржа
«…Как нам всем хотелось, как требовала сама обстановка, чтобы из-за каждого куста, из-за каждого угла стрелял бы белорусский партизан по врагу именно с первого дня войны, не упуская драгоценное время. И это можно было сделать. Народ к этому был готов. Но не было нужного руководства, был упущен важный момент. Это упущенное время нам потом дорого стоило. Всё это я видел и переживал вместе с нашим народом. Ведь без него ты ноль в борьбе с врагом…
…В ту пору командиры избирались на общих собраниях открытым голосованием. Это было характерной чертой первых месяцев борьбы. Назначать командиров стали позже, когда появилась связь с Большой землёй, начали действовать подпольные райкомы партии. Так что в ту пору я вполне мог быть переизбран, и апеллировать было бы не к кому.
С Н.И. Бондаровцем я договорился совершить рейд километров на 300, отобрав для этого лучших бойцов, всего человек 60 из двух отрядов. Этот рейд мог быть проведён по территории Минской области. Мы решили предложить этот план Василию Ивановичу Козлову, поскольку он являлся первым секретарём Минского подпольного обкома партии. А других руководителей в округе тогда не наблюдалось.
Вскоре Алексей Георгиевич Бондарь, входивший в группу обкома («святую семёрку», как мы её позже окрестили), которую возглавлял Василий Иванович Козлов, организовал нам встречу с ним.
Василия Ивановича я знаю давно – с 1932 года, когда он работал начальником политотдела Старобинского МТС. И всё же встреча наша была весьма сдержанной, без особых эмоций. Козлов не был моим непосредственным начальником, однако он являлся партийным руководителем соседней области. Естественно, я ожидал от него каких-то советов, содействия.
– А где же ваш Пинский подпольный обком? – первое, о чем сухо осведомился Василий Иванович.
– Для организации партизанской борьбы остались Шаповалов, Клещёв, Сорокин, Масленников и другие товарищи, но, где они, я, увы, не знаю. Все они находились в Столинском партизанском отряде.
– И что же, не пробовали связаться с ними?
– Интересно, как, Василий Иванович? По телефону не позвонишь, телеграмму не отобьёшь, «ау!» на всю область не крикнешь. Признаться, обрадовался, что вас, по крайней мере, разыскал.
В том разговоре с Василием Ивановичем я изложил ему наш план действий: совместно с группой партизан пройти севернее Слуцка, посмотреть, что есть в Воробьёвских лесах, в Гресском, Копыловском районах, выйти сначала в Краснослободский район, а потом в Старобинский с задачей – произвести по дороге несколько операций по уничтожению полиции и немецких оккупантов и, одновременно, поднимать партизанское движение во всех районах. Действовать и прежде всего и воздействовать на людей исключительно личным примером.
Сам я эти места хорошо знал и имел там кое-где старых партизан, поэтому надеялся, что в организации партизанских групп нам будет сопутствовать удача. Можно было к тому же расширить район действий партизан, особенно в самое трудное время, такое как зима. Василий Иванович уже, было, с нами согласился, а потом вдруг засомневался и стал категорически не советовать мне и Бондаровцу проводить этот рейд.
Видимо, как я уже позже понял, он не узрел в нашем предложении какой-то своей, особой, «руководящей роли». Да и из Москвы ему, наверное, таких «указаний» ещё не «поступало». Да и как же действовать без «директивы»? Есть она родимая, значит ответственность «коллективная», то есть – «ничья»…
Видя на тот момент такую его реакцию, я ещё раз попытался убедить Козлова в необходимости этих совместных действий:
– Пойми, что не находиться тебе в партизанском отряде нельзя, и вы делаете большую глупость, что скрываетесь от отряда, то есть, по вашему «конспирируетесь». Тебе наоборот надо стать комиссаром отряда и лично раздувать партизанские дела.
Я предлагал и советовал ему это от души, так как у меня имелся богатый опыт партизанской борьбы. Но он этим моим советом пренебрёг, посчитав, видно, что он «большой» человек, «на должности», и не мне ему что-то там «указывать» и советовать. Я всё это явно прочитал у него на лице…
И что же они после этого сделали? Тогда, когда у нас уже были два отряда, расположенных неподалёку друг от друга, когда имелась теснейшая связь между нами, осуществлялись активные взаимные действия, и мы начали контролировать больше деревень, они делают вторую глупость: удаляются от партизан на 25 километров. Там забираются в болото возле Князь-озера и начинают неумело завязывать связи с местным населением, подбирать себе так называемый «актив», который в последствии оказался почти весь на службе у немцев в качестве полицейских.
А спустя некоторое время этот самый «актив» во главе с бандитом-предателем Тарасом (кстати, кандидатом в члены партии) напал, ранив Бондаря, на «семёрку» В.И. Козлова, намереваясь захватить её «живьём» и выдать немцам.
В завершение лишь добавлю, что во время очередной операции нашего отряда 12 ноября 1941 года весь этот «актив», полностью оказавшийся самыми заядлыми предателями-полицейскими, был по партизанскому приговору полностью расстрелян вместе с их начальником бандитом Тарасом, что из деревни Осово…
На общем собрании наших партизан, не вдаваясь в неприятные, и ясные лишь для меня детали, я не мог не сказать обо всём произошедшем: «…Осень, зима – время года для партизанской борьбы тяжёлое, и, как видите, фашизм всё ещё усиливается. Все наши партизанские места осаждают шпионажем, полицией, ставят свои гарнизоны, враг старается сузить район действий, он хочет оторвать нас от народа.
Первое: вы смотрúте – в последнее время Минский подпольный обком находился, казалось бы, в неплохом месте и держал себя конспиративно, но нашлись провокаторы, шпионы, изменники, которые выследили, подвели, и, за малым, мы чуть не потеряли ценнейших для нас, для партизанской борьбы людей, группу партийных работников. Это хорошо, что обошлось так, а могло быть и хуже. Второе: отряд Бондаровца потерял двух человек по этой же причине. Беречь надо людей!
Сейчас у нас есть оружие – доклад и речь товарища Сталина. Люди рвутся в бой, подъём небывалый, настроение, не смотря на зиму, замечательное, и нам нужно сделать коренной перелом в борьбе с этой коричневой заразой…»