....Когда и почему уходит с Земли Поэт, вовремя ли, нет ли, надо ли, правомерно ли, загадано, закономерно ли?! Судьба? Игра? Нелепость? - эта вечная, неразрешимая и горестная загадка для тех, кто был рядом, кто остался. И часто остающиеся Смерть - не принимают и не хотят о ней говорить… Не смеют. Не умеют…
Вот и я не хотела говорить о смерти. Да и есть ли у меня право? Правило? Найдётся ли слово? Хотя бы абзац, хотя бы строка? Смогу ли одолеть горечь недоумения, холодную горечь, ярую, но не палящую?! Лишь раздирающую когтями сердце, чтобы написать о Поэте, ушедшем за радугу в неполные тридцать три. Тридцать четыре?
Я закрываю глаза… За окном апрельская, холодная стынь, небо свежее, вечернее, умытое, синеглазое, огромное, распахнутое, зовущее. Весна будет, весна придет… Жизнь. Встреча… Обновление… Какая же смерть? Да и есть ли право? Слово? Минута? Слог, строфа?
Почему так случилось, почему так нелепо остановилось сердце, сломленное ураганным порывом февральского ветра, сквозняка, снежной бури, холода. Неприятия? Чего еще?
Я закрываю глаза… И меня - настигает… У дверного косяка моей комнаты стоит женщина в скромном зеленом пальто. Почему то в зеленом.
И в маленькой модной шляпке- тарелочке. Она очень похожа на Жаклин Кеннеди. Но в руках у нее варежка.. Не перчатка. И это сразу делает ее проще, роднее, что ли? Она гладит рукой косяк….. Осторожно гладит, едва касаясь.. Потом поворачивается и улыбается мне.. Улыбка - теплая… Она произносит вслух, не шёпотом, очень отчётливо и ясно:
В той
Запредельной высоте щемящей,
Где больше нет
Запретов и оков…
Она так остро обожглась
…О счастье,
Но, высь объяв,
К земле рванулась вновь….
Толчок в сердце, сильный, как боль, удар, и я открываю глаза… Сон закончился… Или это было нечто иное? Видение, ВИденье? Узнавание Поэта и всей метафорической глубины его строф, образов, его Пути… Его Судьбы. Хоть на миг.
Клавдия Холодова. Она писала светло и чисто, ее поэзия, как глоток чистой, родниковой воды.. Каждая строка была наполнена горячностью ее сердца, остротой восприятия мира, страстностью любви к Жизни, ко всем ее проявлениям, ко всем ее звукам..
Но.. Светлая глубина «холодовской» лирики была так горяча, смела, искренна, что иногда уводила в запределье.. Да- да В небесное запределье.
Она не смогла писать о Магнитке, о доменных печах, сорвала творческую командировку. Ее горячая точность, ее пронзительная и весомо - музыкальная графика души, ее лирика – отзвук любого тончайшего нюанса и высокого градуса и тона сердца, шла совсем, совсем не в ногу с теми доминирующими нотами поэтов - эстрадников, которые звучали, гремели победными литаврами в шестидесятые! Надо это бесстрашно или бесстрастно признать. Клавдия Холодова была поэтом - лириком. То есть – поэтом вне времени. Но тогда это было не модно, не в тему, не совсем по правилам. Вовсе - не по правилам.
Нота, струна, камертон Клавдии Холодовой никак не вписывались, не впадали в предметную поэзию оптимизма, разговора ни о чем…Хотя, может быть, кто то возразит мне тотчас же, что строфы поэм Евтушенко - жадное утверждение Жизни, а глубины метафор Вознесенского – новый путь в русской поэтике, открывающий непомерные бездны. И мне не захочется спорить. Нет.
Я пишу совсем не об этом. Я пишу о Женщине поэте, дерзнувшей… Как? Почему? Зачем?
Я пишу то, что думаю. Обо всем по порядку…
***
У Клавдии Холодовой были свои нетронутые бездны. Свои глубины. Свои полёты ввысь, прочно впитавшие, в себя запах яблок, свежескошенной травы, аромат клевера, росы в заливных лугах. Она, вырвавшись в дерзкий полет, обжёгшись о Любовь, расставшись с образом дорогого человека, с нарисованной в сердце тонкой акварелью, небесной мечтой о голубом олене, как образе недостижимого (чёткий отзвук, отпечаток и след гриновских алых парусов, только изменивших цвет! Впрочем, она могла бы написать и золотого оленя - огненный цвет осени был ее самым излюбленным, как и осенний огонь метафор. Огонь, которого никто не видел воочию. Он не вырывался наружу. Не стоило. Не могло. Не должно!
И в этом пламени - постоянный, скрытый, упорный обжиг души… Закаливание ее. Она росла, стремительным побегом, всегда вверх, освобождаясь от плена быта, душного уюта, обычности, все время – стремясь, как бы - летя, паря. Хоть во сне, но – паря… Гончар – вселенная одаривала ее строфами невиданной закалки для Женщины - поэта. По дерзости. И такой чистой силы, и энергетического накала, которые под стать были лишь настоящему, мощному лирику… А не «отражателю эпохи».
Он, истинный лирик, рождается сразу, без истории?
Мы ведь все помним, об этом хорошо сказала Марина Цветаева, с которой так незримо схожа главная кода поэзии Клавдии Холодовой:
«О поэтах без истории можно сказать, что их душа и личность сложились еще в утробе матери. Им не нужно ничего узнавать, усваивать, постигать — они уже всё знают отродясь. Им не нужно ни о чем спрашивать — они являют. Очевидность, опыт для них — ничто. Они пришли в мир не узнавать, а сказать. Сказать то, что уже знают, все, что знают (если это много), единственное, что знают (если это одно).
Поэты-лирики — антиподы миру, если говорить о мире человеческом: обществе, семье, морали, господствующей церкви, науке, здравом смысле, любом виде власти, — человеческом устройстве вообще, включая и пресловутый «прогресс»). Их стихи и судьбы всегда единое целое. »..
(М. Цветаева «Поэты с историей и без истории» М. Изд – во «Народна асвета « 1989 г. Т.2.)
Ну, вот! Я, кажется, нащупала нить, узнала, ощутила загадку Холодовой. Не разгадала загадку, нет, это просто нахлынуло на меня, как озарение.. Не узнавать, а сказать. Сказать, что знаешь об этом мире больше, чем принято знать, чем возможно ведать, через боль, горечь, отречение – от себя самой и от самого дорогого, страстно любимого, невозможного… Отречение - до потуг, до резкой усталости, сломленности. Старости. (На одном из снимков в личном архиве Клавдия Федоровна невозможно стара, с резкими морщинами, словно ей - восемьдесят или сто.. Она будто бы совсем без сил, опустошена. А ведь ей было только немного за тридцать, этой, летящей над землей, красавице!)
Но и – отречение… Неизбежное. И от полета, и от знания, что он закончится когда - то, что - можно разбиться. Или - вернуться на Землю снова, в ином облике: запахом трав, росой, яблоком, упавшем в саду, вечерней зарей? Я читаю стихи Холодовой последнего периода ее жизни и у меня дрожат губы:
Торопилась с рождения жить.
Мне чего-то всегда не хватало.
С тихой родиной тонкую нить
Не жалея, спеша, оборвала.
И несли меня в ночь поезда,
И взлетали, взревев, самолеты.
Юность, юность – ты время отлета…
Оказалось, отлет навсегда.
Но однажды в родные места
Потянуло, как птицу, в гнездовье.
И в вагонном моем изголовье
Голубая возникла звезда.
Я дивилась, как птица, весне
И названьям мелькающих станций.
А на полке, в предчувствии странствий
Чей-то сын улыбался в сне ..
.. Предчувствие иных и не земных странствий, голубая звезда, хрустальная острота строф Клавдии Холодовой, манила, ранила широтой и силой, дразнила и тревожила, уводила. Не в пустоты мещанской, маниловской мечты, нет. В метафоричность и метафизику снов, осознаний, видений, подспудных озарений, метаний. Глубоких для лирика, необычных для женщины – Поэта… Птица, дерзкая птица, с хрустальным голосом, только намечала пунктиром свой путь на земле.. Путь поэта. Темы поэм стихов, строф, статей. Метафора народных напевов, магия образности и открытости в « Ворожбе», неоконченные строки лирического цикла о матери, с безыскусными, затаёнными нотами теплоты, тоски, прощения, любви безмерной, узнавания, удивления:
Сколько тканей теперь хороших!
Мне в их яростной пестроте
Приглянулась одна – в горошек,
В самый раз на платье тебе.
Покупаю, с собой не торгуясь…
Ясно вижу, как ты с крыльца
Мне навстречу шагнешь, волнуясь,
Вытирая слезы с лица.
Ах, как сладко выплакать боль
На ладонях твоих шершавых!
Лишь твоя не обидна жалость,
Лишь твоя бескорыстна любовь...
Ты про платье скажешь: «Немаркий,
Для меня подходящий цвет…»
… Покупаю тебе подарки,
А тебя даже в детстве нет.
И о себе она напишет горькими и пронзительными штрихами, до отчаяния, простыми:
***
Утешается каждый
этим словом – Судьба.
Я очнулась однажды
И вгляделась в себя.
Никого не согрела,
От беды не спасла.
И хотела быть смелой,
Да увы! Не была.
Всё, как птица подлётыш,
Примеряла крыла.
Скоро время отлета:
Эх, была - не была!
Я запомнила, птицы,
Ваш урок до поры:
Иль взлететь, или разбиться,
Разбежавшись с горы!
Эти ноты тоже были - вне времени. Движение только вверх и вверх! Вперед. Сосредоточенное. Полет крыл, иногда и почти бессильных. Одиночество в толпе, одиночество рядом с равными тебе. Даже и с близкими. Удел поэта? Участь? Судьба? Карма? Красивые слова?
Нет, кажется опять я пишу не о том.
Лирику Холодовой можно и должно сравнивать со строфами другого талантливого современника, Геннадия Шпаликова. Его судьба еще более трагична, ибо смерть он выбрал для себя сам, в минуту отчаяния, а стихи и проза его остались почти неузнанными. Сейчас приходит час открытия этого истинного Поэта. Горькое, запоздалое. Необычны краски, метафоры, образы. Свежи, остры. Дерзка строфа. Написанная будто бы в стиле импрессионистов, как кинокадр: и резкий, и мягкий, одновременно В стиле Клода Моне или Федерико Феллинни. И это его странное, четкое, как лекало: «Я к Вам травою прорасту».. Все знают, цитируют. Оно по - пушкински дерзко, светло и горько.
Но… Стоп, стоп…Ведь и у Холодовой было что - то, подобное. Прорыв в запредельное, даже и за гранью метафизики снов и предчувствий. Как будто бы шаг вслед, словно отклик или отклик:
* *
И я отправлюсь
В свой последний путь.
Есть время цвесть,
Есть время листопада.
И обо мне печалиться не надо,
И смерть меня
Не сможет зачеркнуть.
Я сквозь асфальт
Травою прорасту.
И просветлеют
Всех прохожих лица,
И обойдут
Отнюдь не за версту,
И станут мне,
Как празднику дивиться. *
И яблоком
Под ноги упаду,
Льняной рубашкой
Обниму вам плечи,
Я сто путей
Вернуться к вам
Найду.
…До скорой встречи!
1976г.
- - - - -
* Вариант второй строфы:
Я сквозь асфальт
К вам прорасту травой.
И просветлеют
Всех прохожих лица,
И будут мне,
Как празднику дивиться
И обойдут заботно стороной.
****
Она предрекает свою дорогу, она знает ее, как все истинные Поэты знают вневременность пути, слов, строф. Чувства. И они никак и никогда не утешаются словом «Судьба».
Они утешают нас. С любовью и до отчаянья. Веря и зная, что мы - поймем. Пусть не сразу, но поймем!
И она знала, маленькая, хрупкая, дерзкая женщина – Поэт, навсегда - вне времени, и навсегда – наш с вами современник, что там, за радугой, еще есть неузнанность и встреч, и открытий, и постижений и прощаний?! неужели же?
Несомненно, знала. И это все тоже было до дерзости ново в ней, в ее, таких простых и теплых, строфах, которыми она исписывала блокноты, обрывки газет, открытки…
«Убита временем и бытом!» – обреченно и горько написал о ней один из поэтов.
Я протестующе качаю головой. Нет, не убита. Ибо настоящий Поэт всегда - вне времени. А для земного быта он найдет иные краски.
Краски Бытия. За радугой. У Клавдии Холодовой это получилось. Я знаю точно. Она ушла в свой последний полет в февральскую, снежную вьюгу , чтобы - остаться, вернуться, простить, позвать нас в эту высоту и безбрежность полета, иных далей. Иных орбит. Мы только прикасаемся к ним. Мы только постигаем эту грань мира. У нас должно получиться.. Непременно. Ведь с нами остались строфы, которым дивимся мы , «будто празднику»…
…Я опять закрываю глаза. Маленькая, красивая женщина в зеленом пальто вновь стоит у косяка, но не гладит его. Она смотрит на меня и отчетливо, ясно произносит:
Есть время цвесть,
Есть время листопада.
И обо мне печалиться не надо,
И смерть меня
Не сможет зачеркнуть."
И без паузы, выдохом, в пространство, даже - не мне:"Все верно написано. Вот и встретились.. Здравствуй!»