Предыдущая глава (начало) смотри:
- Брат Василий, какими судьбами ты попал в эти благословенные стены? - как-то поинтересовался Илларион.
Вечерами, когда все необходимые задания были выполнены, друзья имели обыкновение беседовать. Иногда такие беседы переходили за полночь, отчего Василий расстраивался, ведь утром предстоял ранний подъём. Но сегодня он был в духе и с охотой отвечал.
- Я не по своему желанию здесь. Это покойного батюшки благословение. Всю свою жизнь он прослужил в захудалом сельском храме, но не его это было место. Человек он был начитанный, самобытного и сильного ума. Самым большим подарком для него была книга – духовного ли она была содержания, или светского, он всё равно радовался. И всю жизнь горевал, что не получил хорошего образования. Ему бы в академии - самое место! Большим человеком бы стал.
Когда умирал, на смертном одре завещал мне: «Во что бы то ни стало, получи образование, послужи матери-церкви умом и сердцем!» Только не знал, родимый, что Господь лишил меня и его амбиций, и его рвения к науке, да и силы воли такой не дал. Мне бы матушку поскромнее, деток, да приход потише, где-нибудь в маленьком селе. Чтобы вокруг были лес, речка, поле, чтоб во дворе бегали пеструшки. Так сердце порою на волю просится из этого унылого города! Я человек мирный, с людьми лажу. Я бы всех своих прихожан любил, и они бы меня голодать не оставили.
Но видно у нас на роду написано быть не на своём месте и смирять свои желания перед волей Божией. Значит больше моей душе от этого пользы, чем от благостного жития, которое я сам себе придумал. Или не допускает меня Господь к такой жизни, чтобы я другим своей наивностью и недалёкостью не повредил.
- Брат Василий, но ты же можешь после окончания Академии принять сан и отравиться в свой воображаемый сельский рай.
- Могу. Но для этого ещё жениться надо, где я себе тут невесту найду? Я в городе никого не знаю, да и моя застенчивость мешает в этом деле. Боюсь, так и в монахи постригут.
- Поражаюсь, как тебе даётся учёба? Я бы не смог так идти против себя.
- Да я не иду против себя. Я просто прилежно выполняю заданное. Это ты, брат Илларион, ещё не знаешь силы моей послушливости! Я когда был ребёнком, сколько надо мной братья из-за этого потешались! Скажут, бывало:
- Эй, Василий, батюшка велел курицу зарезать.
Я:
- Как так, ведь пятница?
Они мне в ответ:
- Велел, и всё!
И вот, батюшка приходит после обедни, а я к нему с общипанной пеструшкой в руках. Он сначала рассердился, а потом понял, что меня опять обманули, и пожалел. И сколько таких случаев было, не сосчитать!
- А как ты в семинарии учился? - спросил Илларион.
- В семинарии тоже было непросто, но по-другому. В основном у нас учились дети священников. Многие шли не по призванию, а потому, что идти больше было некуда. Среди них были, конечно, люди усердные и по-настоящему верующие. Но их было мало и среди преподавателей, и среди студентов. Много было такого, о чём и вспоминать не хочется. Преподаватель, который путал события Нового и Ветхого завета, вводил унизительные наказания за малейшие провинности; студенты, которые глумились друг над другом, просматривали на занятиях похабные картинки и богохульствовали.
А бывали такие, которые хорошо учились и всеми силами в стремились показать своё превосходство над другими, даже учителей высмеивали за малейшую ошибку.
- Вы, отец Пётр, «Господи, помилуй!» одиннадцать раз прочли, а тут написано, что надо двенадцать! – И для него неважно, что он молитву прервал, учителя умалил в глазах одноклассников. Ему важно показать, что он лучше знает, как правильно. И так - во всём!
Но это ещё ничего, мелочь, можно сказать. Некоторые упивались вином до беспамятства, особенно по окончании учёбы. Был и свой революционный кружок, но это скорее шалость от скуки, чем всерьёз. Если бы не батюшкин пример, я бы после семинарии совсем в церкви разуверился. А так я закончил с отличием и приехал поступать в академию.