29.12.2020
Гарри Каспаров
В первую очередь хочу сердечно поблагодарить всех, кто откликнулся на горе нашей семьи – кончину моей мамы – и выразил нам свои соболезнования. Вас, в подавляющем большинстве незнакомых людей, уже тысячи... Сейчас мне хотелось бы поделиться с вами семейными воспоминаниями, пусть пока и несколько хаотическими.
Трудно передать словами, что значила для меня мама. Многие пишут: она воспитала чемпиона мира. Но важно подчеркнуть, что мама и сама по себе была необыкновенной женщиной, человеком разнообразных дарований. И все эти дарования она посвятила не только сыну, но и своим многочисленным родным и близким.
Клара Шагеновна Каспарова родилась 19 марта 1937 года в Баку, столице советского Азербайджана. Ее родители, Шаген Мосесович Каспаров и Сусанна Багдасаровна Давидова, были армянами из Гадрутского района Карабаха. У них было три дочери: старшая – Клара, средняя – Нелла, младшая – Жанна.
Шаген Мосесович добрых два десятка лет проработал главным инженером крупного морского нефтепромысла. Будучи убежденным коммунистом, он дал своей первой дочке имя Клара – в честь легендарной немецкой коммунистки Клары Цеткин. Однако Сусанна Багдасаровна упрямо стояла на своем: она называла дочку Аидой, и так ее звали и в семье, и во дворе, и в школе (да и позже, до самых последних дней, – почти все родные и близкие). И только в 14 лет, когда для участия в каком-то баскетбольном турнире понадобилось предъявить свидетельство о рождении, девочка обнаружила, что ее официальное имя – Клара.
В 1954 году она окончила 23-ю бакинскую школу. Это был последний год раздельного обучения. Потом мама часто рассказывала мне о работавших там замечательных педагогах еще старой закалки, оказавших на нее большое влияние. Так, историю преподавала Рашель Львовна Киперман. Ее племянница Нателла Болтянская свидетельствует («Эхо Москвы», 26.12.2020): «Она учила и мою маму Нелли, и – Клару Шагеновну, маму Гарри Каспарова. Лет двадцать назад я спросила, помнит ли Клара Шагеновна свою учительницу. Без особой надежды. Вдруг она вскинула брови – а она умела это делать как настоящая королева – и воскликнула: “Рашель Львовна? Да, если хочешь знать, Гарри мог не стать тем, кем он стал, когда бы не уроки Рашель Львовны и не наша с ней дружба”…»
Клара/Аида окончила школу с серебряной медалью (золотые в тот год никто не получил) и на всю жизнь запомнила, что в выпускном сочинении пропустила одну-единственную запятую. Такая памятливость говорит многое о ней, а возможно, и обо мне… Окончив в 1980 году школу с золотой медалью, я пришел к маме и вручил ей медаль со словами: «Она твоя!»
Шаген Мосесович мыслил по старинке и советовал дочке после школы заняться чем-то «женским» – скажем, пойти на курсы кройки и шитья (она и впрямь любила шить и всегда делала это очень хорошо). Но Клара решила иначе: уверенно поступила в Азербайджанский индустриальный институт. Девчонок там было – кот наплакал. С тех лет у мамы осталось много друзей, учившихся с ней на одном потоке. По окончании вуза были варианты с распределением, и она даже ездила в Ереван, но потом все же вернулась в родной Баку. Она являлась русскоязычной бакинкой, это был ее мир.
Осенью 1959 года маму приняли на работу в лабораторию при НИИ «Электротехпром», где она познакомилась со своим будущим мужем и моим отцом – Кимом Моисеевичем Вайнштейном. Он был старше на шесть лет, вырос в семье музыкантов, имел прекрасный слух и окончил музыкальную школу по классу скрипки. Но затем стал инженером-энергетиком, а впоследствии, работая в КБ «Нефтехимприбор», – автором научных статей и почти завершенной диссертации.
Мои будущие родители были большими поклонниками классической музыки. И в июне 1960-го у них состоялось незабываемое романтическое свидание – они побывали вместе на концерте Вана Клиберна в бакинском Зеленом театре. А через полгода, 25 декабря, поженились. Маме было тогда 23 года.
Заметим, что даже для такого в ту пору интернационального города, как Баку, брак между евреем и армянкой был отчасти вызовом устоявшимся традициям. К тому же родные Кима считали его брак неравным: они были из творческой интеллигенции, а родители Аиды – из рабочей среды. Но для моей мамы (как, впрочем, и для папы) подобные барьеры не имели значения. Для нее принципиально важны были не происхождение, национальность, идеология или вероисповедание человека, а его личные качества. И, сталкиваясь с косными традициями, она всегда выбирала здравый смысл. Ради того, во что она верила, мама готова была переступать установленные обычаями границы – «выходить за флажки». Ее брак стал неким сигналом семье: спустя десять лет Жанна вышла замуж за азербайджанца, что было еще более необычным.
По иронии судьбы, сближению семей Вайнштейнов и Каспаровых помог тот факт, что второй мой дед, Моисей Рубинович, тоже был убежденным коммунистом. Недаром он назвал своего первенца популярным в 30-е годы именем Ким – в честь Коммунистического интернационала молодежи. Несмотря на то, что в 1937 году его старший брат – главврач одной из бакинских больниц был репрессирован и сам дед был на волосок от гибели, он сохранил твердость идеологических убеждений и преданность компартии. После разоблачений, прозвучавших на 20-м съезде КПСС, дедушка перенес тяжелый инфаркт, а скончался летом 1963 года, вскоре после моего рождения.
Как ни странно, в узком семейном кругу Моисей Рубинович был одинок и остро конфликтовал со своим племянником Маратом Альтманом – видным юристом и бывшим фронтовиком, кавалером ордена Ленина, но при этом ярым антисоветчиком. А мой папа, как потом вспоминал его младший брат Леонид (оказавший на меня большое влияние), всегда был на стороне Марата. Неудивительно, что он никогда не называл маму Кларой, только – Аидой…
Года через три после того, как я родился (13.04.1963), Ким и Аида поселились в большой комнате с кухней в коммунальной квартире, где и прошли мои счастливые дошкольные годы. У родителей оказался широкий круг общих интересов – книги, музыка, театр, кино и… шахматы! И мама, и папа умели играть с юности и любили решать этюды и задачи, публиковавшиеся в бакинской газете «Вышка». Можно сказать, что с первых дней жизни вокруг меня витали шахматные флюиды.
Между тем мама делала довольно успешную карьеру в НИИ. К середине 60-х она уже возглавляла лабораторию, в которой работали только мужчины. Потом она стала еще и ученым секретарем института. Учитывая, что она была женщиной и армянкой, это говорит о ее способностях и личных качествах. Более того, директор НИИ заявил, что готов назначить ее своим заместителем, но при одном условии: она должна вступить в компартию. Однако папа этому резко воспротивился: «Ты должна выбрать между мной и партией!» И мама, конечно же, выбрала семью.
Впоследствии мама говорила мне, что это был для нее очень тяжелый, мучительный выбор, поскольку она тоже была и честолюбива, и амбициозна. Ей хотелось реализоваться: по всему чувствовалось, что ее ждет многообещающая карьера. Но отныне и до конца жизни она будет выбирать семью.
В нашей коммуналке частенько собирались друзья родителей – бакинская интеллигенция. Именно там я и научился играть в шахматы, там папа подарил мне на день рождения огромный глобус. Как же я был счастлив! Уже тогда я обожал разглядывать географические карты, а больше всего – слушать истории о путешествиях Марко Поло, Колумба и Магеллана. После того как отец прочитал мне «Подвиги Магеллана» Стефана Цвейга, нашей любимой игрой стало прослеживать по глобусу маршруты прославленных мореплавателей.
А пиком счастья нашей семьи стал июнь 1970 года. Мы смотрели по небольшому черно-белому телевизору захватывающие матчи чемпионата мира по футболу, где блистали бразильцы, ведомые Пеле. Но мне особенно врезались в память поединки ФРГ – Англия (3:2) и Италия – ФРГ (4:3). Смотрели со смехом и финальный матч КВН Баку – Одесса: как шутили, бакинские евреи во главе с Юлием Гусманом в тяжелой борьбе одолели одесских евреев во главе с Валерием Хаитом. До сих пор помню счет – 34:33. Вот было событие! Папа страшно гордился этим успехом: его брат Лёня отвечал за музыкальные номера в бакинской команде. (А через пару лет глава Гостелерадио Лапин прикрыл КВН со словами: «Не надо пропагандировать игру, в которой так много потенциальных изменников родины».)
И вот на фоне этого счастья 14 августа, в свой день рождения, папа вдруг почувствовал недомогание. Хотя до этого он был совершенно здоровым человеком, не ходившим даже к зубному врачу. Он вообще не болел! А тут анализы с ходу показали у него лимфосаркому, причем фактически в финальной стадии. Мама отвезла его в Москву, в Онкоцентр на Каширке. Папе начали делать химиотерапию, и он продержался еще пять месяцев. Много позже мама рассказывала мне о тех жутких днях...
Тем временем 1 сентября я пошел в первый класс школы, а через несколько дней дядя отвел и записал меня в шахматную секцию городского Дворца пионеров (мама горячо поддержала это решение отца). Ближе к Новому году, когда всё стало уже очевидно, папа вернулся из Москвы и лег в бакинскую больницу. Последний раз мы виделись с ним 1 января 1971 года, когда он на одну ночь пришел домой. Я принес ему свой дневник с первыми отличными оценками за полугодие. Он подарил мне тогда шахматные часы – накануне я выполнил третий разряд. Папа взглянул на меня, прощаясь, и затем сказал маме: больше не надо. И всё. В больницу меня к нему не пускали: папа хотел остаться в моей памяти здоровым и жизнерадостным, каким я его всегда знал. Скончался он на рассвете 23 января, в возрасте 39 лет. На похороны меня не взяли, опасаясь, что на ребенка это может тяжело подействовать.
Так внезапно оборвалось наше счастье. Мама была в абсолютном шоке и нескоро пришла в себя. Помню, я сказал ей: «Давай думать, что папа уехал в командировку». И в школе я долго продолжал говорить об отце, как о живом... Но годы спустя сделал горькое признание: «Когда вам пять или шесть лет, вы думаете, что так будет всегда: вот папа, вот мама и какая-то жизнь. А тут вдруг просыпаетесь и понимаете, что папы нет».
Но была мама! Она возвращалась к жизни через заботу обо мне. Однажды я шел один из школы и, переходя улицу, замешкался и попал под машину; по счастью, отделался лишь легкими ушибами. Конечно, мама за меня очень испугалась. Потом, в конце 1972-го, у меня вдруг дико разболелся живот, и в итоге мне удалили аппендикс… С этого времени мама поставила крест на собственной карьере и собственном семейном счастье. Она полностью переключилась на мои дела и с весны 1973 года стала регулярно брать в НИИ отпуск за свой счет, чтобы ездить со мной на шахматные соревнования и сессии школы Ботвинника.
Как теперь ясно, это был поворотный момент в ее судьбе. Мама была молодой, энергичной, красивой женщиной (у нас дома висел портрет Софи Лорен, и многие наши гости отмечали их сходство), да еще с хорошей, перспективной работой. Она могла либо сделать научно-административную карьеру, либо вновь выйти замуж, либо успешно совместить и то, и другое.
Тем не менее мама совершила иной выбор. Она приняла для себя принципиальное решение: моя жизнь – ее жизнь. Так началось мое восхождение в шахматах. Мама с самого начала ставила передо мной самые высокие цели. Над моей кроватью висел плакатик, на котором ее каллиграфическим почерком было выведено: «Если не ты, то кто же?»
Впрочем, она оставалась ценным сотрудником, ученым секретарем НИИ – и каждый будний день, вставая рано утром, уходила на работу. Оставшись вдвоем, мы с мамой переехали к ее родителям, хотя бывали и в нашей коммуналке, благо идти до нее было пять-шесть минут. Жили мы очень скромно, на мамину зарплату и дедушкину пенсию. Правда, с 1976 года благодаря Ботвиннику мне установили стипендию по линии «Спартака» – это было для нас большим подспорьем.
Много хлопот маме доставляли не только наши поездки и перелеты, но и мое здоровье, вернее – болезни. Когда мне исполнилось десять лет, врачи заволновались по поводу моего сердца, определили ревмокардит. Они сказали, что мне следует избегать простуд, так как это может отразиться на сердце. С тех пор мама научилась сама делать уколы, во всех наших поездках имела при себе шприц, потому что до пятнадцати лет мне необходимо было колоть антибиотики. Потом всё нормализовалось – в том числе и благодаря интенсивным занятиям спортом: я плавал, играл в футбол, бадминтон, гонял на велосипеде.
Между прочим, меня лечил тогда чудесный доктор Петр Давидович Кац, а его женой была Татьяна Иосифовна Горбулева, шахматный тренер из нашего Дворца пионеров. Она, будучи уже смертельно больной, сочинила к моему дню рождения (13.04.1980) стихотворение, последнюю строфу которого я помню и по сей день:
За всё скажи спасибо маме,
не каждому судьба верна.
И если ты – большое чудо,
то чудо создала она!
Благодаря маме у меня с юных лет пробудился интерес к истории и литературе. Не умея ничего делать наполовину, я с головой ушел в историю Древней Греции, Древнего Рима, Франции, Испании и Англии. Именно эти страны захватили мое воображение... В восемь лет я прочитал книгу Тарле «Наполеон», и она произвела на меня огромное впечатление. Меня всегда привлекали жизнеописания сильных личностей, которые сами ковали свою судьбу.
Мама открыла передо мной мир поэзии. Помню урок строгой учительницы русского языка и литературы – директора нашей школы. Мы проходили Лермонтова, и мне надо было что-то сказать о нем и прочесть наизусть какое-нибудь стихотворение. Я почему-то был не в духе и не придумал ничего путного. Учительница грозно произнесла: «Так, с рассказом у тебя плохо, но ты хоть что-нибудь выучил наизусть?» И тут я, собравшись, с выражением продекламировал «Умирающего гладиатора»:
Ликует буйный Рим… торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он — пронзенный в грудь — безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена…
И молит жалости напрасно мутный взор:
Надменный временщик и льстец его сенатор
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он прéзрен и забыт… освистанный актер.
И дальше, ближе к финалу:
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд — игралище детей,
Осмеянный ликующей толпою!..
Так я и дочитал всё это стихотворение до конца. В классе царила мертвая тишина. Учительница застыла с открытым ртом и только выдохнула: «Садись, пять». И это всё – мама! Именно она научила меня и читать стихи, и понимать их смысл.
Однажды я писал домашнее сочинение о своем родном городе, и никак не получалось начало. Ну нет первого предложения, хоть ты тресни! И тут мама напомнила мне, что я единственный в классе, кто все время летает на самолетах, и посоветовала начать так: «Привычный голос стюардессы объявил: “Баку”...» А дальше я пошел уже по своему тексту. С того дня прошло уже почти 45 лет – а я запомнил.
Подобных случаев было немало. К тому же мама привила мне трудолюбие и методичность в работе, отнюдь не только шахматной. Это был ее принцип: жизнь – способ познания мира, и человек должен постоянно работать, совершенствоваться, узнавать что-то новое, как-то влиять на мир, помогать другим становиться лучше. Мы живы, пока активны, иначе жизнь не имеет смысла. Человек что-то получает – и что-то отдает. Очень важно что-то давать миру, людям. Это мамино убеждение полностью передалось мне.
После смерти папы Шаген Мосесович, у которого мы жили, ушел на пенсию, и мы с ним очень сблизились. Дед свято чтил экономическую теорию Маркса и верил, что я буду жить в лучшие времена. На исходе 70-х он часами беседовал со мной о политике, и мы часто спорили по поводу различных событий, происходивших в стране и в мире, и не всегда эти споры заканчивались в пользу старшего. Благодаря общению с дядей Лёней, как бы передавшим мне эстафету от Марата и Кима, я был подкованным спорщиком. К тому же – весьма любознательным подростком: читал десятки книг, не говоря уже о газетах, слушал крамольные магнитофонные записи песен Высоцкого, Галича и Окуджавы, задавал массу вопросов и на многое имел собственный взгляд. Но дед не очень-то одобрял этот дух противоречия. Хотя мы и слушали вместе Радио Свобода и Голос Америки, он с трудом выносил критику государственной идеологии.
Особенно тяжелые споры начались у нас в конце 1979 года, после вторжения советских войск в Афганистан. Но даже «искренне верующий» дед уже не понимал многого из того, что делалось руководством страны. Нескончаемые очереди и пустые прилавки магазинов, напоминавшие о послевоенном времени, стали для него большим разочарованием.
В 1981-м дедушка умер, а мама окончательно ушла из НИИ. В конце того года я впервые стал чемпионом страны и вскоре включился в борьбу за титул чемпиона мира. Когда на исходе 1983 года я выиграл в Лондоне матч претендентов у Виктора Корчного, его верная спутница Петра Лееверик подошла к моей маме и под пристальными взглядами гэбистов предложила поговорить. И в итоге подарила ей драгоценный кулон с числом 13, заказанный еще к матчу в Багио (1978) с надеждой, что Корчной одолеет Карпова и станет 13-м чемпионом мира. Петра сказала Кларе: «Теперь это ваша задача». С тех пор мама носила этот кулон на всех моих матчах, а я старался оправдать ее ожидания.
После того как в 1985 году я завоевал титул чемпиона мира, казалось, ничто не может нарушить привычный уклад нашей жизни в Баку, куда я неизменно возвращался из всех своих многочисленных поездок.
Но в январе 1990 года там случились армянские погромы, и мы с мамой и всеми нашими родными и близкими были вынуждены срочно улететь в Москву (это была целая спецоперация!). Неожиданно мы потеряли свой дом, и пришлось всё начинать с нуля. Почти три года мама жила в московском постпредстве Азербайджана, затем в гостинице на Поварской улице, затем в квартире в Гагаринском переулке. И лишь в 1997 году, после долгих обменов, она наконец-то достигла своей цели: из трех отдельных квартир создала нашу нынешнюю большую квартиру, где нашлось место для всех. Прекрасный проект! Казалось, что этот дом – уже навсегда.
Надо ли говорить, что мама была на редкость гостеприимной хозяйкой и неустанно заботилась не только обо мне, но и о всей нашей большой семье.
Когда я решил уйти из профессиональных шахмат в политику, она безоговорочно поддержала меня и взялась за новое, очень сложное дело с огромным воодушевлением. Она выстроила график этой новой жизни. Затрудняюсь назвать человека, который считал бы себя хоть мало-мальски значимым российским оппозиционером и не побывал у нас дома.
Но любовь к шахматам у нее сохранялась до конца. И ради мамы я неоднократно садился за доску в Сент-Луисе, хотя понимал, что играть в прежнюю силу уже не могу. Смотреть за моей игрой для нее было большим удовольствием, буквально наркотиком. Она болела, переживала – и в эти минуты возвращалась в прошлое, как на машине времени.
Увы, в 2013 году я был вынужден покинуть Россию, и нам пришлось выстраивать жизнь по-другому. Мама очень переживала нашу разлуку, но отлично понимала, что мне возвращаться нельзя. И мы регулярно виделись то на летнем отдыхе в Хорватии, то весной и осенью на Форумах свободной России в Вильнюсе. Но я ежедневно (!) говорил с мамой по скайпу или по телефону. При каждом взлете и приземлении самолета, не важно в какое время суток, не важно где – в Гонконге или в Сиднее, в Сан-Паулу или в Сан-Франциско. Это была наша давняя традиция. Она должна была точно знать, в какой точке Земли я в данный момент нахожусь. У нее было расписание всех моих рейсов, она знала все графики моих поездок, у нее был расписан наперед весь мой год. Это была ее жизнь.
Ковидный 2020 год сорвал все наши обычные планы: весной не было Форума, потом закрыли границы, отрезав маме дорогу в Хорватию. Но она радовалась, что туда смогли выбраться хотя бы мы с Дашей и детьми... Последний раз мы виделись в Вильнюсе осенью 2019-го. Тогда мама сказала мне, что уже обдумала свой уход: если ей станет совсем плохо, то она полетит в Нидерланды, где разрешена эвтаназия, – чтобы я смог быть рядом с ней в ее последние минуты.
Интервью в Вильнюсе:
Мама свято верила в силу разума и в возможность всё распланировать, даже свой уход. Всё до конца! В этом была ее и сила, и слабость: ведь жизнь зачастую непредсказуема. Разве можно было спланировать сюжет нашего первого, безлимитного матча с Карповым или драматичнейший финал нашего матча в Севилье? Это было совершенно непредсказуемо!
Проклятый ковид поставил крест на ее плане. Страшно подумать: последние семь дней мама лежала в палате реанимации и уходила в полном одиночестве. Рядом не было никого, кроме редких чужих людей в защитных шлемах и комбинезонах. Может, она умерла и потому, что не выдержала, перестала бороться. Это случилось вне всякого плана 25 декабря – ровно в тот день, когда 60 лет назад Аида вышла замуж за Кима. Теперь они снова вместе навеки. Та самая магия чисел, в которую мама верила при всем своем здравомыслии.
Ким и Аида не ушли из моей жизни и в эмиграции. Моя жена Даша ведет все наши дела через компанию Каспаров Интернейшэнл Менеджмент (КИМ), и мы вместе радуемся успехам нашей дочери, одной из лучших учениц престижной нью-йоркской школы – 14-летней Аиды Каспаровой…
Сплит, Хорватия
29 декабря 2020
* * *
