Роман. Продолжение
* * *
Город был похож на бело-розовый зефир. Дома на Фонтанке красили в пастельные тона – кремовый, розовый, белый с оттенком персикового, бархатистый сиреневый. Похоже на зефир. Или на пастилу.
Снежная крупа, которая просыпалась на серый асфальт из серой тучи, будто кто-то не донес до стакана большую ложку с сахаром, и снег, падавший с неба большими хлопьями, похожий на воздушные взбитые сливки. Сахар, для тех, кто любит, чтоб было сладко, и сливки для торта и клубники.
И темная вода Фонтанки, черная. Как черный чай. Или черный кофе…
- Чай? Кофе? – спросил Влад, и Лада оторвалась от созерцания вкусного города.
Они встречались с того самого дня, с ДТП, которое познакомило их. Именно «встречались»: гуляли по городу, ездили в лес и на залив, даже сходили в кино, но удовольствия от фильма не получили.
Оказывается, оба в кино не были лет сто, и за это время самое «важное из искусств» изменилось до неузнаваемости. В кино стреляли, совокуплялись, обнажались и матерились. Звук в кинотеатре долбил из всех углов так, что можно было орать друг другу в уши – не услышишь. Зато хорошо было слышно, как соседи справа и слева жрали поп-корн. Именно жрали, и другое слово тут не подойдет. Поп-корн зрители закупили перед сеансом, ведрами: по ведру на брата! Сожрать такое количество кукурузы нормальный человек не может! А нормальный зритель – запросто. Да еще сходит за добавкой, и притащит новое ведро, свеженького, горяченького! И дух поп-корна, того, что только со сковородки, поползет по рядам, и те, у кого зерно закончилось, будут глотать слюнки.
У Лады от тошнотворного горячего запаха ком к горлу подкатывал, и она с трудом досмотрела такую же тошнотворную экранную муру. И больше в кино она не ходила.
Нет, было дело! Как-то Ладу с Вероничкой занесло в киноцентр под самый Новый год. Шел второй день проката нашумевшего фильма-продолжения про Женю Лукашина, который в далеком 75-м улетел в Ленинград вместо Павлика.
Актеры те же, только старше на тридцать лет. Уставшие лица, голоса с потрескиванием, будто звук старого радиоприемника, игра – не игра, а представление, и сплошные рекламные паузы, которые утомили под конец до тошноты. Да, поп-корн тоже присутствовал, но интерес к продолжению киношедевра семидесятых прошлого века перевесил отвращение к ведрам с воздушной кукурузой.
Лада смотрела фильм рассеянно, больше думая не об отсутствии игры великих и не очень великих актеров, а о том, что майонез, который рекламирует актриса, полное г…, м-м-м-м-м… Дерьмо полное! И уж для новогоднего салата совсем не годится. Вкус, знаете ли, не праздничный будет у салата с таким … майонезом!
Вот так она размышляла о своем, глядя на вялый сюжет, и вдруг услышала фразу, от которой вздрогнула, и почувствовала, как руки, ноги и спина покрылись пупырышками – «гусиной кожей».
То был заключительный монолог героя, ее любимого Жени Лукашина, постаревшего в кино и в жизни на целых три десятка лет:
- У любви нет прошедшего времени…
Лада охнула и вцепилась в руку Веронички.
* * *
Лада никогда не писала стихов. Даже в юном возрасте, когда все девочки пишут стихи, даже когда была безумно влюблена в своего Сережу Долинина.
А вот когда не стало Глеба Стрелецкого, ей писалось. Причем, как будто не по ее воле. Вдруг начинали накатывать какие-то стройные предложения, которые нужно было только записать. И она записывала.
Это были даже не стихи, а какие-то рифмованные разговоры. С Глебом…
Как будто он при жизни не успел сказать ей все, что хотел, и, уйдя туда, откуда не возвращаются, пытался таким способом договорить. Это длилось примерно до сорокового дня, а потом, как отрезало.
Стихов было много, и с тем, что написалось, надо было что-то делать. Лада решила, что напишет книжку. Не для публикации, не для читателей. Просто для себя. На память.
Книжка писалась тяжело. Каждое слово давалось с трудом. Она тогда сама была не живой, только почему-то продолжала ходить, дышать, говорить. Каждое слово о Глебе прорывалось на волю вместе со слезами.
Книжка так и не была написана. Ну, разве что она разложила в нужном порядке стихи. И придумала название для книжки: «У любви нет прошедшего времени…»
Она никому не рассказывала о том, что в столе у нее хранится ненаписанная книжка. Никто из ее окружения не знал, что у ненаписанной книжки есть название – «У любви нет прошедшего времени…»
Только она одна знала, как родилось это название. Она не сняла его с потолка, вот такое вот, готовенькое, в котором заложен красивый ритм и мудрый смысл. Изначально была мысль, длинная, корявая из-за плохо держащихся друг за друга слов. Она долго крутила их: выбрасывала одни, добавляла другие, отсекала лишнее, прицепляла нужное. И в какой-то момент из остатков – всего пяти слов, сохранившихся после художественного выпиливания из корявой, как старое дерево, фразы, родилось оно – «У любви нет прошедшего времени…»
Есть в природе что-то необъяснимое, вроде коллективного разума муравьев. А чем иначе объяснить, что кто-то буквально из воздуха выхватил эту искусно вырезанную, отполированную, приготовленную сыграть свою роль в новом произведении, да так и не востребованную, фразу, которая без дела пылилась в старой тетради Лады Стрелецкой. Она билась с этим названием, оттачивала его до совершенства, а потом забросила за ненадобностью в дальний угол. А кто-то, буквально из воздуха, только руку протянул и взял ее, готовую, переспевшую, едва не лопнувшую от обиды за отставку. И актер выучил фразу: «Кто это сказал: «У любви нет прошедшего времени…»?, и Лада чуть не крикнула в полутемном зале: «Я!!! Это я сказала…»
И за эту фразу она простила, что у кого-то спустя тридцать лет родился этот «кинонешедевр». Конечно, не шедевр, в отличие от того, первого, который до сих пор все ждут с нетерпением перед Новым годом. Куда уж этой поделке кустарной, приправленной майонезом. Не спасли и лица, хоть и постаревшие, но узнаваемые. Не спасла и песня примадонны эстрады в дуэте с дочкой, хоть и отзвучала на титрах сильно и нежно. Потом Лада в опусе какого-то кинокритика прочитала о ней: «саундтрек из блокбастера…»
Саундтрек из блокбастера, а не песня из кинофильма. И поп-корна побольше! С майонезом пойдет!
А фраза гениальная. У любви и в самом деле нет прошедшего времени…
- Ну, ты разворчалась, мать! Дался тебе этот майонез! – хихикнула Вероничка. – Фильм-то ничего, смотреть можно!
- Деточка! - Лада была старше Веронички на пять лет и позволяла себе порой такое обращение к подруге – злила ее специально! – Деточка! С майонезом они переборщили. И не спорь! И вообще… Знаешь, я тот день, когда «Иронию судьбы» первый раз по телевизору показывали в 75-м, до сих пор помню, хоть маленькая была. Было 31 декабря, под самый Новый год. И была метель.
Я болела, и вместо платья снежинки меня заставили надеть теплую безрукавку и шерстяные рейтузы. И я глотала слезы обиды, и специально сидела на холодном подоконнике, чтобы заболеть еще больше, и умереть, и чтоб тогда все поняли, как обидели меня. Понимаешь, тогда, в детстве, год тянулся слишком долго, и до следующего нового года была целая вечность!!! И прекрасное платье снежинки, в котором я только покружилась вокруг елки на утреннике в школе, на следующий год будет мне мало, потому что в детстве мы тогда росли очень быстро.
Так вот, я сидела на холодном подоконнике, и смотрела, как за окном беснуется метель. И вдруг темноту прорезала молния! Я не поверила своим глазам! Сначала подумала, что это от ветра провода наскочили друг на друга, и заискрило, а потом поняла, что на такой высоте никаких проводов нет и быть не может! И снова увидела молнию – изломанную голубоватую вспышку, похожую на металлическую нитку люрекса, которую я аккуратно вытянула из маминой новой кофточки ради исследовательского интереса.
Это была молния. И гром был. Зимняя гроза – явление редкое, но порой случается…
- К чему это я все, деточка? – спросила у Веронички Лада. – Ах, ну, да! К тому, что я больше, чем ты вижу бооооольшую разницу между настоящим искусством и поделкой. Настоящее – это, как зимняя гроза. Редкое явление в природе. Уж прости меня за нравоучения!
- Уж прощаю! – не обиделась Вероничка. – Но песня-то в конце, по-моему, очень ничего!
- Песня – да! Песня! А не «саундтрек из блокбастера»!
«За тобой, не закрывая дверь, я живу уже который год…», - крутилась у нее в голове строчка.
- Лад, ты плачешь? – удивленно спросила Вероничка. – И кто предмет твоих слез?
«А кто предмет моих слез? – спросила сама у себя Лада. – Глеб? Влад? А может, я сама? Может, не «за тобой», а «за собой», не закрывая дверь…???»
* * *
- Ты почему такая грустная? – спросил ее Влад, накрывая своей рукой ее тонкие пальцы.
Лада оторвала взгляд от бело-розового зефира со взбитыми сливками – именно таким был город за окном, пожала плечами:
- Грустно…
- Почему?
- Осень. Почти зима… Мне всегда грустно в это время года.
- А со мной?
- С тобой – пока не знаю. Наверное, уже не так грустно!
- Ну, и хорошо, - Влад погладил ее пальцы. – Не грусти. Доживем до весны!
Продолжение следует