Сколько себя помню, у нас всегда жили какие-то животные. Мы не покупали щенков и котят, они сами у нас постоянно заводились, как мама говорила, «от грязи». Мы никогда не стремились окружить себя чистопородными домашними любимцами. Куда важней было предоставить кров и еду бездомному созданию, терпящему бедствия и невзгоды, имеющему проблемы со здоровьем.
Мы постоянно кого-то от чего-то спасали и лечили, делились с братьями меньшими тем, что сами ели (когда я был мальчиком, никаких сухих кормов еще не придумали; животных люди кормили со своего стола). Папа в шутку называл наш дом ковчегом.
В нашем ковчеге постоянно кто-то рождался, а кто то, к сожалению, болел и умирал.
Мне было девять лет, когда у меня на руках умирала моя любимица Глаша. Это была миниатюрная немолодая уже собачка, очень рассудительная и покладистая. Она любила спать у меня в ногах, мы часто ходили вместе по делам. Глаша никогда меня не подводила ни плохими манерами, ни неуместным лаем. Она была на пару лет старше меня, и сколько я помнил себя, столько помнил рядом с собой Глашу.
И вот однажды утром я увидел, что сегодня Глаша умрет. Я до сих пор не знаю, откуда мне стало это известно. Но это было абсолютно точно, и я понимал, что так оно и будет.
Взволнованный и расстроенный, я рассказал маме о том, что нас ожидает. Она отнеслась к моему заявлению очень серьезно — как всегда всерьез воспринимала все мои слова; она ведь знала, что я многое вижу и слышу не так, как обычные дети.
Мама сказала, что, вероятно, Глаша будет нуждаться в моей поддержке, поэтому мне следует отложить все важные дела и сосредоточиться на помощи собаке.
«Какой помощи? — подумал я. — Дать воды? Погладить?» В первый момент я хотел спросить маму обо всем, но потом решил, что просто надо быть внимательным — и я увижу и пойму все сам.
Однако шло время и как будто ничего не происходило. Глаша тихонько лежала на своей подстилке. Но я то знал, что скоро все изменится. И вот она встала и начала «копать» пол. Она изо всех сил пыталась рыть лапами и не замечала, что у нее ничего не получается. Я позвал Глашу, но она словно не слышала меня и продолжала рыть.
Тогда я взял ее на руки и стал нежно гладить и укачивать, как ребенка. Она затихла и прерывисто дышала. Я очень долго сидел с ней. Не хотелось ничего говорить, я прижимал ее к себе и слышал, как быстро быстро стучит ее сердце.
В какой-то момент я почувствовал, что устал, — устала и Глаша. Я отнес ее на подстилку и положил, а сам сел рядом и тихонько поглаживал. Я знал в этот момент, что она уже не здесь, хотя продолжает дышать. Иногда ее лапы подергивались, будто она бежала. Глаза моей собаки смотрели непонятно куда, она уже не видела меня, не слышала, как я шепчу ей на ухо последние слова любви.
Вдруг тело ее напряглось, дыхание стало судорожным. Я взял двумя руками ее голову и… стал непроизвольно тужиться. Я хотел помочь Глаше поскорей… родить свою душу, я это мог тогда сформулировать только так. В момент смерти моей собаки я отчетливо осознал, что смерть — это вовсе не умирание как таковое, но рождение в иную жизнь, в тонкий мир. Умирает (отмирает) ставшее ненужным тело. В нем, как в коконе, в течение жизни растет и зреет душа. А потом она покидает свой временный обветшавший дом, и он разрушается, поскольку более никому не нужен — тела всех живых существ нужны только как своего рода инкубатор душ.
Итак, я изо всех сил помогал моей Глаше родиться в вечность. И вот случилось — она вздохнула в последний раз, и сердце ее перестало биться. А в пространстве тонкого мира появилось серебристое пятно, неуловимо напоминающее очертаниями маленькую собачку. Оно поднималось все выше и выше в синеву — и вот уже растворилось в ней. Но я знал, что Глаша есть; со смертью физической оболочки жизнь не окончилась. И мне было одновременно грустно, потому что я больше со своей любимицей не увижусь, и радостно — потому что Глаша родилась в другую жизнь.
Я пошел к маме, крепко-крепко обнял ее и прижался к ней. Она гладила меня по голове, и мы вместе поплакали. А потом я сказал:
— Помнишь, наша кошка Джуля рожала котят и ей было тяжело разродиться?
Конечно, мама помнила это, мы всей семьей тогда помогали Джуле.
— Она изо всех сил напрягалась, чтобы вытолкнуть из себя очередного, застрявшего котенка, — продолжал я. — И мы тужились вместе с ней, потому что очень ей сопереживали. Так вот, Глаша тоже как бы рожала… Только не щеночков, а саму себя. То есть свою душу. И я увидел, как она наконец-то вышла из тела и поплыла вверх, вверх…
Мама посмотрела мне в глаза и грустно сказала:
— Ну вот, теперь ты знаешь, что такое смерть.
— Нет, теперь я знаю другое. Я знаю, что смерти нет, — ответил я. — А то, что называют смертью, — это просто гибель потерявшего свою необходимость физического тела.
— Так, сынок, — согласилась мама.
— А скажи, — меня осенило, — у людей все происходит ведь так же, как у собак? Они рожают свою душу, умирая?
— Да, дорогой, — кивнула мама.
— Но почему же тогда все так трагически воспринимают смерть? Ведь она — не смерть, а продолжение жизни в другом измерении?
— Тебе ведь грустно, что ты больше не сможешь пойти с Глашей погулять, покормить ее?
— Да.
— Но Глаша, хоть и твоя любимая, — собака. А представь, что ты больше никогда не увидишь меня, папу… Не сможешь нас обнять, задать вопросы, рассказать о тех открытиях, которые сделал. Ведь так рано или поздно будет!
— Это еще грустнее, — сказал я, и мне захотелось плакать.
Наблюдая за нашими зверями, я понял, что рождение и смерть — два тождественных и естественных момента любой жизни; главное же — что они по сути равны.
Прочитать продолжение и приобрести книгу можно на официальном сайте Рушеля Блаво: