1. Существуют читатели, которые любую критику, предлагаемую автором, объясняют для себя завистью автора к предмету критики. «По-человечеству» это понятно. Пример Зоила в отношении Гомера вопиет в веках. И мы это слышим. Хотя что Зоил вопиет, по смыслу не разбираем. Так мало осталось слов от «собаки красноречия». То есть такая зависть с соответствующими последствиями злобной бранности и мелочной, придирчивой, омерзительно несправедливой критики, действительно, возможны.
2. Но всегда ли критика такова? Всегда ли она сопровождается завистью? И если автор критикует кривую кирпичную кладку, так ли уж он завидует каменщику? Или его снедает зависть к кладке? Или автор искренне сожалеет, что он не кирпич, и вот эта искренность сейчас как по сердцу полоснула по сознанию вдумчивого читателя?
Как же тут разобраться? Когда прав автор, критик людей и вещей, фруктов и овощей? И когда прав читатель, критик автора?
3. Логически имеются только четыре варианта.
(1) Критика автора верна и понимание читателем этой критики адекватно авторскому тексту.
(2) Критика автора верна и понимание читателем этой критики неадекватно авторскому тексту.
(3) Критика автора неверна и понимание читателем этой критики адекватно авторскому тексту.
(4) Критика автора неверна и понимание читателем этой критики неадекватно авторскому тексту.
Самый скучный и самый правильный вариант первый. И автор правильно критикует, и читатель правильно понимает автора. Оба умники, так что дурного здесь только критикуемый предмет.
Чуть более весёлый вариант второй. Тут автор справляется с задачей критики, а читатель оказывается неподготовленным к её восприятию и в критически важных местах впадает в спячку. Очевидно, читателю невозбранно быть умственно недостаточным или просто байбаком по жизни. Умник здесь автор. Дураками последовательно выступают предмет критики, а сразу за ним и читатель.
Ещё более развесёлый вариант третий. Автор несправедлив в своей критике. И читатель понимает это. То есть и предмет критики, и читатель оказывается умнее автора, единственного дурака в этой коллизии.
Самый смешной вариант четвёртый. Автор дурак в том, как критикует свой предмет. Читатель дурак в том, как понимает автора. Единственно умным здесь оказывается предмет критики, не избежавший намерений двойного налогообложения напраслиной, но убежавший реально от всяческих налогов со стороны дураков автора и его читателя. Умной иллюстрацией этого четвёртого варианта отношений критикующего автора и читающего читателя будет «Корабль дураков» Себастьяна Бранта и одноимённой картины Иеронимуса Босха.
4. Главное правило герменевтики — читать не то, что автору хотелось бы написать в своём тексте, и читать не то, что читателю хотелось бы прочитать в тексте автора, а читать лишь то, что автором написано, что автором написалось.
Моему читателю, добравшемуся до этих строк, стоит поверить мне на слово, что читать то, что написано, — это может быть «и труд, и мука, и отрада» для читателя, для автора же сие часто комедия, драма, трагедия, смертный приговор с немедленным его исполнением палаческим умом читателя. Автор гораздо больше говорит о себе тем, что и как пишет, чем тем, что он хотел бы выразить или, напротив, скрыть в своём тексте. Какие тут возможны варианты отношений автора и читателя, правда, применительно к критикующему автору, а не автору вообще, я рассмотрел выше. Но сделать соответствующие поправки читателю для автора вообще совсем не трудно.
5. А мне совсем нетрудно «осуществить процедуру понимания» взаимоотношений критикующего автора и читающего критику читателя, оставившего свой комментарий по следам своего чтения.
Так, один читатель, оскорбившись за некую персону авторской критики и потому заподозрив у автора зависть к этой персоне, заметил автору этих строк об одной из последних его критических статей на Яндекс-Дзене: «А тебе приходится в этой помойке фигню писать».
Кажется, читатель хотел продемонстрировать превосходство своего критического сознания над авторским, а персоны критики над персоной автора. Ну, ладно, фигня так фигня. Это автор стерпит. Ведь так читатель определяет для себя предмет, представленный автором и с которым читателю приходится иметь дело. Но зачем же читатель гоняется за автором с таким его предметом, как фигня, даже по помойкам? Какая ценная, но невольно упущенная читателем, его самохарактеристика, лишний раз свидетельствующая, что пишущий гораздо больше говорит о себе тем, что и как пишет, чем своими намерениями и мечтами. Намерением читателя было поставить автора-выскочку на подобающее ему место, мечтой читателя было — оскорбить автора. А сколько всего сказалось одной строкой о самом читателе!
6. Гораздо труднее описать процедуру понимания логически формально и безупречно. Что тут попишешь?
(1) Прав ли автор в своей критике, определяется сравнением предмета самого по себе с предложенным автором его критическим образом. Поскольку и предмет, и его критический образ могут оказаться и оказываются эмпирически бесконечными, так богаты они внутренне и так богаты их живые связи, совершенно необходимо вычленять главное и в предмете, и в его критическом образе. Если эти выделенные главные по существу не совпадают, автор неправ, автор напортачил.
(2) Прав ли читатель в своём критическом отзыве, определяется сравнением критического образа предмета с предложенным читателем его критическим представлением, вторичным образом, образом образа. Поскольку и критический образ, и образ образа могут оказаться и оказываются эмпирически бесконечными, так богаты они внутренне и так богаты их живые связи, совершенно необходимо вычленять главное и в критическом образе, и в образе образа. Если эти выделенные главные по существу не совпадают, читатель неправ, читатель напортачил.
(3) Это выделение в разных предметах и образах главного — часто есть нетривиальная задача. Более того, и предмет и образ могут оказаться, как дракон, не одноголовыми, а многоголовыми. Тогда критикующий свой предмет автор и критикующий своего автора читатель могут запутаться в головах. Но в этом случае «Корабль дураков» всегда готов отдать швартовы, потерять связь с пристанью смысла и пуститься в безумное плавание.
(4) Ситуация с пониманием всегда настолько сложна, настолько нетривиальна, что приходится удивляться, как люди вообще понимают друг друга. И объяснить уживчивость людей, их несомненную социальность можно лишь так, что сложные предметы и сложные образы предметов вообще исключаются из общения. Общение специально примитивизируется, специально делается шаблонным, чтобы поменьше думать, поменьше знать твою сложную и загадочную душу, которая в её сложности и тебе-то самому не нужна, а её загадочность осталась в течение всей твоей жизни нерешённой проблемой для тебя самого.
Вот эта редукция сложного к простому с непременным огрублением сложного всегда пронизывает всё общество снизу доверху от индивида до Бога. Когда редуктор работает усиленно, на форсированных оборотах, общество по-толстовски опрощается, снимает обувь, ходит босым и считает это за благо. Когда сложное приемлемо в его сложности, общество вырабатывает образцы своей культуры и впредь их начинает особо ценить. И умножает тем самым свой ум.
2020.12.27.