СТАРИК И ВОЛЯ
(Глава четвертая)
- Вот так, значит, сиротинушки вы мои, - повторил свое присловье дед Пенза. - Мальчику расти и взрослеть без любящего отца и матери трудно, а девочке горько. Про девочку ничего не скажу, а мальчика будет мучить мысль: чем я оказался так плох, что мой отец меня бросил? Вино и бабы могут в этом деле помочь…
- Точно-точно, дед, - перебил его Дурь. – С бабой в койке про все забываешь, а, если еще и с винишком, то на утро и не помнишь ничего.
- Дурь! – осадил его наш старший по камере. – Не перебивай, а слушай. Дед дело вам говорит.
- Вот я и говорю, что вино и бабы для мальчика сироты – верная смерть. Тело ещё может и сдюжит, а душа в его теле умрет.
- Как же быть? – спросил я деда.
- Искать надо своего отца, - ответил мне дед Пенза.
- Где ж ты его найдешь, если даже фамилии его не знаешь? – спросил у деда Кол.
- В душе своей надо отца своего искать, - ответил ему дед Пенза. - Там он свою метку оставил.
- А, если мой отец негр?
- И негра тоже можно в своей смуглой душе найти, - сказал дед Пенза. – Главное, не позорить память о своем отце. Чтить свою память о нем.
- А, если приемный отец окажется лучше родного? – не унимался Дурь.
- Дурь, твой папа точно был негром, раз ты таким настырным родился. Еще раз деда перебьешь, будешь за него недель толчок драить, - вновь вмешался в нашу с дедом беседу старший по камере.
- Молчу, -стушевался Дурь.
- Приемный отец, если он в самом деле хороший отец, должен объяснить сироте, что вином горю не поможешь. И добавить, что за сироту Христос является ответчиком. Потому как Христос сам был сиротой, пока не услыхал с неба голос Своего Отца. Тогда весь страх иудейский из Него вышел, и Он смело пошел служить людям. И на следствии у прокурора не юлил, как сирота безродный, а прямо сказал – судите Меня, но от Отца своего я не отрекусь ни за какие посулы, - продолжил свой рассказ дед Пенза.
- Это так, - согласился я. - Нам священник на малолетке про это рассказывал. Будто бы Христос голос Отца своего с неба услыхал и без страха пошел исполнять Его волю.
- В сироте дерзости много, а смелости в нем мало. И не его вина, что он трус и вину свою признать боится. А твердит одно: не я, не брал, не крал, ни убивал.
- Толково ты все излагаешь, дед Пенза, - опять вмешался в наш разговор старший по нашей камере. - Только не объясняешь, по какой причине семьи в нашей стране стали вдруг так сильно рушиться. Откуда на её неоглядных просторах столько безотцовщины взялось?
- И на это тоже есть своя причина, - ответил на вопрос старосты дед Пенза. - Без причины в нашей жизни ничего не бывает. По семье в нашей стране сразу после революции был нанесен тройной удар. Первый удар был нанесен по народной памяти, вторым ударом был уничтожен людской стыд, а третьим ударом был стерт с людских душ страх божий.
- Зашкварили, значит, большевички нашего Бога, - вставил Дурь.
- Получается, что зашкварили, - ответил ему дед Пенза. - Семья вещь тонкая. Она целиком из чувств составлена, а по этим тонким чувствам, как из пушки, мыслями чужими ударили. Вместо икон стали немца с бородой на стены вешать. Ну с немцем этим все ясно, но мы-то почему все такими дураками оказались? Ведь миллионы людей были убиты, миллионам людей судьбы поломали, а зачем все это было делать? Если вся эта хрень в один миг рухнула?
- Слышь, дед, - перебил деда Пензу наш старший по камере. – Здесь, на твое счастье, все свои, но ты про усатого отца шибко не звони. У тюремных стен тоже есть уши, и не все эти уши к умным головам приделаны. Ты меня понял, дед?
- Понял, - ответил ему дед Пенза.
- А ты, дед, много знаешь, хоть и доучился всего только до девятого класса, - желая приободрить погрустневшего рассказчика, произнес я.
- Моих знаний в школьных книгах нет, - ответило мне он. – Я эти знания всем своим естеством добывал. И даже на том свете успел побывать.
- Как это? - удивленно спросил у деда Дурь.
- Обыкновенно, - ответил ему дед Пенза. - С вечера водки выпил много, а утром мне надо было за город ехать. Кое-как добрался я до вокзала, а на платформе меня и прихватило. Будто бы в груди у меня что-то разорвалось. Потом темно в глазах стало. Когда очнулся, понял, что на платформе лежу. А какая-то дамочка туфлей своей меня сильно так толкает и говорит: «Нажрутся до беспамятства, скоты ненасытные». Ответить я ей ничего не мог. Ни усовестить, ни обругать. Спасибо людям, которые скорую мне вызвали. Как меня в больницу везли, я опять не помню. На другой день доктор в мою палату зашел и говорит мне: Пить вам, милейший, больше ни капли нельзя. Сердце у вас лопнуло. Как это, - спрашиваю его, - лопнуло? Как колесо у машины, когда её через силу нагрузят, - ответил мне он. С тех пор не пью. Даже курить бросил
- Инфаркт? - спросил у деда Кол. - У моего дядьки тоже в бане инфаркт случился, так его не спасли.
Дверь в нашу камеру отворилась и контролер, разогнав нас по своим местам, крикнул: Сидоренко, без вещей на выход! Следователь вызывает!
- Это меня, - спрыгнув со своей «пальмы», сказал я деду.