О ЧЁМ ЭТО Я?
То, что хочу вспомнить, произошло не просто в прошлом веке, прошлом тысячелетии и в стране, которой больше нет – оно происходило в другую эпоху, другую эру, чему я и являюсь очевидцем. Именно очевидцем, участником.
Не свидетелем, свидетель эпохи – журналист, который, в идеале, должен беспристрастно описать происшедшее, типа: «Пушкин шёл по Невскому в чёрном камзоле, дул штормовой ветер, на Неве было сильное волнение». Всё. Никаких эмоций. Только сухое, беспристрастное изложение фактов: место-время-объект-обстоятельства.
А какое у Пушкина было выражение лица, насколько энергично ветер развевал полы его камзола, покрой этого самого камзола и цвет барашков на Неве - тут уж поле деятельности очевидца, писателя, прозаика, литератора. Того, который пером/карандашом/ручкой по бумаге или пальцем по клавиатуре.
Итак, всё, о чём поведаю, происходило (и происходит) в мою эпоху.
А НЕКОТОРЫЕ РАВНЕЕ
Семидесятые я практически не помню, отложился только семейный переезд из бабушкиной «хрущёвки» в «двушку» в новой кирпичной девятиэтажке, которую строил батя. Произошло своеобразное отсечение: мама/тёща/бабушка – отдельно; семья с мелким ребёнком зажила, наконец, своей жизнью. Как бы не ломали копья спорщики, жить с мамой/тёщей, пока они в здравии, нельзя, проку не будет, только ссоры и слёзы.
Переехали мы из более-менее интеллигентного привокзального района с советской застройкой 40-60-х годов в самый что ни на есть пролетарский край – ВИЗ: частный сектор, бараки, коммуналки, общаги и наш новенький дом, блистающий новизной и всеми удобствами посреди серо-жёлтого болота, типичного для СССР.
Тут я впервые услышал ЕГО – полуденный гудок Верх-Исетского завода. Где-то в других, прекрасных мирах в 12 часов бьют куранты или стреляют из пушки, а на ВИЗе – звучал прокуренный, натруженный, хриплый, слегка похмельный гудок. Бытие определяет сознание, вот он и определял: полдень, обед, ещё полсмены и – шабаш. Жизнь от звонка до гудка, от понедельника до выходных, от аванса до получки, от съезда к съезду.
Мутный быт пивных, длинных очередей за колбасой по талонам, серой одинаково плохо одетой толпы, беспробудное пьянство и пятничный мордобой ждали и меня, но у родителей, людей интеллигентных в нескольких коленах, да с очным высшим образованием, был другой взгляд на жизнь и моё будущее. Всех детишек на бокс и самбо, меня – в бальные танцы; чадушек в авиамоделирование и хоккей, меня – в музыкальную школу; подросших, начавших курить оболтусов в ПТУ или техникум, меня – в математический класс.
Родители спиртным не злоупотребляли, отца я пьяным видел только раз в жизни - когда хоронили Андропова, он выпил 7 (Семь) чекушек, сказал, что «при Андропове за полтора года сделано больше, чем с Брежневым за 15 лет», и ушёл спать.
Несмотря на тотальный дефицит, еда в доме была всегда, и одноклассники зачастую приходили ко мне тупо пожрать. Родители работали по строительной части, «крутились», как могли, обрастали знакомствами и «связями», поэтому тюря за столом была как забава, одежда и обувь – из стран соцлагеря, а то и вовсе из капстраны.
Игрушки не были деревянными и к полу не прибиты: отец привёз из загранкомандировки чудо-игру – «ГДРовскую» электрическую железную дорогу с колеёй 11 мм, стрелками, паровозом, локомотивом, товарными и пассажирскими вагонами. Меня с другом-соседом к этой дороге не подпускали полдня, пока отец не наигрался со своим другом, популярным местным певцом. Забавно сейчас вспоминать, как два здоровых мужика за тридцать стоят на карачках и с горящими глазами устраивают крушение поездов. Конечно, потом сгоняли за бутылкой (как же, обмыть-то надо), и только после обмывки дорога попала в руки детям.
Из-за этой дороги нашу квартиру дважды пытались обнести, на «толкучке» такая игрушка стоила каких-то сумасшедших денег.