<!-- /* Font Definitions */ @font-face {font-family:"Cambria Math"; panose-1:2 4 5 3 5 4 6 3 2 4; mso-font-charset:204; mso-generic-font-family:roman; mso-font-pitch:variable; mso-font-signature:-536869121 1107305727 33554432 0 415 0;} /* Style Definitions */ p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal {mso-style-unhide:no; mso-style-qformat:yes; mso-style-parent:""; margin:0cm; margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:12.0pt; font-family:"Times New Roman",serif; mso-fareast-font-family:"Times New Roman";} p.MsoHeader, li.MsoHeader, div.MsoHeader {mso-style-unhide:no; mso-style-link:"Верхний колонтитул Знак"; margin:0cm; margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; tab-stops:center 233.85pt right 467.75pt; font-size:12.0pt; font-family:"Times New Roma
ПРЕДТЕЧЕНСКАЯ НАСЕДКА
Он умирал. Она прижала его к груди, но безжизненное тельце скатилось с рук и упало на кровать. Дуся охнула и припала лицом к сыну. Вовка болел давно, ещё с тех пор, как еды не стало совсем. А потом холода наступили. И не просто холода, а ледяные морозы, охватывающие тело цепенеющей тоской.
Дуся молча страдала. Она никогда не плакала, не рыдала, не стонала. Если бы заплакала, было бы легче, но она молчала и терпела. На страдания нужны силы, а внутри ничего не было, только жгучая боль, не способная выдавить из себя ни слезинки, ни звука, ни глухого рыдания. За стенкой что-то упало, тонкая фанера задрожала, но Дуся не обернулась. Соседка Глафира собирается на смену. Она сегодня в утро, а утро на заводах начинается рано, в пять часов, ещё до восхода солнца. С соседкой они как сёстры. Вместе воспитывают мальчика. У Глафиры тоже никого не осталось. Муж погиб на фронте, дети умерли от голода.
Дуся вдруг ощутила холод. В комнате было холодно, не топлено, но это был какой-то другой холод - не человеческий, словно с того света. И она поняла, что сын умирает. Откуда-то изнутри его тела идёт ледяная пустота. Был мальчик, и ушёл в пустоту. Дуся уткнулась в бесчувственное тело трёхлетнего сына. Рахитичный живот ребенка растёкся под её лицом, она чувствовала, что жизнь сына уходит, медленно тает, как изморось на стекле. Глафира наклонилась над кроватью, пытаясь разглядеть, но ничего не увидела. Тогда она силой оттащила Дусю и приложила ладонь к Вовкиному лбу, потом приподняла мальчика, но поморщилась и положила обратно.
- Дуся, да он умирает! Как же это? Почему ты мне ничего не сказала?
Дуся молча смотрела на Глафиру, словно видела её в первый раз, а ведь они с самого начала блокады вместе. У обеих никого не осталось, кроме Вовки. Петины родственники погибли от бомбёжки, все одиннадцать человек. Дуся случайно осталась в живых. Тогда она выпросила в райисполкоме ордер на комнату, чтобы в квартире был хоть кто-то живой. Ордер дали. В огромной пустой квартире жила одна Глафира. Так они и породнились.
Дуся отпросилась со смены из-за болезни сына. В яслях от него отказались, сказали, нечем лечить. Теперь обоим грозит голодная смерть. Ни карточек, ни пайка.
- Дуся!
От властного окрика заломило голову. Дуся тупо уставилась на соседку, не понимая, почему она находится в её комнате. Глафире пора на смену. На завод нельзя опаздывать. За это полагается расстрел.
- Дуська, мне надо бежать, сама знаешь, что бывает за опоздания! Теперь уже не сажают, сразу под расстрел отдают. Вчера Тоньку из девятого цеха забрали. Всего-то на десять минут и опоздала. И, вот! Кто теперь о Тонькиных детях подумает? Ты, вот что, давай-ка, подумай, чего у тебя на продажу есть.
Дуся вздрогнула. От мужа осталось кожаное пальто и сапоги, хорошие, яловые. Память о Пете. Больше ничего нет. Не успели нажить.
- Не жалей! Дуся, ничего не жалей. Ребёнка надо спасать! На Сенном рынке обменяешь на масло. - Глафира деловито ощупывала плащ, даже кожу зубами прикусила, проверяя на крепость.
- Хороший плащ! И сапоги новые. Сходила бы я с тобой, но мне на завод надо. Давай, закутаем Вовку, чтобы от холода не умер. Я приду со смены, печку затоплю. Всё потеплее будет. Мне дворничиха дров обещала дать, говорит, три полена дам. А нам и хватит. А то уже всё сожгли.
Дуся замедленным движением забрала из рук Глафиры мужнины вещи. Она плохо соображала, в голове пульсировала одна мысль: та же дворничиха как-то сказала ей, что на Сенном торгуют пирожками с человечьим мясом. Страшно туда идти. Страшно даже подумать об этом. Там ведь не люди, там звери!
- Ты это, Дуся, собирайся! Потом всё обдумаешь. Вовку надо спасать. На Сенном абы к кому не подходи! Как увидишь, что человек не сможет тебя обмануть, так сразу и подходи к нему!
- Да как же я увижу, что человек меня не обманет? – возразила Дуся, поглаживая кожаный плащ.
Сколько они копили с Петей, чтобы купить этот плащ, а потом на сапоги собирали. Каждую копеечку придерживали, чтобы не растратить попусту, а когда купили, то радовались, как дети. Этот плащ и Вовке достался бы, да, видно, не судьба. Дуся уже попрощалась с плащом и сапогами, понимая, что может потерять сына. В голод нельзя думать о вещах. Надо думать, как выжить.
- А ты смотри в оба глаза! – приказала Глафира. – Возьми брусок масла, да со всех сторон его попробуй, чтобы не подсунули чего. Чтобы не обманули тебя! Ты уж такая доверчивая!
- Людям надо верить, - защищалась Дуся, закутывая Вовку в старый платок. – Как же я его оставлю? Один, а вдруг очнётся? Испугается ведь.
- А что делать-то, Дуся? – разозлилась Глафира. – Как он очнётся, он вон какой - повис, как тряпка, ничего не чувствует. Его бы покормить чем-нибудь! А знаешь, что, я дворничихе скажу! Слышишь, она уже скребёт во дворе? Пусть присмотрит за малым. А ты собирайся, нынче рынок-то рано открывается. Пока дойдёшь, пока то да сё, день пройдёт.
Глафира выскочила из комнаты, захлопала дверями, чем-то застучала, наконец, всё стихло. Со двора доносились скребущие звуки. Дворничиха пыталась навести порядок в опустевшем дворе. Дуся долго не могла оторваться от сына, пыталась хоть как-то передать ему часть своего тепла, но мальчик почти не дышал. Глафира права, его надо хоть чем-то покормить, но очень сытным, чтобы пробудить в нём частичку жизни. У ребёнка пустой желудок: весь паёк закончился ещё позавчера, да и что это за еда - небольшой кусочек хлеба из жмыха.
Дуся закуталась в старую шаль и вышла во двор. Дворничихи уже не было. Дуся обернулась и посмотрела на своё окно, мысленно обращаясь к сыну. Ты только не умирай. Не умирай. Не умирай!
От Предтеченской улицы до Сенного рынка долгая дорога. Дуся попыталась идти быстрее, но не смогла, сил не было. Да и не следует торопиться в такую рань. Надо экономить силы, чтобы не упасть по дороге. Тогда Вовка никому не будет нужен. Он нужен только ей, Дусе. И ещё Глафире.
Потихоньку она пробиралась по сугробам, заносам, чувствуя, как леденеют ноги. Она вспомнила, как на Пошехонье ходила менять вороньи яйца на куриные. Дусе с детства не везло. Сначала умерла мать. Потом появилась злая мачеха. Наверное, добрые бывают только в сказках. После смерти матери отец сразу женился на другой. Ему трудно было управляться с хозяйством в военную годину. Шёл тысяча девятьсот пятнадцатый год. Отца не взяли на фронт из-за увечности, а мачеха невзлюбила маленькую Дусю. Как-то быстро у отца с мачехой народились общие дети;
Дусю заставили нянчиться с маленькими, и не только. Мачеха взвалила на детские плечики всю тяжёлую деревенскую работу. Дуся молча терпела, а куда денешься? Надо было терпеть.
Однажды лиса забралась в курятник и потаскала всех кур, а кто яйца высиживать будет? Мачеха долго ругалась, бегала по деревне, выпрашивая лишнюю наседку, но кто же отдаст со двора кормилицу? У всех мужья на фронте, во дворах бегают малолетние дети, все есть просят. Отказали мачехе. Тогда она додумалась до того, что заставила маленькую Дусю носить куриные яйца под ворону. Дело шло к весне. Ещё снег не сошёл, кое-где поблёскивала вода, на лужицах образовывались корки льда, а мачеха погнала падчерицу на околицу, туда, где вороны птенцов высиживают. Дуся, спотыкаясь, шла по насту босыми ножками, чувствуя, как они леденеют, как холод пробирается наверх, к сердцу, к голове, отнимая силы и разум. Тогда она присела и помочилась, чтобы согреть ноги.
Когда Дуся вышла на просёлок, её окружили птицы. Она испугалась, стала отбиваться от стаи, но, вспомнив строгие наказы мачехи, побрела дальше. Надо было найти воронье гнездо. В руках Дуся держала корзинку с яйцами. Она всё-таки нашла дерево с гнездом, сумела взобраться наверх, цепляясь босыми ножками за сучья, и, выбросив вороньи яйца, подложила куриные. Ворона пошумит-пошумит, но потом все равно сядет на яйца. Птичьего разума не хватит понять, что высиживать она будет чужих птенцов. Лишь бы углядеть, когда цыплята вылупятся, а то вороны заклюют их.
С трудом отбившись от разгневанных птиц, Дуся медленно побрела к дому. Ей было в то время всего шесть лет. На Пошехонье всегда царили суровые нравы.
Дуся любила советскую власть. Она доверяла ей. При Советах она стала жить, как настоящий человек. Её больше никто не унижал. В пятнадцать лет сбежала из дома и приехала в Ленинград. На завод её не взяли, тогда она нанялась домработницей. Хоть земляки и злословили, что она работает у евреев, Дуся понимала, что живёт у хороших людей. Её не обижали, кормили и одевали, как свою, а позже записали на курсы ликвидации безграмотности, а после окончания устроили на фабрику. Там она и встретила своего Петю. Полюбила его, а он ответил взаимностью. Поженились, вскоре Вовка родился. У Пети семья большая. Была. Теперь от них остался один Вовка. Жить бы да жить, но тут враг подобрался прямо к стенам города. Петя погиб на Пулковских высотах. Если существует тот свет, то и там муж не простит, что она не уберегла сына.
Она долго шла по Обводному каналу, остерегаясь патрулей, пряча котомку с вещами под ветхую кацавейку. Она не боялась, что её заберут за нарушение режима, боялась, как бы вещи не отобрали, тогда настоящая беда настанет. Ничего ведь больше нет. С такими мыслями Дуся медленно подвигалась к цели. Маленького роста, с увядшим лицом от длительного недоедания, молодая женщина походила на древнюю старуху.
Уже закончился комендантский час, уже рассвело. Хотя город оставался в мрачной дымке тоски и отчаяния, когда Дуся добралась до рынка, давно перевалило за полдень. Там она долго бродила между рядами, шарахаясь от запаха чеснока. В детстве мачеха пекла пироги с чесноком - жирные, вкусные, с резким запахом. Дусе не давали пирогов, она молча глотала слёзы вперемежку со слюнями. Однажды не выдержала, стащила головку чеснока и съела, давясь от голода. В тот раз она чуть не умерла. С тех пор не выносила запах чеснока, и теперь её нутро сводило чувство тошноты не только от голода, но и от отвращения. Недаром Глафира предупреждала, чтобы она не подходила к этим мордатым торговцам в белых передниках. Неизвестно, какое мясо они кладут в жареные пирожки. Дуся долго выбирала покупателя. Один показался самым добропорядочным. Она подошла к нему и молча уставилась в его глаза. Мужчина за шестьдесят, с лоснящимся лицом слегка отпрянул, но спросил чуть грубовато: «Чего принесла-то?»
- Плащ кожаный. Мужнин. Сапоги. Тоже его. Муж на фронте погиб. Сын умирает.
- А-а, сейчас все умирают, покажи-ка!
От равнодушного тона, от толстых негнущихся пальцев, которыми мужчина самозабвенно щупал, почти рвал Петин плащ, Дусе стало совсем плохо. Она пошатнулась, но устояла. Где-то в затылке мрело воспоминание о сыне. Он там один. В нетопленой комнате. Голодный. Умирающий.
- Чего хочешь?
- Маслица бы, молока. Хлебца немножко.
- Ишь чего хочет, маслица, хлебца, - проворчал мужчина и бросил плащ обратно. Дуся едва успела схватить. Под ногами было слякотно и грязно, а вещь новая, почти не ношеная.
- Сын у меня, – твёрдо сказала Дуся. – Он умирает. Опух с голоду. Живот вздулся. Как пузырь.
- Ладно-ладно, - сменил гнев на милость мужчина, - вот тебе коровье маслице, смотри, какой кусманище! Молока у меня нет. Всё раскупили. А хлебца я дам. Сапоги-то давай, не прижимайся!
Дуся долго осматривала кусок масла. Твёрдый кусок янтарного цвета, огромный, да тут на две зимы хватит. И хлеб хороший - из настоящей муки, из пшеничной. Она вдохнула забытый запах и заторопилась.
- Бери-бери, дядя, вот тебе плащ, вот сапоги!
- А ты, тётка, смотри, не потеряй провизию, - осклабился продавец и тут же исчез. Только что был, и пропал, но Дуся не огорчилась. Она уже повернулась в сторону Обводного канала.
Ночью вернулась Глафира; она сразу услышала, что в соседней комнате что-то происходит. Дуся укачивала сонного Вовку.
- Ты чего, Дуся, не спишь? – набросилась Глафира на соседку.
- Обманул, паршивец, обманул! – посмеивалась Дуся, тыча пальцем на кусок масла. Глафира бросилась к столу. Из-под янтарного масла выглядывал деревянный брусок из опилок.
- Как же ты не рассмотрела-то, бедная моя? – Глафира обняла соседку за худые плечи, и заревела громко, в голос, словно долго ждала этого момента, чтобы всласть наплакаться.
- Так смотрела я, смотрела, всё было, как положено. На язык попробовала. Вова, Петя, простите меня, глупую!
- Ах, он чёрт дьявольский, да чтоб у него руки отсохли, чтоб его вечно на костре жарили! Бедную вдову обманул! Да будь он проклят, упырь болотный!
- Ох, не ругайся ты так, Глафирочка! Не плачь, сестрица, не стоит он твоих слёз. Прости его. А я уже смеюсь от радости! Я как наседка из Пошехонья. Посмотри на моего Вову - ожил. И глазки блестят. Я его покормила. Здесь надолго хватит. Я с краёв-то масло обскребу, ножичком-ножичком, чтобы дочиста, и маленькому на всю зиму растяну. А сама обойдусь. Теперь нам всем полегче будет. Я на фабрику пойду, мне карточку дадут. Вова в ясельки пойдёт. Проживём! А там и война закончится!
Они обнялись и молча улыбнулись. Слабой искрой тлела надежда на хорошую жизнь. Впереди было ещё почти четыре года бедствий, но самое страшное осталось позади. Дуся спасла сына. Ради будущей победы.
22 марта 2020 г.
Яковлева Евдокия Ивановна, родилась в феврале 1909 года в деревне Пошехонского уезда Ярославской губернии. В шесть умерла мать. Отец сразу женился. В Ленинград приехала в 1925 году. На завод не взяли по малолетству, нанялась домработницей, хозяева устроили её на курсы по ликвидации неграмотности, а позже на ткацкую фабрику. Вышла замуж, в 1938 году родила сына. Муж погиб на Пулковских высотах в 1942 году. Прожила долгую жизнь. Умерла в 91 год.
Яковлев Владимир Петрович родился 1 июня 1938 года в Ленинграде.
Историк, в 19885-1994 г.г. ректор Театрального института, в 1994-2000 г.г. вице-губернатор по культуре в Правительстве Санкт-Петербурга.
В настоящее время профессор кафедры музеологии Санкт-Петербургского университета культуры.