Жизнь слов многогранна. Она полна загадок и интересных историй. Ее бег быстротечен и изменчив, хотя на первый взгляд нам может показаться, что лингвистика – дама степенная и неторопливая не в пример современным технологиям. Но это только на первый взгляд. На самом деле наука о языке может дать фору любому подростку!)
Если пристально вглядеться в течение нашей речи, присмотреться к тому, как ведет себя слово в ее потоке, […] то, пожалуй, сама собой придет на ум аналогия с живой жизнью: и в речи, и в истории слово живет, движется, рождается, играет красками и звучанием, брызжет радостью или сверкает гневом. […] Слово бывает неподвластно человеку. Оно “вырывается само по себе”, оказывается “не к месту”, или, напротив, никак не дается в руки, не отыскивается в памяти, ускользает (Л. П. Крысин).
Конечно, читать специальную литературу по языкознанию захочется немногим, однако есть популярные книги с замечательными рассказами о словах, написанные легким, без обилия терминов, языком. О некоторых из них мы уже говорили в предыдущих наших статьях, например, о сборниках, как «Слово о словах» Л. В. Успенского, так и «От двух до пяти» К. И. Чуковского. Сегодня на повестке дня другое произведение Корнея Ивановича – «Живой как жизнь».
Первая глава под емким названием «Старое и новое» рассказывает о смене смыслового значения слов с течением времени. Автор вспоминает о переживаниях почетного академика А. Ф. Кони, который хоть и был добр, но совершенно не мог и не хотел мириться с искажениями русского языка и иной раз «хватал через край».
Он, например, требовал, чтобы слово обязательно значило только любезно, услужливо.
Но это значение слова уже умерло. Теперь и в живой речи, и в литературе слово обязательно стало означать непременно. Это-то и возмущало академика Кони.
— Представьте себе, — говорил он, хватаясь за сердце, — иду я сегодня по Спасской и слышу: “Он обязательно набьет тебе морду!” Как вам это нравится? Человек сообщает другому, что кто-то любезно поколотит его!
— Но ведь слово обязательно уже не значит любезно, — пробовал я возразить, но Анатолий Федорович стоял на своем (К. И. Чуковский).
Далее мы узнаем о страданиях да возмущениях именитых людей XIX века. О том, что князю Вяземскому категорически не нравились такие «новые площадные выражения», как бездарность и талантливый. А Гоголь вместе со «старозаветными пуристами» протестовал против слова научный требуя употреблять ученый: ученая книга, ученый трактат.
Теперь уже всякому кажется странным, что Некрасов, написав в одной из своих повестей ерунда, должен был пояснить в примечании: “Лакейское слово, равнозначительное слову — дрянь”. […] Конечно, старики были не правы. Теперь и слово надо, и слово ерунда, и слово факт, и слово научный, и слово обязательно (в смысле непременно) ощущаются всеми, и молодыми, и старыми, как законнейшие, коренные слова русской речи, и кто же может обойтись без этих слов! (К. И. Чуковский)
Однако не все так просто в речевой культуре. Все течет, все вроде бы меняется, а вроде бы и повторяется с удвоенной силой. Проходят годы, молодежь занимает стариковские места и в свою очередь негодует о порче языка. Вместе с тем хорошо бы отличать мнимые болезни от естественной трансформации лексики. Есть ли смысл, пишет в своей книге Чуковский, призывать юное поколение бежать назад к Карамзину, Пушкину, Ломоносову. Вряд ли консерваторы будут услышаны, вряд ли кому-то насильно удастся сохранить отжившие догмы. Да и нужно ли? Вот, например, слово плакат.
Мы так привыкли к плакатам, к плакатной живописи, плакатным художникам, мы так часто говорим: “это слишком плакатно”, […] что нам очень трудно представить себе то сравнительно недавнее время, когда плакатами назывались... паспорта для крестьян и мещан. Между тем, если вы возьмете словарь Даля, вышедший в обновленной редакции в 1911 году, вы не без удивления прочтете: “Плакат, м. (нем. Plakat), паспорт (!) для людей податного сословия” (!!).
Далее писатель, вооружившись примерами, пытается отделить зерна от плевел, недуги от закономерных изменений русского языка. Чуковский посвящает целые главы то «инопланетным» (иностранным) словам, то вульгаризмам или канцеляризмам с «умслопогасами» (сложносоставные слова). И постепенно читатель, следуя за мыслью автора, соглашается, что перемены, новшества неизбежны, как и противодействие им. Иначе мощная, стремительная волна преобразований сметет на своем пути не только отживший хлам, но и фундаментальные основы национального речевого процесса. А вот безграмотность, жеманство, кривляние – это непростительные грехи, которые желательно искоренять.
Какая-то “дама с собачкой” […] хотела показать своим новым знакомым, какой у нее дрессированный пудель, и крикнула ему повелительно:
— Ляжь!
И я тут же подумал, что, если бы чеховская “дама с собачкой” сказала при Дмитрии Гурове своему белому шпицу:
— Ляжь! —
Гуров, конечно, не мог бы влюбиться в нее и даже вряд ли начал бы с нею тот разговор, который привел их к сближению.
По мнению К. И. Чуковского, надо бороться не против нового, не против природных стихий, а против попыток завуалировать словом пробелы в образовании, во внутренней пустоте и неспособности мыслить.
Что, например, хорошего мог я подумать о том престарелом учителе, который предложил первоклассникам:
— Кто не имеет чернильницы спереду, мочай взад!
И о студенте, который сказал из-за двери:
— Сейчас я поброюсь и выйду!
И о той любящей матери, которая на великолепнейшей даче закричала дочери с балкона:
— Не раздевай пальта!
Долгое время ученые мужи были уверены, что индивид не может противостоять языковому продукту, созданному энергией нескольких поколений. Лингвисты приходили к неутешительному выводу: «Доводы от разума, науки и хорошего тона действуют на бытие таких словечек не больше, чем курсы геологии на землетрясение». Но К. И. Чуковский не желает подчиняться философии бездействия и непротивления злу. Он считает, что «мощные рычаги просвещения», положительное влияние культуры, всевозможных СМИ в состоянии искоренить речевые уродства. И если они не исчезнут совсем, то хоть потеряют свой «массовый, эпидемический характер». А все истинное, ценное не пострадает и пробьет себе дорогу.
Каждый живой язык, если он и вправду живой, вечно движется, вечно растет. Пускай где-нибудь под тенью дубов разрастется колючий бурьян. Лес все же останется лесом, какая бы судьба ни постигла его отдельные деревья или ветви. Даже в те эпохи, когда в язык проникает наибольшее число новых оборотов и терминов, а старые исчезают десятками, он в главной своей сути остается все тем же, сохраняя в неприкосновенности золотой фонд и своего словаря, и своих грамматических норм, выработанных в былые века. Сильный, выразительный и гибкий язык, ставший драгоценнейшим достоянием народа, он мудро устойчив и строг.