В тот вечер Светка задержалась в ларьке по той причине, что Тёма устал рисовать фломастерами в альбоме разные фрукты и овощи, которые видел в ларьке, и уснул. Он удобно расположился на миниатюрном диване, положив голову на свой рюкзак. Светке было жаль его будить, а потом ещё два квартала вести его, полусонного, домой. И она решила вызвать такси. Но прежде она вздумала навести порядок в ларьке. На улице быстро темнело и, как по команде, зажигались фонари и окна домов. Светка закончила уборку, оглядела помещение ларька и удовлетворённо отметила, что утром с удовольствием приступит к работе в чистоте и порядке. Она взяла телефон, что бы вызвать такси, и тут обратила внимание на какую-то суету возле машины, что стояла напротив ларька. Молодой парень, а скорее подросток, как-то странно манипулируя руками, передвигался вокруг машины. Светке стало интересно, и она решила снять на телефон происходящее, благо, что освещение от фонарей было отличное. По мере передвижения этого «экстрасенса», колдующего руками, машина превращалась в цирковой балаган, раскрашенный ярко и весело. Светка разглядела в руках парня баллончики с краской. Так это же граффити! Но странный объект выбран для этого уличного искусства. Машина большая, красивая, блестящая и, наверное, дорогая. Светка продолжала снимать на телефон, но ввязываться в это не решилась. Её обострённое чувство справедливости подстрекало прекратить это хулиганство, но беспокойство за Тёму было выше этого. Неизвестно как себя поведёт малолетний хулиган, а вдруг он агрессивный? Если бы Светка была одна, без Тёмы, то обязательно бы постаралась прекратить это безобразие. Граффити-художник воодушевлённо и не спеша делал свою работу, а особенно он старался над лобовым стеклом. Закончив дело, он отошёл в сторону, чтобы полюбоваться на своё творение, и, видимо, был удовлетворён, потому, что стал складывать все баллончики с красками в рюкзак. Потом он повесил рюкзак на плечо и ещё раз посмотрел на свою работу. И тут он поступил совсем уж не культурно: он подошёл к машине и смачно плюнул на неё, и только после этого спокойно ушёл, насвистывая мелодию Трофима «Снегири».
Такси поджидало их за углом соседнего с ларьком дома. Тёма в полудрёме, с трудом передвигая ногами, тащился за Светкой, но проходя мимо машины с художествами, вдруг проснулся и воскликнул:
– Мам, смотри, какая машинка красивенькая!
Светка лениво повернула голову на призыв Тёмы и нехотя посмотрела на машину. Глаза её округлились от увиденного. Машина была разрисована такими непристойными рисунками и пошлыми словами, что Светка захлебнулась от нахлынувшего на неё возмущения. Она закрыла рукой глаза Тёмы и потащила скорей от этого непотребства. Нет, надо завтра пойти в полицию, пусть поймают этого художника и накажут, чтобы неповадно было! И, ведь, она пошла утром в полицию и написала заявление, и видеосъемку приложила к заявлению.
Начальник батальона дорожно-патрульной службы, подполковник с двойной и звучной фамилией и с, не менее звучным именем, Наум Евгеньевич Сокол-Номоконов слыл примерным семьянином и заботливым отцом и мужем. Служба была хоть и трудная, но приносила удовлетворение, так как основывалась на профессионализме и честности Наума Евгеньевича. Ситуация меняется, когда Наум Евгеньевич увлекается одной дамой из своего студенческого прошлого. У этой дамы оказался хваткий характер, и их случайную встречу, она оценила как знак свыше и постаралась в этом убедить Наума Евгеньевича. Как говориться «седина в бороду – бес в ребро». В один из вечеров после задержки на работе, Наум Евгеньевич решил заехать к ней. Вырваться из цепких объятий любовницы удалось только за полночь. Наум Евгеньевич вышел из подъезда и торопливо направился к своей машине, которую он, в целях конспирации, оставлял за углом дома на площадке перед овощным ларьком. Наум Евгеньевич с трепетным чувством удовлетворения и с гнетущим чувством вины, как нашкодивший кот, который умыкнул сметану у хозяина, подошёл к своей машине. Такого взрыва чувств он не испытывал давно! Его машина, его любимая машина была разрисована во все цвета радуги! На ней не было живого места! А когда Наум Евгеньевич пригляделся к художествам, то ему первым делом захотелось прикрыть чем-нибудь этот срам! Наум Евгеньевич не был ни заносчивым, ни чванливым начальником, но первая мысль, которая пришла в голову была такая: «Кто посмел?!». И не подозревал Наум Евгеньевич, что чувства, которые он испытывал в данный момент это цветочки, а ягодки впереди. Кое-как, с помощью верных ему подчинённых, под плохо скрываемые смешки и фырканья этих подчинённых, машина была переправлена на ведомственную стоянку и прикрыта чехлом. Домой он вернулся перед рассветом, пару часов помучился без сна в постели и рано убежал на работу, тем самым избежав объяснений с женой и сыном. Первым делом он встретился с начальником отдела полиции того района, где хулиганы поглумились над его машиной, подполковником Федуловым. Просьба его была довольно скромная: запросить записи с камер видеонаблюдения, если таковые имеются, и постараться найти этого художника. А дальше будет видно, что делать. Придавать гласности эту историю не было желания, а вот найти ответы на вопросы «зачем» и «почему» хотелось, если это не случайный выбор объекта для низкопробного творчества. То, что цель была выбрана не случайно, в этом Наум Евгеньевич не сомневался, ведь «доброжелателей» из числа автомобилистов-нарушителей у него хоть отбавляй. И какая изощрённая месть!
Подполковник Федулов не заставил Наума Евгеньевича долго ждать, проявляя оперативность и профессионализм, и уже через пару часов после его визита, позвонил и сказал, что готов встретиться и предъявить кое-что интересное. И вот они расположились в кабинете Наума Евгеньевича перед включенным ноутбуком. Наум Евгеньевич с чувством мстительного ожидания нажал на клавишу, и первые же секунды просмотра изменили всё в его жизни. Разительные перемены чувств отразились на его лице, в его глазах и даже в его осанке. Весь он сник, сгорбился и сжался в непробиваемый комок. Подполковник Федулов не мог это не заметить и решил успокоить, как мог:
– Да не переживай ты так, Наум Евгеньевич. Мастера тебе её отмоют, отчистят и покрасят, будет ещё лучше прежнего твоя ласточка.
– Плевать мне на эту железяку… это сын мой, Яшка…
– Где твой сын? – подполковник Федулов проявил несвойственную ему непонятливость.
– Художник этот … Яшка мой…
– Ух, ты ё… ё-моё…
Сын Наума Евгеньевича Яков, разносторонняя и увлекающаяся личность из разряда «ботаников». Учится Яков в обыкновенной московской школе успешно, и, хотя, до выпуска из школы оставался ещё целый год, твёрдо знал, куда будет поступать учиться далее, и уверенно шёл к этой цели. О его увлечении граффити Наум Евгеньевич знал и даже несколько раз знакомился с его творчеством, так сказать, в натуре. Но последняя работа сына Наума Евгеньевича шокировала, испугала, заставила задуматься, побудила желание вспомнить старый дедовский способ воспитания – кожаный ремень. Где его сын набрался таких пошлостей? Как он будет дальше жить с такими познаниями отношений полов? Как будет любить? Наум Евгеньевич сидел за своим рабочим столом в кабинете, погружённый в невесёлые мысли и не было ему дела до работы. Наум Евгеньевич понимал, что так сын протестует против измены отца. Протест осмысленный и направлен исключительно и сознательно против отцовской измены. Значит, Яков всё знает. Как он узнал? «Интересно, какая зараза Хмырёнку этому на Хмыря накапала?» – киноцитатой подумал Наум Евгеньевич, и признал, что чувство юмора у него граничит с чувством страха, а это, значит, один шаг до паники. Надо успокоиться и поразмышлять над ситуацией и придумать, как можно всё исправить. Надо всё исправлять! А исправлять, значит, отказаться от лживости. И первое, что надо сделать – это во всём признаться, и надеяться на всепрощение и мудрость жены. Двойной жизни он больше не допустит, а останется в той – настоящей жизни, где его родная семья. А Яшка – молодец! Одним махом своим поступком встряхнул отца! С Яшкой придётся наводить мосты, и это будет не просто. Не скажет он своему сыну: «Яков, ты же мужчина, ты меня поймёшь». Не понимание сына ему нужно, а прощение. И пусть сын его осудит, и пусть увидит стыд и раскаяние отца за свой поступок. «Прости меня, сын», – скажет он своему Якову. Наум Евгеньевич вспоминал, с чего начался его, так называемый, любовный роман. А начался он с воспоминаний студенческой поры, которые последовали в первую же встречу с Никой. На самой деле её зовут Вероникой. Но она попросила называть её Никой, как в юности. Весёлость её не покинула и в пятьдесят (наверное, даже с хвостиком!) лет. Весёлость и какая-то детская наивность осталась с ней со студенческой поры, или даже с детства, что умиляло Наума Евгеньевича. Ника умудрилась с лёгкостью окунуть Наума Евгеньевича в юность, воспоминания студенческой поры действовали на него опьяняюще. Вспомнив всё это, Наум Евгеньевич, вдруг выругался мысленно и подумал, что он просто «слетел с катушек». С женой и сыном он будет мириться через правду и покаяние. Что делать с Никой? Вот вопрос! Жаль её, ведь она остаётся опять одна. Ника часто жаловалась на своё одиночество, от которого он её спасал. Почему она одна? Есть ли у неё хоть кто-то родной и близкий, и где они? Наум Евгеньевич вспомнил Андрея, своего бывшего однокурсника, а сейчас сотрудника прокуратуры, вспомнил, что Андрей когда-то работал вместе с Никой в суде. Хоть какая-то информация о Нике поможет ему выбрать тактику поведения с ней, решил Наум Евгеньевич. Номер телефона Андрея быстро нашёлся.
– Андрюха, привет. Узнал?
– Наум, тебя грех не узнать. Я сегодня хотел тебе позвонить. Слушай, – Андрей, как и раньше, как и всегда, слышал только себя, – у моего зятя небольшая проблема… поможешь?
– Да, знаю я твоего зятя, пусть найдёт меня, посмотрим…
– Лады… Ну, ладно, бывай…
– Стой, стой! Андрюха! Трубку не клади! Это я тебе позвонил…
– А, точно… Ты чё хотел-то?
– Ты о Веронике что знаешь? Ну, там семья, муж ...
– Ника тебя интересует? – Андрюху трудно сбить с толку, но в его голосе Наум Евгеньевич почувствовал неподдельное удивление.
Нужно как-то объяснить свой интерес.
– Я фотографии недавно студенческие рассматривал, интересно узнать, как она устроилась в жизни. Ты же с ней работал. Или это давно было? – Наум Евгеньевич постарался придать своему голосу нотку равнодушия.
– Работал давно, а виделся недавно, – скабрезное хихиканье Андрюхи резануло слух Наума Евгеньевича. – Ника, я тебе скажу, она и в Африке Ника. Она думает, что всё у неё прекрасно. Три мужика от неё ушли, один, правда, сына ей оставил. Сын своей семьёй живёт, но с мамкой в контрах, не общаются они уже давно. Но её это, похоже, не очень расстраивает.
– Откуда у тебя такая приватная информация?
– Не сомневайся, информация, я тебе скажу, самая, что ни есть, натуральная, без примесей.
– В смысле?
– Ника мне всё рассказывает! – с раздражением воскликнул Андрюха, –я иногда навещаю её, что тут непонятного? Вот на прошлой недели со своей поругался, у Ники на ночь завис. Погреться к ней хожу, понимаешь? Ника, она тёплая. Женщина-борщ. А в постели такая затейница! Только долго вынести её невозможно. У неё ещё со студенчества на лбу написано «замуж хочу». До сих пор ничего не изменилось: наивная, беззаботная и безотказная. В каждом мужике видит мужа. Беспринципная она с нашим братом. Вот сейчас опять какого-то дурака обхаживает.
– Это она тебе сказала?
– Конечно, мы же с ней давние друзья-партнёры, – и опять скабрезный смешок, – сказала, чтобы я притормозил с визитами к ней. Сказала, скоро дожмёт этого мужика.
– Ладно, Андрюха, я же просто так спросил. Давай, пока.
– Пока, Наум. Я к тебе зятя-то подошлю?
– Подсылай.
Наум Евгеньевич подъехал к дому на служебной машине. Выходить из машины не торопился, а собирался с мыслями, готовил свою выдержку, что бы противостоять справедливому натиску жены и сына. Яшка, конечно, всё рассказал матери.
В квартире было тихо. Наум Евгеньевич, оттягивая время расплаты, прошёл в ванную, где не спеша помыл руки и охладил холодной водой лицо, также не спеша переоделся в домашнюю одежду, и только потом направился в кухню, откуда доносились хоть какие-то живые звуки. Жена стояла у кухонного стола, спиной к нему. Он подошёл к ней и попытался поцеловать в щёку, но она мягко отстранилась от поцелуя. «Ну вот, началось», – со страхом промелькнуло в голове у Наума Евгеньевича.
– Мила, я не знаю, что со мною было… Сейчас мне стыдно, хочется время повернуть назад, чтобы ничего этого не было в моей жизни. Прости меня, если сможешь. Всю оставшуюся нашу жизнь я буду искупать вину перед вами. Прости…
Руки жены замерли, спина напряглась, но она продолжала стоять спиной к мужу, не говоря ни слова.
– Мила, поверь, что всё это… несерьёзно было… – Наум Евгеньевич схватился рукой за лоб, – какую чушь я несу… Вот уж точно бес попутал.
Из комнаты вышел Яков, встал в дверях и сказал:
– Отец, мама ничего не знает, я ей ничего не сказал.
Жена медленно повернулась и ушла в ванную. Наум Евгеньевич слышал, как лилась вода из крана. «Плачет», – подумал он. Из ванной вышла жена, прошла в кухню и села за стол напротив мужа.
– Катюшка подарила мне крем-маску, чтобы я омолодилась. Двадцать минут надо, чтобы лицо в абсолютно спокойном состоянии было. Прошло только десять минут… пришлось смыть, – спокойно внешне, но с внутренним надрывом, сказала жена. – Рассказывай.
Рассказ Наума Евгеньевича был краток и правдив, слегка сдобрен оправданиями: бес попутал, мозги запудрились, усталость и напряжение требовали расслабления, но и классическое «старый я дурак».
– Я так понимаю, Наум, ты хочешь, чтобы я поверила, что совесть у тебя проснулась, а не инстинкт самосохранения сработал. Хочешь, чтобы я простила и забыла, и всё было, как прежде?
– Мила, да я понимаю, что это нелегко. Ты только не говори, что «ничего не вернуть» или «такое не прощают» …
– Да я и не собираюсь…
– Я думаю мне нужно тебе доказать, что сейчас я действую по совести, а не со страха. И я постараюсь, что бы ты мне поверила. А начну с того, что сейчас прямо, чтобы ты слышала, позвоню ей и скажу всё.
– Нет, Наум, не по телефону… ты же с ней сексом не по телефону занимался. Ты поедешь к ней, или пойдёшь… не знаю… и всё объяснишь при личной встрече. Это будет по-мужски.
– Мила, ты меня простишь?
– Нет, сейчас думаю, что не прощу. Но ничего предпринимать не буду. Я тебе отвечу, Наум, народной мудростью: поживём, увидим. Ты меня извини, но сейчас меня больше волнует Яша. И твой долг сделать так, чтобы он не пошёл вразнос.
Вечером Наум Евгеньевич долго сидел с сыном на балконе. Яков демонстративно показывал своё презрение к отцу, а отец это презрение признавал логичным, в чём открыто признался сыну. Свой поступок Наум Евгеньевич называл не иначе, как постыдным и недостойным отца и мужа. В итоге всё оказалось легче и проще, чем ожидал Наум Евгеньевич. Как только Яков понял, что родители остаются вместе и не собираются расставаться, он заметно успокоился. Отец понял, что для сына моральная составляющая родителей не так важна, как целостность их семьи.
– Яков, – осторожно начал Наум Евгеньевич разговор на особенно волнующую его тему, – ты бы лучше по-мужски мне всё высказал, чем такой пошлостью заниматься.
– Да мне и самому это не нравится … папа. Так получилось.
На следующий день предстояло объяснение с Никой. Ника открыла дверь с неподдельным удивлением, и игриво заговорила:
– Наумчик, почему не позвонил, а вдруг я не одна, – и напустила в глаза интригующего тумана.
«Я бы не удивился», – подумал Наум Евгеньевич, прошёл в комнату и сел на диван.
– Но я рада, я тоже соскучилась, – вдогонку ему, слегка писклявым голосом, проговорила Ника, и приземлилась рядом с ним на диване, распустив полы халата в китайском стиле, как крылья.
Наум Евгеньевич встал и пересел в кресло напротив дивана.
– Ника, – начал он уверенно, не испытывая к ней жалости.
Теперь он заметил и неестественную писклявость в голосе, и жеманность в действиях, и нарочито оголённые ноги. И его это раздражало. Он не мог представить что, что-то подобное допустила бы Мила, а ведь они с Никой ровесницы. Ника ещё больше оголила ноги и упёрла руку в бедро.
– Ника, ты меня прости, если какие-то планы у тебя на меня были. Не суждено…
– Понятно… – протяжно проговорила Ника, выпрямилась, поправила свой китайский халат в больших красных маках.
Наум Евгеньевич встал и направился к выходу.
– Вот скажи Наум, что во мне не так?
Наум Евгеньевич остановился и решил посмотреть на хозяйку этого настоящего, вмиг лишённого детской писклявости, голоса. Ника сидела на диване и в ожидании смотрела на Наума Евгеньевича. Она ждала ответа.
– Я не знаю, Ника, я не эксперт женских натур.
– Но, ты же мужчина, скажи, что вы цените в женщине. Вот у меня было три мужа, и все они возвратились к своим жёнам.
– Может, муж должен быть свой, родной, и тогда ему некуда будет возвращаться, только к тебе.
– Ты намекаешь, что на чужом несчастье своё счастье не построишь?
– Это народная мудрость, Ника. Как жизнь показывает, так оно и бывает.
– И всё-таки, скажи, что во мне не так.
– Да, наверное, всё так, только не ко времени. Всему своё время, Ника. Мы растём, взрослеем, стареем, а вместе с этим меняются наши интересы, пристрастия. Главное не поддаваться порокам. Мы сейчас с тобой в таком возрасте, когда в приоритете любовь к детям и внукам.
– К внукам, говоришь? Если внуки, то значит бабушка, а я не люблю старость. У меня два внука, а я этого стыжусь, мне они не интересны.
– Вот в этом и есть твоя беда, Ника.