Ночью снился эротический сон — обычное для тюрьмы дело. Снилась женщина, незнакомая, но очень желанная. Наверно, это был собирательный образ, эталон, идеал, женщина моей мечты. Что тут добавить?
Я целовал ее плечи и грудь, целовал волосы и шею, целовал глаза и брови. Как томимый жаждой путник припадает в знойный день к воде, так я, должно быть, взалкал губы. Я целовал их ненасытно, жадно, с упоением.
Потом мы слились воедино, стали одной плотью и я хорошо чувствовал каждую клеточку женского тела. Я был заворожен им, не иначе. Затаив дыхание, я погружался в глубину и едва только вошел, то сразу, как на грех, и растворился — без остатка, целиком… и будто заново родился.
Молодец был все-таки Адам. И правильно он сделал, что оставил ради Евы рай. Ничего-то он не потерял, ничегошеньки. Я мысленно благодарил Бога за то, что Он создал для человека женщину; и впрямь, должно быть, из ребра мужского сотворил, ладно все, да чудно получилось.
Так вот у нас с тех пор и повелось. И слава Богу!
А назавтра у меня был день рождения — 16 октября. И получилось, что сон в руку. Ближе к полудню к камере подошел дежурный помощник начальника тюрьмы Игорь Матвейчук — усатый хитрован. Зэки между собой звали его пластмассовым офицером. Матвейчук, когда что-то обещал, давал слово офицера, но слова своего он не держал. За то и нарекли пластмассовым. Зэки зря не скажут.
Матвейчук достал из-за спины букет из пяти красивых, нежно-алых роз и протянул через решетку мне.
— Держи, Смирнов, любимая женщина просила передать, а какая — ты уж думай сам. Чего не бритый? Ты, наверно, и забыл, что у тебя сегодня день рождения?
Матвейчука, пожалуй, выдает ехидный взгляд. У него не получается быть своим в доску. Я поблагодарил дежурного помощника начальника тюрьмы, мы обменялись с ним незначащими фразами, а мои сокамерники осторожно, с робостью вдыхали аромат цветов.
Для тюрьмы цветы — это что-то несусветное и контраст тут умопомрачительный. А букет из пяти прелестных роз и впрямь был сказочным, великолепным. И вообще розы — удивительные все-таки цветы: неприступно колючие и вместе с тем влекущие к себе. До чего изобретательна природа!
Я поставил розы на обшарпанную тумбочку, в импровизированную вазу — пластиковую бутылку с вырезанным горлышком. Там у меня уже стояли ворохом сухие листья. Я подбирал их изо дня в день, гуляя на прогулочном дворике тюрьмы. Бог весть, каким ветром заносило их сюда. Им и самим, наверно, было в тягость валяться на заплеванных, сплошь в окурках двориках тюрьмы, но, падшие, они олицетворяли для меня природу.
Листья обновляются из года в год и поколения людей сменяются друг другом век от века.
Воду розам каждый день менял и каждый божий день любовался ими. В сочетании с желтыми листьями розы смотрятся как вестники апокалипсиса. В их предсмертной строгой красоте внезапно появляется что-то пронзительное, словно крик сорвавшегося в пропасть человека.
