СТАРИК И ВОЛЯ
Глава вторая
Наш разговор за общим столом не был богат на долгие рассуждения и на душевные откровения. Чифирь пили все, кроме деда. Он сказал, что крепкий чай может вызвать у него сердечный приступ. Из нашего разговора я узнал, что одного из моих сокамерников зовут Лёхой по кличке «Дурь». Он уже второй раз привлекался за хранение и сбыт наркотиков, а второго звали Николаем по кличке «Кол», он был из касты мужиков, и на это раз привлекался к ответственности за нанесение тяжких телесных повреждений своей жене. Меня же, если честно, больше интересовала странное «погоняло» деда. Почему тюрьма дала ему кличку «Пенза»? Но спрашивать об этом сокамерника при всех и напрямую, было не по понятиям.
Покурив сигареты из «общака», мы разбрелись по своим местам. Я не стал загонять деда на «пальму», хотя по понятиям ему с его хулиганской статьей как раз и надлежало быть именно там.
- Спасибо, тебе, парень, - укладываясь на свое место внизу, поблагодарил меня дед.
- В тюрьме не говорят слова «спасибо», - укладываясь поудобней на «пальме», сказал я ему.
- Ну, извини меня тогда, - сказал дед.
- Извиняться в тюрьме тоже не принято, - ответил ему я. - Подогреешь того, перед кем виноват, сигаретами или чаем из своей передачи.
- Греть мне тебя нечем, - сказал дед, - Жены своей у меня давно нет. Чужие меня забыли, а сын мой сильно пьёт.
- Понятно, - сказал я. - Тогда ответь мне на один неудобный вопрос: почему тебе тюрьма такое погоняло присвоила.
- Ты про Пензу? - уточнил у меня дед?
- Да, про Пемзу или про Пензу – как твое погоняло пишется, мне без разницы.
- Мою кличку старший по камере сложил из двух слов, - продолжал дед. - Пенсия и пемза.
- Понятно, - сказал я. - Так ты в сознанке?
- Да, в сознанке, - ответил мне он. – Зачем же я тогда в тюрьму садился, если теперь стану вину свою отрицать? Я еще и сопротивление при задержании полицейскому оказал, чтобы годика два с гарантией получить.
- От долгов убегал? – попытался угадать я.
- От нищеты убегал, - сказал дед.
- Раве от нищеты люди в тюрьму бегают? – спросил я.
- А куда же еще в наше время от нищеты можно убежать? – спросил у меня дед. – Помню, когда я еще со своей молодой женой жил, так её отец, как осенью с дачи вернется, так в больницу месяца на три и ляжет. Из больницы выйдет, пенсию за три месяца разом получит, и на эти деньги вещь полезную для дома купит. А в наши дни в больнице долго не пролежишь. Прогонят.
- А из тюрьмы, значит, не прогонят? – спросил я.
- Пока еще не слыхал, - ответил мне дед.
- Ты, наверное, на широкую ногу живешь, дед, раз тебе раз тебе с твоей пенсии ничего скопить нельзя. - сказал ему я.
- Давай, сынок, я тебе все по порядку буду рассказывать, а ты сам решишь – широко я живу или узко. Родила меня моя мать одна. Без мужа. Отца своего я никогда не знал, и моя мать никогда о нем ничего мне не рассказывала. Учился в школе я плохо. Пока другие думали, сколь будет дважды два, меня мучила одна мысль: кто я, зачем я, и откуда? Кто был моим батькой, и почему он меня бросил. Почему он мою мамку бросил, это меня не волновало. Этого я понять еще не мог. Меня мучила обида за то, что батька меня бросил. А ведь я не урод и не слабоумный. Подойду, бывало, к зеркалу, смотрю на себя и очень красивым себе кажусь. Потом в мечтах своих стал разные истории придумывать про своего отца. Даже во сне стал видеть, как он бежит ко мне, но никогда не добегает. А сам я куда-то лечу. Так я и летал до восьмого класса, а потом пошел работать в завод. Выучился на плотника. Женился, начал выпивать. Уверенности в себе не имел. Начальству это нравилось, но жена от меня неуверенного сбежала к уверенному мужику. У того в его детстве отец был. Сына нашего она с собой забрала. Радости мне это не добавило. Зарабатывал я хорошо, еще мог подхалтурить. Начал я по чужим хатам скитаться. Но разведенкам не я был нужен, а мужик в доме. Отец для их детей. Но я сам зачем был их детям нужен? Я для них чужой мужик. Они о своих отцах тяжкую думку имели. Они и папой меня называли потому только, что их мать им так приказала. И матерей своих они ко мне ревновали. Одним словом, не сложилось у меня ничего и в чужих хатах тоже. Хоть и не бедствовал я в ту пору в деньгах, но скопить что-то при своей цыганской жизни у меня не получалось. Без друзей тоска, а с друзьями копейка в кармане не задержится.
- Это точно, - согласился я с дедом.
- Подошло, значит, мое время на пенсию выходить, - продолжил дед свой рассказ. - Насчитали мне на круг пенсию четырнадцать тысяч. Из них без малого пять тысяч за жилье, воду и свет отдай. Остается на еду и вино девять. С голоду не умрешь, но на похороны свои не скопишь. А на сына своего у меня надежды нет. Он деньги жене отдает, а те. которые не отдаёт, те пропивает. И не хочу я для его семьи обузой быть. Решил я сам себя деньги на свои похороны скопить. Изучил сперва закон, который гласит, что половина моей пенсии, пока я тюрьме сижу, будет перечисляться на мою сберкнижку. Потом стал думать: чтобы мне отчудить такое, чтобы меня годика на два в тюрьму упрятали. Думал- думал, да и придумал…
На этой фразе деда дверь в нашей камере с шумом отворилось. На её пороге возник корпусной инспектор.
- Беда нам с тобой, Иванов! - обратился он к деду. – Начальство требует, что тебя в камеру к первоходам перевели, раз ты сам у нас первоход, а я говорю, что молодые первоходы быстро из тебя клоуна сделать могут. Молодняк про уважение к старикам и слыхом не слыхивал. Что ты молчишь, Иванов?
- Прошу меня оставить в этой камере, - промямлил дед.
- Прошу, прошу, - недовольным тоном произнес корпусной, - Все вы только просить мастера. Оформи дед свою просьбу письменно и передай её мне. Не забудь указать причину. Здоровье, мол, и все прочее. Ручка с бумагой в камере есть?
- Все есть, - ответил корпусному старший по нашей камере.
- Всё у них есть, - сказал ему в ответ корпусной. – Санаторий тут у них. Развалились. Отдыхают. В правилах, между прочим, записано, что валяться на шконках в дневное время запрещено.
- Мы не в карцере, - ответил ему старший по нашей камере.
- Запрещено, - повторил корпусной инспектор.
- Запрети себя лаяться по любому поводу, - сказал корпусному наш старший по камере. – Тогда и мы днем валяться не будем.
- Иванов, - вновь обратился корпусной к деду. - Завтра, как звонок утром прозвенит, чтобы твоя челобитная была уже у меня, я начальству её передам. Чтобы ночью мне тут не орать! Смотрите у меня!
Когда дверь камеры за корпусным закрылась, дед продолжил свой рассказ.