Чтение книг полезная вещь, но опасная, как динамит.
В. Цой
Вступление:
В начале всей этой истории Писатель хотел издать книгу сам, потому что он такой писатель, который немного не вписался в систему. Писатель с голосом. Таких у нас не любят.
Я читала рукопись ночью с экрана телефона не в силах от неё оторваться. Думала так: ну, пробегу глазами пару страниц, завтра почитаю внимательно. А потом в шесть утра нашла себя в кресле, затекло всё тело, к тому же била дрожь от прочитанного. Мой отзыв Писатель получил тогда. Сразу. И этого было достаточно для нас.
Но для его книги была уготована другая судьба. Сначала её приняли к публикации. Это было здорово, это уже был успех. А затем она попала в длинный список премии «Национальный бестселлер». И тогда началось то, почему сейчас я набираю этот текст.
Сначала, признаюсь, недоумевала. Никак не могла взять в толк, почему же на действительно достойное внимания произведение выливают столько дерьма. Потом книга всё же попала в короткий список премии. Выиграть её, конечно, было не суждено. Слишком уж книга не такая, как надо. Но у меня остался странный осадочек. Настоящую победу, пусть маленькую, омрачили те, кто считают высказывание субъективного мнения критикой.
Возмущение не давало мне покоя всё лето, пока не приняла решение ответить всем сразу. По делу, разбирая и анализируя. Сначала бесформенная и бессодержательная идея превратилась в план статьи, но чем интенсивнее я размышляла, чем больше искала причинно-следственные связи, тем яснее видела, что проблема гораздо глубже. И гораздо серьезнее, чем мне казалось раньше.
Гидра поверхностных суждений, «экспертности» мнений, потребления ради потребления и «красивого» искусства настолько хорошо себя чувствует в нашем обществе, что мне, друзья, по-настоящему страшно. Вот об этом я и хотела бы поговорить, разбирая маленький роман «Пёс» Кирилла Рябова.
Классика и современность:
Меня довольно давно занимает вопрос, почему классическая литература в умах обывателей лучше литературы современной? Почему как только кто-то говорит: «я люблю классику» все вокруг проникаются к этому человеку чувством глубокого уважения?
Причем это явление не является исключительно литературным. Оно распространяется также на кинематограф, музыку, изобразительное и монументальное искусство. Это некая тоска по ушедшим временам или же попытка выделиться на фоне?
Я задавала этот вопрос множество раз, разным людям, особенно часто тем, кто позиционирует себя любителями всего классического. Самый распространенный ответ про музыку: «классическая музыка сложнее», самый популярный о литературе: «лучше написана». Железная аргументация, ничего не скажешь. Это примерно то же самое, что утверждать: «черный квадрат - произведение искусства, потому что он чёрный».
Давным-давно сформулировала другой вопрос, вопрос-продолжение всех предыдущих, вопрос-выстрел, вопрос, который по разным причинам ни разу не осмелилась задать. И теперь адресую его Вам:
Думали ли Вы когда-то, что Чехов, Достоевский, Шекспир и Джером К. Джером были современной литературой?
Современная литература редко становится классикой при жизни автора. Она обязана быть спорной, и ей всегда противопоставляют литературу классическую. Приведу один хороший исторический пример. Герман Мелвилл и его «Моби Дик».
Судьба автора, вкратце, такова: стал современным классиком, написав два монументальных произведения, входил в самые модные литературные сообщества своего времени, устал от них, переехал, написал своё лучшее произведение и, погребенный под толщей негативной критики, обрушившейся на «Моби Дика», исчез из литературной жизни. И больше не написал ничего крупного. Мелвилл словно прошёл путь из конца в начало. Начал с романов, затем, уже забытый всеми, писал рассказы и под конец жизни пробовал себя в качестве поэта. Великий классик отправился служить матросом на китобойном судне, а закончил грузчиком в порту и умер в глубокой нищете. Спустя полвека его произведение признают гениальным, включат в школьную программу, оно станет достоянием великой американской литературы.
А сколько было авторов, которых не вспомнили? Или таких, которых перемололи жернова времени? Быть Шекспиром в XVI веке мог быть только Шекспир. С увеличением процента грамотных количество Шекспиров на душу населения стремительно росло. Я уверена, что где-то в самых дальних и пыльных углах национальных библиотек лежат сокровища той когда-то современной литературы, которая могла быть слишком мрачной, слишком острой, слишком больной, слишком оригинальной, и ни один литературный археолог её пока не нашёл. Но найдет, вот увидите. И мы узнаем нового Мелвилла и преисполненные чувствами соучастия и тоски уткнем наши взоры в поэтические строки неизвестного доселе Пушкина.
А пока этого не произошло, давайте разбираться с тем, что есть. А есть у нас вечный спор условных эталонов и новшеств. Он актуален для любой сферы творческой деятельности. Будь то «полёт Валькирий», то «плач по жертвам Хиросимы», или «кто лучше Байрон или Евтушенко?», повестка не меняется. И до тех пор пока мы спрашиваем себя: «что увидел Болконский в небе Аустерлица?» или же пытаемся понять, почему великая русская литература сегодняшнего дня - Олег Рой, Дарья Донцова и Сергей Лукьяненко, мы находимся в пространстве со-создания. Мы - персонажи, мы - свидетели, мы - творцы. Давайте же ответственнее относится к этой роли.
Почему я люблю современную литературу:
Ответ настолько очевиден, что Вы удивитесь, прочитав его.
Современная литература говорит на одном со мной языке и описывает время, в котором я живу. Я узнаю людей, о которых она рассказывает, и нахожу подтверждения моим опасениям или опровержения измышлениям.
О тоске по временам было в одном фильме, снятом живым классиком Вуди Алленом. Называется он «Полночь в Париже», я думаю, центральная тема фильма - как раз тот волшебный магнитизм прошлого и та склонность человека идеализировать какие-то эпохи, напрочь игнорируя всё хорошее в своей. Как бы ни банально это звучало, но мы здесь и сейчас историю творим. Сидя на диване, надираясь в стельку по пятницам или высказывая мысли в форме, не допускающей существования альтернативного мнения, мы созидаем нашу реальность. И литература, словно Нестор-летописец, показывает нам, что мы тут наворотили. Хорошая литература она разная, многоликая и многоуровневая в своих смыслах и трактовках, но она всегда отражает время и нас с Вами в нём.
Хорошо об этом писал Чехов:
Человеческая природа несовершенна, а потому странно было бы видеть на земле одних только праведников. Думать же, что на обязанности литературы лежит выкапывать из кучи негодяев «зерно», значит отрицать самое литературу. Художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Ее назначение – правда безусловная и честная.
Так насколько же Вам не нравится время, в котором Вы живете, что прячетесь в освещенных свечами залах из романов XVIII века?
А почему Вам не нравится то, что пишут о Вас?
По какой причине Вы с таким остервенением нападаете на всё новое и острое?
А главное, куда мы все идём?
Сумрачные миры Кирилла Рябова:
Хороший анализ начинается за пределами произведения. Это утверждение применимо к любому произведению, будто то песня или театральная постановка. Вне произведения история, место, автор, его опыт, его взгляд на вещи и мысль, если мы допускаем, что она была. Кроме вышеперечисленного было бы неплохо ознакомиться и с другими работами автора, чтобы иметь хотя бы общее представление о том, какую тему он разбирает, чем он увлечён, на что именно он стремится обратить наше внимание. По порядку:
Кирилл Рябов - петербуржец, он родился в 1983 году. К моменту выхода своего первого романа уже был довольно известным прозаиком, его рассказы публиковали в разных литературных журналах, а независимое издательство ИЛ-music выпустило два сборника: «Сжигатель трупов» и «Клей».
Рассказы Кирилла, даже при всём на то желании, невозможно назвать однообразными, не смотря на то, что их легко разбить на три цикла.
В первом «юношеском» нас ждет абсурд, и смех, который он провоцирует, скорее защитная реакция психики, чем восприятие общедоступного юмора. Он написан ярко, метко, но довольно грязным языком. Однако, здесь Вы найдете рассказ, в котором у главного героя в холодильнике появляется говорящая голова Бродского. Почему Бродского? Ответ на этот вопрос спрятан во всех остальных рассказах.
Вторая серия - блокадный Ленинград, она о чувствах, о человеке и человечности в нечеловеческих условиях. Рискну предположить, что эта тема так или иначе постоянно занимает людей живущих и, особенно, пишущих в Петербурге. Мы воспитаны на историях о подвиге жителей нашего города. Я, например, каждый раз проходя мимо «коней Клодта», начинаю представлять, как дети тащили закапывать их во дворе Аничкова дворца, чтобы спасти от бомбежек . Были ли те дети сверхлюдьми? Даже если нет, они точно были лучше нас. Для меня этот мост напоминание об идеалах и ценностях, которые постепенно утрачиваю сама. Рассказы Кирилла в том числе об этом, от них очень больно, очень страшно, но их невозможно оставить недочитанными. Кирилл предлагает своему читателю пройти ускоренный курс психотерапии и в то же время напоминает, что существуют в жизни раны, которые никогда не затягиваются.
К третьей категории я бы отнесла те рассказы, которые стилистически очень близки к рассказам блокадного цикла, но описывают неприятную сторону современности. Именно они стали прелюдией к большому произведению. В них, пусть иногда немного неуклюже, но, в целом, точно Кирилл начинает описывать мир, за которым много лет незаметно наблюдал. Он вновь и вновь показывает нам, что «На дне» это здесь и сейчас. Вы не найдете ни одного happy end’а, не встретите счастья и не приобретете ни одного нового знания. Но, если позволите себе пройти по мрачной пустоши, где на Вас со всех сторон будут глядеть неприкаянные души, я уверена, Вы что-то поймете для себя. Что-то важное. Что-то своё.
Давайте обратимся к первоисточнику. К сожалению, Кирилл непопулярный писатель, найти о нем пару-тройку статей довольно трудно. Приведу несколько цитат из двух его последних интервью:
«…радость, счастливая любовь для литературы не очень-то годятся. Слабое топливо. Это, конечно, не значит, что, например, я специально выискиваю какую-то чернуху в жизни, чтобы потом про это писать. Это не так. Это просто моё мироощущение. А литература во многом - терапия, эскапизм даже в какой-то степени»;
«…Правда, эмпатия в итоге может интересным и неожиданным образом трансформироваться. И читатель может подумать, что какой-нибудь писатель, да тот же я - садист и чернушник»;
«-…то есть в каком-то смысле обреченные люди? Почему именно они Вам интересны?
- Не то чтобы обреченные. Люди на грани. На острие бритвы. В таких людях жизнь кипит, хотя им кажется, что они мертвы. Но это не так»;
Пёс:
Вопрос «о чём эта книга?», который в бытность мою продавцом книг слышала множество раз, поверьте, бесит до сих пор. Никогда не понимала, чего именно от меня хотят. Наверное, краткого пересказа содержания. Попробую. Так о чём же «Пёс»?
Перед нами произведение с динамично развивающимся сюжетом, центральной фигурой которого становится отнюдь не деятельный и не активный персонаж. Бобровский убит горем. У Бобровского нет сил даже на то, чтобы заплакать, но жизнь, которая всегда продолжается независимо от того, хотим мы того или нет, изо дня в день словно кричит Бобровому «беги!».
Так, всего через три дня после похорон жены, Бобровского начинают преследовать коллекторы. Не успевая придти в себя от неожиданных неприятных новостей, он узнает, что в обозримом будущем станет бездомным. Нужно что-то делать, но кажется, всё уже предрешено. Вплоть до того, что «злой» коллектор спонтанно решает «ускорить» процесс, а в квартиру, где Бобровский рассчитывал прожить хотя бы неделю, брат жены приводит рабочих.
Бобровский в руках судьбы, которая водит его странными тропами, то в торговый центр, где он встречает психолога и бывшую коллегу по работе, то в промзону к бывшему сослуживцу, который отказывается брать его на работу, считая, что Бобровский слишком для неё хорош. Затем он отправляется на кладбище к свежей могиле жены, из которой «злой» коллектор уже извлёк тело.
Люди проходят сквозь Бобровского или это Бобровский проходит сквозь них, я не знаю, но впечатление складывается такое, что ничего случайного нет. И автор складывает пазл, кажется, не глядя. Все связаны со всеми. Мир из огромного становится крошечным и Бобровский в нем, очевидно, лишняя деталь.
Сказать, что этот роман «остросюжетное произведение» нельзя, но то, как день ото дня судьбы персонажей переплетаются между собой всё больше, сложно не заметить. Сложно не втянуться в ритм повествования, где действия сменяют друг друга, как кадры диафильма, а автор не уделяет большого внимания описанию мелочей, предпочитая точные и размашистые мазки.
Это произведение необычно хотя бы тем, что его протагонист совершенно не таков, каким мы хотели бы его видеть. И не таков, каким он должен быть по законам жанра. Второй компонент - это, конечно, противопоставление скоростей повествования и существования главного героя. И третий момент в том, что некого внятно озвученного морально-этического вопроса в романе нет. Кирилл Рябов оставит Вас наедине с собой, не спрашивая понравилось ли Вам, или «что Вы об этом думаете?», он не предложит Вам разговор, потому что он уже всё сказал.
А что сказал, это уже совсем другая история.
Версия:
Сейчас я перечитала роман четвертый раз. Думаю пятый и шестой тоже будут. Конечно, я - преданный фанат творчества Кирилла, Но, поверьте, не настолько. Просто эта книга заставляет меня чувствовать и думать, оглядываться, наблюдать и стыдиться. Я каждый раз нахожу в ней что-то, что упустила. Смотрели мультик WALL-E? Чтобы увидеть всякую мелочь и разгадать все отсылки, его нужно посмотреть раз пять, не меньше. С «псом» та же история.
Если позволите, я начну с конца. А в конце, на обложке нас ждет аннотация, которая заканчивается словами: «Впрочем всё это для того, чтобы, пройдя подводными норами мрачной иронии, вынырнуть к свету и надежде». Мне бы очень хотелось познакомиться с человеком, который это написал. Уж очень любопытно что за «подводные норы» он имел ввиду, но гораздо интереснее другое. Какая надежда, какой свет, если наш побитый и измученный герой в конце концов умер?
Хотя после первого прочтения остается именно такое ощущение. Мы, следившие за всеми перипетиями истории, словно выдыхаем, поняв, что на этом всё. Скажите, как получилось, что смерть из пугающего и неотвратимого неизвестного превратилась в надежду? Бобровский, безусловно, своё отмучился. И мы верим, что где-то, куда наша нога ещё не ступала, где-то за чертой исхода, всё должно быть хорошо. И Кирилл нам это показывает, используя избитый приём: ночь, луна, избушка и Настасья, которая его ждёт. Зачем?
Пока оставим риторические вопросы. У нас в руках книга, если мы допускаем, что нам что-то хотели сказать, значит все ответы в ней. О сюжете я уже рассказала, перейду к мыслям, гипотезам, предположениям и высказыванию оных.
Кто такой Бобровский вообще? Сейчас я думаю, что он - пародия. Он в некотором смысле плевок и вызов. Недаром Кирилл сам шутит: «Ему хотелось сказать «Рита, я Бобровский»», потому что, если пушкинский Дубровский - бандит в сияющих доспехах, то Бобровский - ангелочек в единственных брюках, которые треснули на заднице.
Но вот какая интересная штука происходит, Бобровский не вызывает жалости. Вроде бы мы не черствые люди, и тот град разнообразных несчастий, которые на него обрушились, должен заставить нас сопереживать, проникнуться к нему симпатией. Но чем дальше, тем выше градус ненависти, который он вызывает. Бобровский создан, чтобы нас раздражать. Как довольно метко заметил какой-то из «критиков» романа, Бобровский никакой.
Однако мы не привыкли к таким персонажам, точнее наоборот, мы привыкли к ним настолько, что нам безумно странно, когда кто-то обращает на них внимание. Бобровские в метро, Бобровские в магазине, Бобровские идут по улице с опущенными плечами, Бобровские не смотрят в глаза, Бобровские - это тени, которые не нужно замечать, потому что их никогда не станет меньше. Они - шум города, трамвай номер сто, который проходит под окнами раз в десять минут, заставляя позвякивать бокалы в серванте.
Кроме Бобровского у нас есть ещё несколько персонажей. И они, объективно, ярче и интереснее того, за которым автор заставляет наблюдать. Например, мне не хватило Германа, его человеческие метаморфозы могли бы быть гораздо занимательнее. Мне даже хочется верить, что в змеях могут просыпаться совесть и человеколюбие, но Кирилл молчит, тем самым давая понять: «не в этой жизни».
В качестве противовеса бездеятельному Бобровскому у нас есть туповатый, но очень энергичный Игнатьев. Игнатьев буквально не знает куда себя деть, у него внутри ядерный реактор, но что бы он ни делал, всё время получается что-то не то. Поэтому совершенно неудивительно, что, когда Бобровский и Игнатьев сталкиваются в первый раз, Бобровский оказывается сильнее. Да, он избит, он унижен и потерян, но ему не страшно, ему абсолютно наплевать. А Игнатьев, спец в запугивании, остается ни с чем, он и бьет-то от бессилия, он забирает последнее от безысходности. И даже это не действует.
И вот Игнатьев едет к ключевому персонажу книги. И это, если приглядеться, практически точная копия Бобровского, только в юбке. Игнатьев снова сталкивается с равнодушием, с пустотой, которая может жить внутри человека. И он зол, а ей наплевать. Хотя она признается ему, что ей страшно сойти с ума, но делает она это так, что этим словам не веришь.
Заметили как много «наплевать» вокруг? Стаканчик из под кофе валяющийся рядом с урной, девушка плачущая на остановке автобуса, жизнь других она нас как бы не касается. И нас не касается Бобровский, пусть будет, где угодно, только не в Литературе. Мы читаем и кричим: «сделай уже что-нибудь!», а он плывёт, медленно и печально, как бумажный кораблик по бензиновой луже.
Кристина? Она где-то там за дверью квартиры, адрес можно найти в интернете. Но я бы туда не пошёл, нет, я не такой. И даже когда автор их сталкивает вместе, получается квинтэссенция безразличия. Она его не видит. Она давно не видит мужчин. Бобровский же отмечает, что она красивая, но в нём, хотя он не стар и не болен, ничего не шевелится. Он объяснит себе это преданностью к жене.
О жене сказано очень мало, мы можем её только воображать. В самом начале Кирилл описывает её так: «Бобровский старался не думать, что будет завтра. Или через месяц. А жена только об этом и думала». Настя - типичная русская женщина. Она планирует, ищет лазейки, думает наперёд и старается контролировать всё происходящее, и, вовлеченная в эти процессы, превращает свою жизнь в кошмар. Она до того отчаялась, что взяла кредит, а автор нам ещё несколько раз скажет о том, что они никогда-никогда не брала кредитов. Так вот она возьмет кредит на то, чтобы воспользоваться эфемерной возможностью сделать жизнь лучше.
Лучшая жизнь? На сцене проявляется Телегин. Шебутной мужичонка, который поставил рабство тех, кому нечего терять, на поток. Внутри свой конуры, которая гордо называется офисом, он божок, он встает в позу победителя и верит, что космические потоки помогут ему вылезти из клоаки. Чтобы не быть последней сволочью, он отказывает Бобровскому в работе. Не все работы хороши.
Невозможно назвать Телегина плохим человеком, или подлым, или противным, он - птица бреющего полёта. Проститутка едет к нему на маршрутке. Проститутка, которой всё равно со сколькими мужчинами спать за раз. Потому что ей фиолетово. Она перешла черту.
И Бобровский тоже. Сказать, когда это точно произошло, не может даже автор. Но он показывает, что к этому давно всё шло. И здесь я бы хотела обратить внимание на Марченко. Марченко, который приходит в больницу и пьет в три горла. Хороший, в целом, нормальный мужик. Только повесился 8 марта. Он не смог. Не вынес. Он сломался, не приспособился, не выжил. Но отчаянно хотел, чтобы его запомнили, пусть как того, кто испортил праздник. Или он даже не думал об этом, а просто перепил, роли не играет. Сколько Марченко повесились, утопились, сгорели? А сколько адекватных людей хрустнули по хребту, но не нашли в себе внутренних сил на то, чтобы покончить с собой? Потому что «уйти» - это поступок.
На поступок Бобровского провоцирует изобретательность Игнатьева. Какое интересное противоречие, не так ли? Игнатьев не способен сдать профессиональные экзамены, но удивительно смекалист, выдумывая подлянки для своих жертв. Не будем акцентировать на том, что труп на жаре разлагается и невыносимо воняет, лучше подумаем почему именно этот акт насилия возымел действие.
Кто для Бобровского жена? Причём такая, которая всё ещё не выставила его непутёвого за дверь, хотя он настолько апатичен и беспомощен, что в умах окружающих перестал быть полноценным мужчиной. И мы воспринимаем его скорее мешком с костями, чем человеком, хотя по ходу повествования узнаем, что он способен на подвиг, что зарабатывать, если нужно, он умеет и работы не боится. Невероятно, но уже с первых страниц мы знаем, что и чувство собственного достоинства у него имеется. ЧОП - дно. Он готов голодать, он готов уйти, если его выгонят, он готов к тому, что жена будет ему изменять, его скорее удивляет, что она ещё не начала. Но только не ЧОП. Деградировать он не хочет.
И вот Игнатьев выкапывает труп. Тело человека, от потери которого Бобровский не успел прийти в себя, его последней соломинки, исчезнувшей, как всё в жизни, нелепо и внезапно. Игнатьев не прогадал с болевой точкой, но даже для него это было несколько чересчур. Но тормозов уже нет ни о кого. Помните мужика, превратившего свою машину в груду металлолома?
Город плавится на жаре, весь мир вокруг растворяется, все постепенно сходят с ума окончательно. С точки зрения автора в людях на грани кипит жизнь. К ним приходят сумасшедшие идеи, последние, отчаянные. Что может быть отчаяннее лопаты и кладбища? Что может быть отвратительнее предательства собственных принципов? Но в безумном танго безысходности Игнатьев копает и едет, какая ирония, к Кристине, а Бобровский начинает злиться, оба дышат из последних сил. Этот импульс станет для Бобровского последним.
Только проходящий мимо Митин подумает: «Нихуя себе. Ну ни хуя же себе!»
Митин же сам по себе - продукт времени, у него есть место в жизни, и он крутится. Как в рекламе ботинок, мы крутим этот мир. Митина нисколько не интересует помощь людям, но он готов её оказывать за процент. Улавливаете? Он сделает доброе дело, но сначала заплатите, а если нечем, тогда забудьте его номер телефона. И то, что он при этом не делает ничего дурного, действительно отвратительного, не позволяет поставить его на одну ступень с Германом. Хотя они, однозначно, одного поля ягоды. Маленькие злющие пираньи. Но почему мы воспринимаем это как нечто само собой разумеющееся?
Итак, кто ещё остался? Сложно придумать более скучную кальку на родителей жены, чем та, что использовал Кирилл. Муж подкаблучник, жена стерва. Кирилл даже описывает их нарочито типичными, до боли узнаваемыми, используя эпитеты и метафоры, которые в ходу в бульварном чтиве. Когда читаю эти описания, передо мной встают сцены из дешевых сериалов на НТВ. Или из безобразных отечественных мелодрам, где актёрам платят настолько мало, что они не утруждают себя игрой. Но как и от актёров, так и от родителей в этой истории не требуется много, они статисты. Их работа ехидно поинтересоваться: «это ли Вы считаете правильным?»
У родителей, как положено, два отпрыска, один из которых очевидно тот самый урод в семье. Сын - свет в окне, дочь же - неудачница. Неправильно вышла замуж, детей не родила, и самое в ней отвратительное то, что она не сволочь. Потому что братик её родненький - тварь, каких поискать. Он гнида. Но именно рассказывая о нём, автор говорит: «еда его утешала». Проходная фраза. Описательная. Но я начинаю спрашивать себя: «а что утешает меня?» - или: «а Игнатьева что утешало?» -, потому что Бобровский безутешен.
И я продолжаю спрашивать себя, какой такой свет увидел автор аннотации? В конце тоннеля, очевидно. Мрак и чернота. И сквозь это холодное отсутствие всего душеспасительного Бобровский мчит на раздолбанной девятке. Мавр своё дело сделал, Мавр может уходить.
Кстати, не только он. Кристина тоже. Все умрут. Ни сейчас, так завтра. Справедливо ли это? Нет, это никак, это по боку. Есть в истории один момент, довольно яркий. Когда Бобровский приезжает к Кристине, чтобы забрать тело жены, по ходу разговора мы понимаем, что Кристина уверена, что каждая собака в курсе, чем она зарабатывает, а Бобровский наивен, не смотря ни на что. И я выделяю этот момент не потому, что Бобровский перед нами предстает в неком новом свете или Кристина удивляет, в этом диалоге столкнулись два типа мышления, две формации человека. Переломанный человек прошлого, который не сумел побороть в себе идеалистический взгляд на вещи, и принятие нового через боль и агрессию направленную в себя. Апатия и самоуничтожение порожденные внешним миром.
И чем больше я вдумывалась в это произведение, тем яснее мне виделось, что сюжет это некая обманка, фантик, которым пошуршали, да только конфетки в нём нет. Ужасы истории Бобровского ничто в сравнении с тем кошмаром, о котором нам говорит Кирилл. Я бы даже сказала кричит со страниц своего романа.
А мы так привыкли приподзакрывать глаза, верно? На то, что закрывают заводы и фабрики, деньгами измеряется ценность человеческой жизни, и есть такие жизни, которые по каким-то неясным причинам становятся ценнее. Может быть, просто потому что они более платёжеспособны?
Вам не нравится то, что показывает телевизор в романе? Да, Вы и в жизни его, конечно, не включаете, потому что это концентрат запредельного идиотизма. Но что есть телевидение, кроме мощной пропагандистской машины? Это отражение вкусов и запросов общества. У нас есть запрос на мрак, ужас и абсурд. Причём желательно такие, которые мирили бы нас с тем, от чего болит душа, хотя глаза-то уже закрыты и заклеены. Как писал немецкий поэт Энценсбергер «…недавно король объявил,/что уверенно смотрит в будущее» (пер. С. Гинзбурга), только король был совершенно слепой, так как власть в государстве захватили одноглазые.
И мне страшно, действительно страшно от того, что надежда она где-то там, от того, что апатия победила здравый смысл и всяческие поползновения к переменам. Не смотря на то, что действие романа разворачивается в наши дни, он заставляет нас оглянуться назад, потому что там все ответы.
Миллионы Бобровских маршируют по Невскому проспекту (или какому угодно центральному проспекту города) в сиянии неоновых вывесок, рядом с ухоженными фасадами исторических зданий, во дворах которых, на стенах миллион «маячков» и нелегально вырубленных окон. А за окнами жизнь. Перед магическим экраном, который говорит: «нет-нет, у тебя всё ещё, если ни хорошо, то нормально». И Бобровские несут транспарант «Да здравствует новое время!»
Закончилось ли старое, вот в чём вопрос. То самое старое и кровавое, которое помню я: ларьки с решетками, мрачные люди, бесперспективняк, когда весь мир катится чёрти куда, да только сделать ничего не можешь. А советские бетонные животные на детских площадках неслышно плачут.
Критика на критику:
Я могла бы написать целый трактат о романе Кирилла по объему даже больший, чем собственно произведение, разбирая на атомы фразы и даже отдельные слова, но в этом ли суть критики?
Сначала я хотела пройтись по критике на «Пса» детально, сыграть на противопоставлении, но, когда уже начала писать этот текст, поняла, что заниматься этим не стану. Причин две. Первая в том, что мне по факту не интересно ввязываться в споры о вкусах. И, во-вторых, главный вопрос, который меня действительно занимает: «а что такое, собственно говоря, критика?», а точнее «почему и в какой момент высказывание мнения в формате нравится/не нравится стало называться критикой?»
Полагаю, это некоторым образом связано с появлением интернета. Тут каждый сам себе историк, сам себе медик и сам себе критик. И со временем высказывания стали очень популярны. Помню, как в ВК появились комментарии и многие знакомые с упоением начали писать под каждой фотографией, словно до этого не было никакой возможности сказать, что думается. Вероятно, так люди подкармливают чувство собственной важности, не знаю. Но, когда такого рода вещи происходят в сфере искусства, меня лично это очень задевает.
Ещё помню, как зачитывалась статьями Белинского, Дружинина и Чернышевского. И, честно сказать, ожидала чего-то похожего в качестве реакции на произведение Кирилла. Но самый честный и отражающий действительность отзыв на большое, не побоюсь этого слова, произведение был коротким и резюмировал: «…мрачняк надоел при всём уважении». И я ни в коем случае не хочу обидеть автора этих строк, мнения могут быть любыми, а то, что «Пёс» скорее будет не нравиться, чем наоборот, сразу было ясно. Да, и надоевший мрачняк, тоже понятен. Просто, я, клянусь, не понимаю, как и когда реагирование стало важнее размышлений. Мне понадобилось несколько прочтений, чтобы увидеть детали, которыми наполнен роман, и ещё одно сверху, чтобы попытаться написать о нём. Но Вы, уважаемые коллеги по цеху, историки, критики и все прочие, считаете адекватным отзываться о чём-то в оскорбительной для творца манере и быть уверенными в том, что поступаете правильно. Но, я повторюсь, это ли Ваша задача?
В моем книжном стеллаже есть пара десятков книг, которые там просто стоят, я их открывала пару раз и закрывала обратно. Какие-то из них мне принесли, какие-то купила сама, но в итоге не прочитала. И, если честно, вряд ли стану. Давайте возьмем живой пример. Я терпеть не могу Гоголя. И объективно, я прекрасно понимаю, что Гоголь - великий классик, что внёс много нового и оригинального в Литературу, но…моё «но» очень простое: не могу и всё. Для меня чтение Гоголя, всё равно что есть овсянку разваренную до соплей без сахара, соли и молока, одним словом - мучение. Но ведь я же не ору на каждом углу «фу, Гоголь! как Вы можете это читать?», а вежливо молчу. И так не только с Николаем Васильевичем, так со всем.
Или другой показательный пример. Я считаю, что «Мастер и Маргарита» худшее произведение Булгакова, а достойной внимания в нём только вторую главу. Я могу аргументировать свою точку зрения. Могу спорить обоснованно, и скорее всего выйду из спора победителем, потому что когда-то давно провела небольшое исследование по теме. Но я не критик, а если бы и была, отбросила бы моё личное отношение к тексту и постаралась бы объяснить феномен «Мастера и Маргариты» максимально беспристрастно, собирая информацию и углубляясь в контекст исторического момента, о котором идет речь.
И снова вопросы: если Вы пишите, пусть даже не критику, а отзыв на произведение, попавшее в длинный список довольно престижной премии, может быть, стоило чуть ответственней подойти к вопросу, постаравшись понять что именно увидел человек, который номинировал его? В чём смысл писать «плохо/хорошо» в данной ситуации? Не Вы ли должны были объяснить простому смертному, что литература бывает разной?
И, может быть, я не стала бы задавать вопросы и возмущаться, если бы в других сферах искусства не происходили подобные ситуации. Но «поверхность» под ручку с «реакцией» везде. Будь то полотно или скульптура, или даже песня по радио. И в свете этих тенденций будущее мне видится страшным и чёрным. Вместе с правильной критикой, не той которая осуждает, а той, которая объясняет произведения, уничтожается и искусство в целом, так как народу редко нравится что-то, что показывает ему каков он есть.
Мы живём во времена, когда, чем быстрее ты бежишь, тем ты успешнее, большая литература, если не объяснять и не доказывать её ценность, обречена на смерть. Литературу уже заменил постинг. Рассказы заменили миниатюры, и не потому что мы идём по пути чеховской краткости, а потому что перешли в режим экономии времени. В том числе поэтому простые люди, читая отзывы в предлагаемом нашими критиками формате, чаще всего изначально предвзято подходят к чтению. И если на один спорный и сложный роман пять человек написало «мрачно, не нравится» и только один постарался понять и объяснить, вероятность прочтения текста сводится к нулю. Этого ли Вы хотите?
Что-то вроде заключения:
Я вот встал на биржу труда. Заполнял анкету. Там есть графа «Профессия». Я подумал: что здесь нужно указать? Чем я занимаюсь по жизни? Написал - «Писатель». Когда эту анкету взяли, женщина очень удивилась и сказала: даже не знаю, что Вам предложить, профессии-то такой нет…Но я её успокоил, сказал, что могу ещё подождать.
К. Рябов (из интервью)
За окном декабрь, классический Питерский декабрь, пронизывающий до костей, серый и ветреный. Низкое небо, нависающие над головой провода, голые деревья, бесснежье - всё это наводит тоску. Хочется сбежать, завернуться в одеяло и спать до мая или, в крайнем случае, налить поллитровую кружку чая с лимоном, спрятаться в самый дальний уголок дивана и смотреть слезливое кино. Или читать Кирилла.
Потому что он пишет об этом городе. Об этих людях. О времени, которое здесь застыло. Мы живем в городе-витрине, который обязан принимать туристов и быть удобным дня них, заодно показывая как у нас тут всё расп*здато. Однако, путешествуя по городу в раздолбанных маршрутках, невольно замечаешь, что городов несколько, несколько реальностей, несколько уровней приемлемого. То, о чём пишет Кирилл, находится там, где бродят обычные люди, тащат пакеты с продуктами на десятый этаж пешком, где по подвалам рождаются потомки послевоенных завезенных в санитарных целях кошек. И эта жизнь Вас встретит в любом дворе любого исторического здания, а чем дальше от истории, тем активнее она будет набрасываться на Вас из каждой щели. Стоит ли об этом читать - Ваш выбор. Но пусть он будет Вашим.
Вспомнилось, в начале нулевых был очень популярен писатель Сорокин. Все только и говорили: «почитай-почитай!» Я открыла его книжку всего один раз и не прочла ни одной целой строки, потому что на меня накинулся текст, в котором нарочито крупно автор посылал меня на три известных буквы. Не могу судить о его литературном таланте или силе оказываемого воздействия, но знаю точно, что читать что-то, что общается в такой манере - выше моих сил.
Но, если есть на свете книга, которая меня никогда не пошлёт куда подальше, - это книга Кирилла. Причём любая. Хотя бы ради этого их стоит открывать. Ну, а дальше всё по классике: шикарный язык, оригинальная манера повествования, множество литературных отсылок и ещё куча всего, что можно было бы отнести к признакам хорошей Литературы. И да, за этим пресловутым мрачняком очень много надежды, потому что автор - идеалист и романтик. Увидеть нетрудно, нужно только захотеть. Уместилось ли в этом абзаце всё, что хотела сказать?
Когда только планировала текст, хотелось последней фразой написать: «Бобровский - это я!» И вот дошла до конца, но, как ни стараюсь, к этой фразе никак не привести, по крайней мере у меня не получается. Поэтому:
Каждый день из зеркала на меня смотрят два печальных глаза, в которых читается: «Да, Лушникова, Бобровский - это ты».
Санкт-Петербург.
Октябрь-Декабрь 2020.