Вы правы. Последние модные коллекции, фильмы и даже научные открытия не сравнятся с достижениями 20-летней давности. Объясняем, почему так происходит.
В последнее время вы заметили странную закономерность: музыкальные радиостанции включают исключительно какую-то дрянь. Новые артисты с непроизносимыми именами поют одни и те же три песни с миллионом разных названий. Вы раздраженно нажимаете кнопку переключения волны и попадаете на других новых артистов, поющих в другом жанре, но все равно одни и те же три песни. Нервный серфинг радиоволн продолжается до тех пор, пока вы не натыкаетесь наконец на нормальную песню. Например, пинк-флойдовскую Another Brick in the Wall (вышла в 1979 году). Или ву-танг-клановскую Ain’t Nuthing ta F’ Wit (вышла в 1993 году).
Все в порядке, вы не одни. Похожую закономерность заметил за собой весь мир.
В своей недавней книге «Злые гении: Разрушение Америки» публицист Курт Андерсен отмечает следующее: последние по-настоящему новые музыкальные жанры появились тридцать или более лет назад – имеются в виду хип-хоп и то, что принято понимать под словом «рейв» (танцевальная электроника). Это утверждение вызывает инстинктивное отторжение – не может быть! А как же... Здесь виснет пауза. А как же – что? Грайм или, извините за выражение, мамбл-рэп? Даркбасс или глитч-соул? Все это либо девиации существующих жанров, либо выдумки последних уцелевших после восстания машин музыкальных критиков. Или и то и другое.
Музыкой дело не ограничивается. Мужской уличный фэшн последние два десятилетия живет в зацикленном двухфазном режиме «камуфляж или цветочки». Про кинематограф и так все всем понятно – два последних десятилетия максимальную кассу в мире неизменно собирают сиквелы, ремейки, сиквелы ремейков и ремейки сиквелов. Телевидение, на первый взгляд, в последние годы мощно ломает все барьеры, но тут тоже есть нюанс – бюджеты и престиж сериалов, безусловно, выросли, но доминирующим жанром, как и полвека назад, остается семейная драма. Под каким бы псевдонимом она ни выступала: «Клан Сопрано», «Острые предметы» или, может быть, «Тобол». Это тоже может показаться поспешным утверждением, но ответьте себе на простой вопрос: какое последнее выражение киногероя вы начали регулярно использовать в повседневной речи? «Водочки принеси, мы домой летим» («Брат 2», 2000 год)? «Хомячков я с детства отлюбил» («Мама, не горюй», 1998 год)? «Прости меня, Васенька, дуру грешную»? Это было четверть века назад. Культура встала на паузу.
У читателя, возможно, возник вопрос «Ну и что?». Новые песни, как известно, все равно пишут только те, у кого старые плохие, а ностальгия – безобидная и даже милая штука. Вышеупомянутый Курт Андерсен подробно объясняет, что дело не в песнях: на паузу встало все, кроме роста производительности иксбокса и айфона, а также роста благосостояния Цукерберга и Безоса. Прорывные научные открытия, рост персональных доходов людей, не входящих в верхние полпроцента, рост ВВП практически во всем мире, кроме Китая и Эмиратов, – все это и многое другое в последние двадцать лет сначала замедлилось, а потом и вовсе практически остановилось. Будущее перестало сиять, манить и обещать. Стремиться туда стало неинтересно – все равно будущее сведется к дополнительной камере в айфоне и дополнительному триллиону на счете Безоса. А поскольку настоящее замерло, наш общий «Делореан» как-то сам собой отправился вперед в прошлое. Где поют знакомые песни, Иван Васильевич все никак не поменяет профессию, а смешной телепередаче Comedy Club как-то незаметно исполнилось семнадцать лет. Собственно, Андерсен в своей книге проводит прямую параллель между захлестнувшей Америку (и весь мир) ностальгией по старым добрым временам и лозунгом Make America great again, приведшим Дональда Трампа к президентству. Несколько десятков миллионов человек захотели как-нибудь обнулить последние двадцать (а лучше сорок) лет и чудесным образом вернуться во времена, когда по телевизору не показывали чернокожих людей, женщина знала свое место, а песни были какими-то особенно задушевными.
Тем временем в 2020 году всему миру стало одновременно и резко понятно, что будущее только притворялось скучным и предсказуемым местом, где и делать-то особо нечего. Мы думали, что оно наступит как-нибудь постепенно и нежно, обволочет нас покровом дорогих и одновременно почти бесплатных аудиовизуальных развлечений, унесет к звездам в блаженной нирване, как заплывших жиром землян-эпикурейцев из мультфильма «Валл-И».
Вместо этого будущее стояло прямо за углом, пряча за спиной кастет (на самом деле смертельный вирус, но лучше бы, право слово, кастет).
О жизни в этом наступившем будущем и о том, что будет дальше, мы говорили на этих страницах почти весь последний год – повторяться не хочется. Обратим внимание на другое: во время второго карантина, следующего за периодом тревожного затишья после первого карантина, вам уже не очень хочется слушать старые песни. Убаюкивающий комфорт, растянутый до состояния дурной бесконечности, превратился в пытку. Диджей, включи уже что-нибудь новое, а?! Как это «нет нового»?..
Вопреки распространенному мнению, в мандаринском диалекте китайского языка слово «кризис» не состоит из иероглифов «опасность» и «возможность». Точнее, с «опасностью» (вей) все так, а вот второй иероглиф «цзи» означает «перемены» – то есть никакой «возможности» в оригинале нет. Тем не менее именно во время опасных перемен многим из нас вдруг стало понятно: в настоящем вдруг стало неуютно. В прошлое вернуться уже нельзя – мир прежним не будет. А с будущим нужно срочно что-то делать, потому что второй раз неожиданно получать от него по голове дураков больше нет.
К чему конкретно приведет эта решимость, пока неясно – что бы мы ни говорили сами себе по утрам перед зеркалом, в наших индивидуальных силах находится не так много. Пока покореженная глобальная экономика будет приходить в себя, пока мир будет разбираться с производством, доставкой и распределением вакцины, пока мы научимся жить в наступившем будущем, – скорее всего, ни о каких карьерных рывках и фантастических прорывах речи не будет еще долго, и зависеть они будут не от нас.
Зато от нас зависит перезагрузка глобальной массовой культуры. В карантинах прекрасно пишется. Под ударами оборзевшего будущего в голову приходит то, что никогда не пришло бы еще год назад. Это отработанный механизм и известное свойство человеческой психики: Шекспир написал «Короля Лира» во время чумного локдауна. (Наши современники, правда, во время локдауна пока научились писать одноминутные песни для тиктока, но эпидемия на момент написания этих строк еще далеко не закончилась.)
Сейчас самое время написать/спеть/снять то, что вы всегда хотели, но находили себе множество убедительных причин не делать. Кинематограф боится финансировать блокбастеры (их по-прежнему негде показывать) и охотно запускает в производство небольшие дешевые сценарии, у которых намного больше шансов окупиться в прокате. Новый стриминговый сервис, ищущий концепции сериалов, открывается, кажется, каждую неделю. Продажи книг (правда, в Америке) уверенно растут весь последний год. Музыка еще никогда в истории человечества не была такой демократичной: все необходимое для ее создания и продвижения еще десять лет назад сегодня заменяет домашний Wi-Fi. Даже разработка видеоигр максимально упростилась: на бесплатной технологии Unreal Engine можно в одиночку создать всемирный блокбастер, не обладая техническим образованием и не написав в жизни ни одной строчки кода. Если вам страшно сломать старые парадигмы и сказать новое слово в выбранном формате, то не сомневайтесь: вместо вас это слово скоро скажет кто-то другой. Если еще этого не сделал.
И не надо быть Куртом Андерсеном или даже его читать, чтобы догадаться: вслед за новыми жанрами музыки начнет разгоняться вся остальная реальность. Нельзя стремиться в будущее вполсилы, оставаясь одной ногой в настоящем, успевшем превратиться в прошлое. Эта ситуация в Лас-Вегасе называется all in – пан или пропал.
Что бы ни вышло из нового культурного прорыва, ясно одно: будущему больше не удастся незаметно напасть на нас из-за угла. Ностальгии по 2020 году точно не будет испытывать ни один психически здоровый человек.