Над городом взошло жаркое июньское солнце. Горячий ветер бодро гонял по пыльному асфальту, словно по льду, мятые газеты и рваную упаковку. Внутриквартальный двор ещё спал, лишь детские качели, от резких порывов ветра, слегка покачиваясь, тоскливо поскрипывали. Три мятых, неумело изрисованных, мусорных контейнера, переполненных, ни кому не нужными вещам и остатками гнилой еды, стояли на проезжей части, занимая сразу же несколько парковочных мест. Они, как жирная наживка, привлекали к себе голубей, бездомных собак и бомжей.
Бомжи - люди без определенного места жительства. Отбросы общества. Его изгои. Они, как и мы, все разные. Кто-то из них хронически не любит работать и готов сдохнуть в подворотне, от помоев и сивухи, лишь бы не приносить пользу своему обществу. Кто-то, когда то был очень богат, но для него жизнь оказалась лишь игрой, которую он успешно проиграл, оказавшись бок о бок с такими же неудачниками. А другой просто жил, творил, любил, но оказавшись совершенно бесхитростным был тут же раздавлен жерновами нашей жестокой действительности.
Раздаётся неприятный, металлический скрежет и крышка с грохотом падает на мусорный контейнер. Высокий, седой старик в белых, тряпичных перчатках, в рваных штанах и в мятом пиджаке, роется в этом мусорном контейнере. Он что-то от туда достаёт, рассматривает, нюхает, отрицательно качает головой и отбрасывает свою находку в сторону.
- Игнат ... Игнат, ты где ? - раздаётся хриплый женский голос.
Старик замирает и растеряно оглядывается по сторонам.
- Маруся ? Марусинька, я тут, - кричит старик и, прихрамывая, идет на встречу к идущей в его сторону женщине. Он подходит к кусту сирени и, сорвав самый крупный цветок, резко разворачивается. Перед ним стоит женщина, среднего роста, в поношенном, вязанном платье. У неё на шее висит, съехавший с растрёпанных волос, мятый, темный платок. На ногах растянутые, все в стрелках, колготки и дырявые, со стертыми каблуками, туфли.
- Ты куда пропал ? Я проснулась, а тебя нет.
- Марусь, так я на работу иду. Сегодня прекрасный день, да еще и пятница.
- На, - Маруся протягивает старику стакан с прозрачной жидкостью - Выпей на ход ноги.
- Нет, милая, я на работе не пью, - старик протягивает женщине цветок сирени, а Маруся, резко отодвинув его от себя, сгибается от смеха.
- Ладно, прости меня, старый. Просто мне ни кто и ни когда не дарил такое, - Маруся успокаивается - Вернешься, как всегда, поздно ?
- Не знаю, как пойдет, день та у нас, как у царей, ненормированный, - Игнат нежно погладил Марусю по волосам и улыбнулся.
- А то смотри, сегодня у Василича праздник, он проставляется, - женщина осеклась и отвернулась от Игната - прости, я совсем забыла, тебе же всё это не интересно, - Маруся залпом выпивает содержимое стакана, равнодушно смотрит на Игната, резко разворачивается и, сильно качаясь, скрывается в кустах уже отцветающей, но еще сильно пахнущей, сирени.
Игнат медленно выдохнул, беззвучно кивнул, подошел к низкой, покосившейся ограде и сел на неё. Он опустил голову и задумался. Игнат очнулся лишь от хлопка входной двери в жилом доме и от громкого, звонкого, детского смеха, моментально разрезавшего воздух. Старик поднял голову и сразу же увидел, стоявшую перед ним, очаровательную девочку, лет шести. На ней была соломенная шляпка и коротенькое, белое платье в крупный, черный горох. На ногах лакированные, цвета слоновой кости, туфельки. Её овальное личико, ещё по детски пухлое, с двумя глубокими, симметричными ямками, светилось, а светло-серые глаза, не моргая, в упор, смотрели на него. Девочка поправила рукой свои крупные, белокурые кудряшки и застенчиво улыбнулась.
- Здравствуйте, - тихо сказала девочка и на её щеках выступил румянец цвета спелой малины.
- Здравствуй, красавица, - ответил ей Игнат и тоже улыбнулся - на вот, возьми, - он протянул девочки цветок сирени - это волшебный цветок, он из сказочного леса, его обладатель может загадывать любое желание и оно обязательно сбудется.
- Любое, любое ? Честно ? - и девочка взяла у Игната цветок.
- Честно, моя красавица, я ни когда ни кого не обманываю.
- Спасибо, дедушка ! А ты волшебник ? - девочка широко раскрытыми глазами посмотрела на Игната.
- Да, самый настоящий.
- Кристи ! - громко позвала девочку, проходившая мимо, молодая и очень ухоженная женщина в короткой, золотистой юбке - не мешай дедушке, пошли, мы уже с тобой опаздываем, - она крепко берёт девочку за руку и тащит за собой - и что это у тебя за веник, ну ка выкини, опять руки испачкала.
- Мамочка, это не веник, это волшебный цветок из сказочного леса, мне его настоящий волшебник подарил, - закричала девочка и спрятала сирень за спиной.
- Ладно, пошли, видела я твоего волшебника.
Девочка резко обернулась и посмотрела на Игната, их взгляды встретились, и он, ослепленный светом из её глаз, поплыл в пространстве ...
...
Как сейчас помню, это был июнь сорокового года. Поезд. Плацкарт. Я сижу на нижней полке, пью чай, встречаю рассвет и думаю про себя.
- В следующем году мне уже поступать в институт, - и тут я замечаю, лежащую на столе, военную фуражку соседа, - правда отец меня видит только военным, я же мечтаю только о живописи. Он меня убьет, когда узнает, что я решил поступать в художественное училище. Он художников за людей не считает, а относится к ним, как к насекомым, которых вся страна, по не понятной для него причине, обязана кормить. Всё, не хочу больше об этом, у меня еще целый год впереди. В конце концов всегда можно сбежать из дома, - я смотрю в окно, на пролетающий мимо лес, он совершенно синего цвета, на низкое, полностью затянутое облаками, но уже с предрассветным свечением, небо - совсем скоро я увижу своего любимого дядю Захара. Он родной брат моей матери, но по чему-то именно с ней он, чаще всего, и ссорится. Странные какие-то эти взрослые, всё время что-то делят, о чем-то спорят, не живется им спокойно, - мои мысли текли сами собой и так же медленно, как вытекает засахарившееся сгущённое молоко из банки. Стук колес и равномерное покачивание сделали своё дело и я, совершенно обессиленный, положил голову на руки и крепко уснул.
- Ихнат ! А вот ты хде ! Просыпайси, приехалы, - я резко поднял голову и сразу же увидел, стоявшего передо мной, дядю Захара. Он был высокий, тучный, физически сильный мужчина средних лет. На нем была белоснежная, украинская рубашка и шаровары. Лицо дяди Захара всегда было пунцового цвета, виной всему были его украинские корни, а значит и непреодолимая любовь к самогонке. У него огромные, пушистые усы и крупный, похожий на картошку, нос, всегда с крупными каплями пота.
- Здравствуй, дядя Захар ! Ты прям Тарас Бульба, - мы громко рассмеялись и крепко обнялись.
- Собирайси племяшь, карета ужо подана, - и дядя Захар указал на окно, за которым стояла, темно-коричневая, с густой гривой, лошадь, запряженная в покосившуюся телегу с горой сена внутри.
...
Деревня. Пыльная, но ровная, широкая дорога. По обе стороны от неё глубокие и сухие канавы, дождей в этом году почти нет, а за ними глухие заборы, за которыми видны лишь верхушки крон яблонь, груш и слив. Больше всего в деревне неба. Оно окружает тебя со всех сторон. Время от времени слышно мирное мычание коров, крик петухов или лай, охраняющих свою территорию, собак.
Я и дядя Захар не спеша подъехали к одному из домов. Эта был большой, светлый, двухэтажный сруб, полностью построенный руками любимого дяди. Мужик он был, что надо, хозяйственный и рукастый, хоть и с крутым нравом, и частенько, после нескольких стаканов домашней самогонки, он становился и во все неуправляемым, безбашенным и чрезмерно эмоциональным, впрочем, это национальная черта и с этим уж ни чего не поделаешь. Захар остановил телегу и я, кряхтя как старик, начал сползать с неё.
- Шош ты как дид то старый, Ихнать. Тэбе по дивкам бехать, а ты с телехи слизть не може, - дядя Захар засмеялся и слегка толкнул меня в плечо, я тут же спрыгнул на землю.
- Здравствуй мой хороший, как доехал ? - на крыльце дома стояла жена дяди Захара, тетя Катя, и улыбалась. Она была в белом, в мелкий цветочек, сарафане, по верх которого был накинут большой, весь в кружевах, платок. Тетя Катя была прямая противоположность своего крутого мужа, мягкая, добросердечная, очень женственная и спокойная. Не смотря на свой, уже не молодой, возраст она была ещё очень стройная и грациозная.
- Отлично, спасибо теть Катя ! Как вы ?
- Да мы то хорошо, как вы то там, в своих городах ? - тетя Катя спустилась с крыльца и подошла ко мне.
- Да вот, тётя Катя, в следующем году уже в институт поступать, - я стащил с телеги свои вещи, кинул их на землю и крепко обнял свою тётю.
- Совсем большой, - сказала женщина и сильно прижала меня к себе.
- Ну хватыть мне ужо этих кошачых ! На стол накрыла ? Жена ! Жрать охота, - встрял дядя Захар - и Нынку зови ! Ихнатий, помнишь таку ? - дядя Захар лукаво посмотрел на меня.
- Помню.
- Она, давеча, про тебя интересовалася. Ну у сё, пошлы у дом.
...
Городской двор светился от, сканирующих его, лучей солнца. На детской площадке появились первые детишки. Они, с радостными воплями, бегали по всему периметру и пытались запустить воздушного змея. Игнат медленно поднялся с ограды и посмотрел на них. На лице появилась грустная улыбка. Он достал из кармана пачку беломора и закурил. Мятая папироса затрещала и обильно задымилась.
- Олюшка ! Как же я тебя любил, - Игнат смахнул с щеки слезу - да и люблю, - он развернулся и, сильно прихрамывая, побрел по проезжей части в сторону арки. Не дойдя до неё он остановился и прикрыл глаза.
...
Вытянутое помещение с квадратными окнами за которыми уже темно. Длинный стол весь заставлен тарелками в которых недоеденные овощи, картошка в мундире и большие, ломти жирного сала. Множество бутылок с мутной жидкостью и граненые стаканы. Несколько, изрядно выпивших, мужчин и женщин, тихо поют. С другой стороны стола сижу я с Ниной.
- Игнат, я сегодня иду к своей подружке, на день рождения, пойдешь со мной ? - прошептала мне в ухо Нина и тут же покраснела. На вид ей было не больше четырнадцати лет. Она была болезненно худая и вся в веснушках. Толстая, русая коса закрывало пол её подростковой спины и доходила до, ещё несформировавшихся, бёдер.
- А что за подружка ?
- Эта наша любимца, Олюшка ! Пойдёшь ?
...
Чёрное, густое, как бархат, с миллионами, живых, пульсирующих, светлячков, небо, завораживает и, одновременно с этим, манит в свою бесконечность. Горячий южный ветер, ударяя в лицо, заставляет глубоко дышать, вдыхая ароматы полевых цветов, от чего приятно кружится голова. Я сижу рядом с костром, рядом сидит Олюшка и молча смотрит на речку, из-за бегущих по её лицу бликов кажется, что она слегка улыбается. Спокойный и бесшумный, но тугой, поток темной воды отражает идеальный круг лунной тарелки. Я, не отводя от Олюшки глаза, пытаюсь её быстро нарисовать.
- Олюшка, я люблю тебя, - тихо, почти заикаясь, говорю я, тут же откладываю бумагу, карандаш, подхожу к ней, сажусь рядом и двумя ладонями нежно обхватываю её совершенное лицо. Её бледная, почти прозрачная, кожа каррарского мрамора, светиться изнутри. Тяжелые, длинные волосы подчеркивают утонченность и женственность. Но всё это меркнет по сравнению с её глазами. Два светло-серых, миндалевидных, бездонных колодца. Взгляд, не по возрасту умный и всегда с каплей грусти, пронизывающий и испепеляющий в тебе всё грешное и пустое. Таким глазам, ни при каких обстоятельствах, не возможно соврать. Олюшка была не человеком ! Она была Ангелом олицетворяющим собой истинную Любовь ! Единожды с ним встретившись, навсегда забудешь обо всем мирском и бренном !
- Любимый, ты скоро поступишь в институт и скорее всего забудешь про меня. Новые друзья, новая жизнь, но помни, у тебя теперь есть человек, который тебя всегда будет ждать, - Оля пронзительно смотрит на меня и, одновременно с этим, нерешительно, тянется ко мне своими нежно-розовыми губами. Мы сливаемся в страстном поцелуи, растворившись в летней ночи.
На следующий день я уехал в Ленинград ...
...
Игнат открыл глаза и увидел прямо перед собой большую, высотой в три этажа, арку, за которой была шумная, полная жизни, улица. Дедушка вышел на неё и сразу же оказался в нескончаемом потоке, куда-то бегущих, разноцветно одетых, людей. Обрывки фраз, смех, шум работающих двигателей и начинающаяся жара, от всего этого Игнату стало не по себе и он, увидев у стены, сильно выступающий, козырек, сел в его тени прямо на горячий асфальт, положив перед собой пустой пакет. В нескольких метрах от Игната стояла рекламная тумба с плакатом, на котором было написано "1941 - 1945 Помним и Любим ...". Игнат закурил, прикрыв рукой глаза.
...
Сорок первый год. Двадцать второе июня. Шесть утра. Нева, играющая сотнями своих бликов, ласкает гранитную набережную, радуясь белым ночам. Я, с несколькими своими одноклассниками, стою около спуска к воде. Мы весело смеёмся, вспоминая выпускной, и пьём белое, сухое вино. Мимо нас пробегает встревоженный и чем-то напуганный мужчина. Пробежав несколько метров, он останавливается и быстро возвращается к нам.
- Что вы тут делаете ?
- Дядя, а у нас выпускной, имеем права, - отвечает ему мой, сильно захмелевший, друг.
- Я вас еще раз спрашиваю, что вы тут делаете ? Три часа назад на нас напал немец, понимаете ? Война ! Всем по домам, быстро - и мужчина, с искаженным лицом, приседает.
Я с шумом влетаю домой, на кухне, молча и мрачно, сидят родители ...
...
Июль того же года. Жара уже несколько дней. Я бегу вдоль знакомой, с тугим течением, реки и мечтаю лишь об одном, застать дома Олюшку.
Я иду по огромному, с цветными пятнами, полю, касаясь руками его мягких и пушистых колосьев. И вдруг в моё сердце входит острая, тонкая игла, от чего становится почти не возможно дышать. Я останавливаюсь и резко оборачиваюсь. Олюшка стоит на окраине поля, держа в руках платок. Она сегодня красива, как ни когда.
- Игна-а-а-ат, - Олюшка бежит в мою сторону, я бросаю свои вещи и, как ветер, устремляюсь к ней. Мы, как две стихии, сталкиваемся и начинаем неистово друг друга целовать, шепча друг другу слова любви. Олюшка на мгновенье замирает, слегка отстраняется и смотрит мне прямо в глаза, от этого взгляда я сразу же покрываюсь липким, холодным потом и перестаю дышать.
- Любимый, обещай мне.
- Конечно, Олюшка, но что обещать ?
- Обещай всегда помнить меня - и она, уткнувшись лбом в мою гимнастерку, плачет как ребёнок ...
...
Игнат просидел под этим козырьком около трёх часов, а когда солнце оказалось в зените и тень исчезла, он, причитая и кряхтя, встал. Ноги затекли, стали деревянными и не слушались. В пакете, за всё это время, появилось лишь несколько монет низшего достоинства. Старик вздохнул и медленно пошёл по Невскому проспекту в сторону аничкова моста. Он, облокотившись на чугунную ограду моста, стал смотреть на воду. Небольшие, мягкие волны равномерно заполнили собой всю поверхность реки Фонтанки, лишь бело-голубые прогулочные катера, время от времени, нарушали их покой. В какой-то момент, Игнат, заметил, что волны и во все пропали, а река превратилась в белое, в трещинах, зеркало, сплошь покрытое сугробами. Сильный, обжигающий ветер унёс Игната ...
...
Синяя и безумно холодная ночь, температура ниже сорока. К такому не возможно привыкнуть. Сотни, скачущих вверх-вниз по сугробам, светящихся огней, похожих на Ангелов - это свет от машинных фар. Я стою в белой дубленки и в валенках на одном из постов Ладожской дороги жизни, а мимо меня, сутки напролет, проезжает вереница Ангелов Блокадного Ленинграда. В сторону города они везут мешки с мукой, обратно же едут полностью заполненные людьми. Эвакуация. Ночью здесь особенно страшно днем как-то повеселее, но и в разы опаснее. Бесконечные обстрелы, то с мессеров, то с земли.
Ладога замерзает не вся, оставляя множество колодцев смерти - это полыньи куда часто Ангелы и проваливаются, полные еды или людей и уже лежа на дне ещё долгое время освещают своими фарами дно. Зрелище ужасающее.
Это случилось в феврале месяце. Минус тридцать семь и штормовой, буквально сбивающий с ног, ледяной ветер. Мы установили, прямо на льду, несколько артиллерийских пушек, одна из них была моей. Задача была при появлении мессеров, сразу же открывать по ним огонь, тем самым не давая атаковать им наши машины. Очередная крупная партия ЗИСов ехала из Ленинграда, эвакуируя ни одну сотню полуживых людей, тогда в машинах сидели дети, эвакуация последних детдомов. В воздухе послышался характерный душераздирающий визг и почти сразу же появился, черный мессер. Он, опустившись, максимально низко, пролетел над нашими головами и ушёл на разворот. Они часто так делали, психологическая атака, черти. Я резко развернул пушку, в нужную сторону, и приготовился атаковать. Главная сложность была в том, что стрелять по ним надо было сразу как они появлялись, что бы они не успевали атаковать наши машины. Летят, суки ! Как же мы тогда их все ненавидели ! Я начал стрелять. Все начали. Один мощный залп и у меня из уха потекла красная, обжигающая струйка крови. Один мессер задымился и с рёвом и черным дымом рухнул прямо на лед, пробив его, он быстро скрылся в черной воде, примерно в километре от нас. Посыпались бомбы, оставляя после себя гигантские, рваные лунки. Пулемётные очереди сразу же уложили несколько наших людей. Мессеры улетели, а машины прибавили газу. Через пол часа я стоял у гигантской черной дыры, по поверхности которой, среди льдинок, плавала детская шапочка с большим кровавым пятном. Она еще какое-то время покружилась в центре воронки, набирая в себя нужное количество ледяной воды, а за тем беззвучно в ней скрылась.
...
Игнат отвернулся от воды. Мимо него всё так же неслась бесформенная, яркая и агрессивная толпа, состоящая из людей, принципиально не замечающих друг друга. Он услышал странный звук, похожий на плачь, и тут же увидел мужчин, лет пятидесяти, хорошо одетого, с аккуратной салонной стрижкой. Он медленно шел, ни кого не замечая, а в руке держал какую-то бумажку и рыдал. Игнат вновь закрыл глаза ...
...
Уже шел сорок второй год. Опять зима. Я уже третий месяц валяюсь в госпитале. На Ленинградском фронте мы в очередной раз атаковали Невский пятачок, где меня почти и убили, собирали буквально по кускам.
Молодая, симпатичная сестричка, подошла ко мне с лекарством, со стаканом воды и с каким-то конвертом.
- Игнат, возьми, это кажется тебе, - сказала она, но радости в ее голосе не было.
Я сел на кровати, взял в руки конверт, и тут же услышал, как у меня внутри оборвалась струна, а всё тело стало быстро наполняться изнутри кровью. Письмо я уже читал через толщу воды, наполнивший мои уставшие глаза и смог прочитать лишь несколько слов: "... немецкие оккупанты сожгли всю деревню ... Они не жалели ни стариков, ни женщин, ни детей ... Олюшка, со всей своей семьей, погибла ... Будь проклят фашистский ...", письмо выпало из моих рук и я потерял сознание.
Уже после войны я, совершенно случайно, узнал все подробности, и то, что сначала Олюшку пытали, подозревая, что она как-то связана с партизанами, и то, как несколько дней подряд её насиловали, а потом, избитую и униженную, вывели на снег и при всех повесили.
Помню, я тогда вновь умер ...
...
Игнат достал из кармана, мятый, серого цвета, платок, вытер мокрые глаза и громко высморкался. Ему навстречу шли два высоких, молодых лейтенанта. Они громко смеялись и постоянно заигрывали с, проходившими мимо них, девушками. У Игната всё поплыло перед глазами и он их закрыл ...
...
Берлин. Начало мая сорок пятого. Город, в прямом смысле, стёрт с лица земли, а воздух приторно-сладкий от огромного количества разлагающихся трупов. За каждой разрушенной стеной может ожидать смертельная опасность. Мы, медленно и тихо, сидя верхом на Т-34, двигаемся по одной из центральных улиц города. Мой лучший друг, Павел, сидит рядом со мной и напряженно всматривается в проемы обгоревших домов. Я же совсем расслабился и в лучах, уже почти летнего, солнца, курил и вспоминал свою довоенную жизнь. Вдруг, игривый солнечный зайчик, пробегает по броне нашего танка и останавливается на моей груди. Павел меня толкает, да так сильно, что я кубарем скатываюсь вниз. Одиночный выстрел и несколько автоматных очередей, с пятого этажа летит безжизненное тело немецкого снайпера. Я вскакиваю на танк, Павел лежит на моем месте, но без движения, положив его на спину, я вижу кровавое пятно в районе сердца. Вот так, в последние дни войны, я потерял своего лучшего друга !
Чёртова война - будь ты проклята !
...
Игнат, не заметно для себя, а он сегодня действительно был сам не свой, оказался около Катькиного сада. Он посмотрел на сахарный Александринский театр и притормозил возле уличных художники, чего здесь только не увидишь, и дружеский шарж, и классический портрет, хочешь маслом, хочешь пастелью, а можно и обычным углём. Игнат пристроился на пустую лавочку, не далеко от творцов и закрыл глаза и тут случилось чудо, он в какие-то считанные секунды увидел всю свою послевоенную жизнь ...
...
Я стою в актовом зале Ленинградской Академии Художеств и у меня в руках диплом,
- Я исполнил свою мечту и стал художником ! Видел во сне Олюшку, она очень за меня рада ! Я всё время её ощущаю рядом. Она мой Ангел Хранитель.
Мои первые две выставки были в самой Академии, а по том, под гром аплодисментов друзей и завистников, меня приняли в Союз Художников, первого с курса и вручили ключи от просторной, светлой мастерской.
Я знаком со многими известными и талантливыми людьми. Меня постоянно приглашают на выставки и банкеты.
С восьмидесятых годов, я начал покорять Запад. Там меня познакомили с нашими гениальными диссидентами и там же мы познакомились с ней. Стройная, молодая, с пышной копной вьющихся, рыжих волос, зелеными глазами и улыбкой Софи Лорен, её звали Тата и на тот момент она была ведущим специалистом и организатором выставок и презентаций.
Я сижу в дорогом костюме, в зале, отделанном мрамором, и подписываю договор сразу на несколько выставок в разных странах.
А потом ...
Звонит телефон и мне сообщают, что все мои картины пропали и что я ... нищий.
Я лежу в больнице с инфарктом, а когда выписался, то узнал, что идти мне не куда, так как всё мое движимое и недвижимое продано с молотка за долги перед организаторами тех самых мифических выставок. Все мои друзья и приятели, как это часто бывает, пропали в ту же секунду, попросту забыли про моё существование. Всё что у меня теперь есть, так это тот самый подвал, где сегодня всю ночь будет зажигать Василич, да моя любимая Олюшка.
В этой жизни всё могут отнять и украсть, кроме Души и Любви !
...
Три часа дня. Невский проспект. Пик жары и пробок. Асфальт прямо таки плавится, издавая душный запах канцерогенов.
Эпилог
Игнат бодро идет по Невскому проспекту. Он ни кого не замечает, ведь он первый раз, за последние несколько десятилетий, по настоящему счастлив. Он вновь обнимает свою Олюшку, она же не сводит с него своих полупрозрачных, сильно светящихся, но всё таких же красивых, глаз. На секунду он останавливается, поворачивается и смотрит в сторону сквера, а там, под грязно-зеленой кроной старого тополя, в том самом Катькином саду, на скамейки, наспех накрытый простыней, лежит тело очередного, ни кому не известного бедолаги, каких каждый день по всей стране умирают тысячи. Игнат поворачивается к Олюшки, они оба смеются и, слившись в своем коронном, страстном поцелуи, вспыхивают. Народ разлетается от увиденного в разные стороны, а машины, с визгами тормозов, таранят друг друга. Огонь, высотой в несколько метров, поднимется над землёй и превратившись в стремительно закрученную спираль исчезает в прозрачном небе.
А народ, чуть ещё постоял, по обсуждал увиденное, да вскоре, вспомнив про свои дела и нерешенные проблемы, вновь забегал и засуетился, будто бы ни чего и не было ...