«Ремесло – мелкое ручное производство промышленных
изделий, господствовавшее до появления машинной
индустрии (а затем частично сохранившееся и наряду с ней).
Для ремесла характерны: применение простых орудий труда,
решающее значение личного мастерства ремесленника,
индивидуальный характер производства (ремесленник
работает один или с ограниченным числом помощников)»
(Советский энциклопедический словарь, 1981 год)
Когда-то, в годы дореволюционные, в Российской Империи существовали сословия: дворянство, купечество, рабочие, крестьяне и т. д. После залпа «Авроры», песен «Вихри враждебные веют над нами…» и «Вставай, проклятьем заклеймённый…», наше государство стало рабоче-крестьянским и плюс прослойка – интеллигенция. Вот так мы и жили более семидесяти лет, пока, сдуру, не захотели опять себе на шею посадить новых дворян (господи, какие из них дворяне, хотя титулы себе покупают), новых хозяев жизни.
Когда то, в шутку, мы в своём экипаже спорили. Штурман доказывал, поскольку у него в руках линейка, карандаш и портфель – то он служащий. А мы, оба лётчика (командир и второй пилот), бортмеханик и бортрадист – рабочие. Он работает головой, а мы, типа, только руками. Смех смехом, мы действительно воздушные рабочие. И делаем свою работу руками, правда, при этом всё-таки используем голову. Кто чаще, кто реже, но всё же используем. А то, что мы рабочие – это ничего. На работягах весь мир держится, как бы нам не пытались доказать обратное. Недавно в интернете вычитал: если исчезнут певцы, спортсмены, шоумены и финансовые аналитики, вы даже не заметите. А вот если, не дай бог, вышла из строя линия электропередач и не появится бригада работяг, чтобы её восстановить, то вы в темноте истерикой изойдёте, так вам будет некомфортно. Так что, цените людей рабочих профессий.
Я не зря в начале текста выписал из словаря определение слова «ремесло». Это действительно – мелкое ручное производство. Ведь количество лётчиков на планете под названием Земля не бог весть, как огромно. Нас действительно не так много. А работа наша действительно ручная, работаем мы в основном руками, хотя все действия осмыслены головой. А если кто, иногда, думает другим местом или ему крупно не повезло, о тех мы слышим по телевизору в новостях или читаем на страницах газет в разделе «происшествия». Да, мы применяем простые орудия труда – «ручка», «шаг-газ» и педали. Правда в комплекте к ним ещё идёт и вертолёт, а уж его никак не назовёшь простым. Есть и так называемый индивидуальный характер производства – ремесленник работает один или с ограниченным числом помощников, читай - с экипажем.
Но обратите внимание на главное – решающее значение имеет ЛИЧНОЕ МАСТЕРСТВО ремесленника, т.е. лётчика. Так что я считаю, ничего оскорбительного в обозначении работы лётчика, как ремесла – нет!
Гляньте, к примеру, на работу кузнеца или стеклодува. Когда из-под ударов молотка кузнеца является перед вашими глазами железная раскалённая роза. Она как живая, её лепестки, остывая, переливаются ярко оранжевыми, красными оттенками. Это зрелище завораживает. А как от дыхания стеклодува, под его чуткими руками зарождаются на свет изумительные фигуры из стекла. Только что стекло было раскалённым добела, а тут уже застывает прекрасным творением рук человеческих. Как то не поворачивается язык назвать этих людей ремесленниками. Это уже искусство так работать и такие творения выдавать миру. Вот именно, творения! Они потом хранятся в музеях стекла и кузнечного дела.
Мой дед, прошедший три войны, был классным плотником и столяром. Мне в детстве довелось много раз видеть, как он делал столы, стулья, рамы окон, пчелиные ульи, бочки. Знаете, это завораживающее зрелище. Ни одного лишнего движения, всё чётко, удары топора ложатся точно, тютелька в тютельку, откалывая тонкую щепу. Рубанок скользит по доске, стружка золотистыми завитками вьётся над рубанком и падает с верстака. Только иногда дед, задыхаясь, прерывал работу и с матерком бормотал себе под нос: «Силы уже не те…». А мне нравилось погладить ладошкой гладкую древесину табуретки или днища для бочки, только что вышедших из-под рук деда. Не скажу, что это произведение искусства, но эти добротные, на совесть сделанные вещи, служили людям долгие десятки лет. Когда в 16 лет я уже вымахал до ста восьмидесяти с гаком сантиметров и, влетая в хату, забывал пригнуться, то сразу прикладывался лбом о верхний косяк двери. А бабуля Фрося заботливо говорила: «Правда, Сашик, добрые двери дед зробыв? Ты голову бережи!». Правда, двери и хата получились добрые, в смысле крепкие. С 1928 года стоят и хата, и двери, только моего лба дожидаются. Как треснешься лбом, так сразу добрым словом вспоминаешь дедово мастерство. Правда, сейчас хаты, как деда и бабули, уже давно нет. Но это печаль лишь моего сердца.
Не помню, где и когда я это вычитал, но запомнилось: «Если вы что-то делаете не профессионально и без любви – это халтура; если вы что-то делаете профессионально, но без любви – это ремесло; если вы что-то делаете не профессионально, но с любовью – это хобби; если вы что-то делаете и профессионально, и с любовью – это искусство».
Профессия лётчика (вертолётчика) одна из сложнейших в мире. Она всегда входит в первую десятку во многих странах мира. И по престижности, и по уровню оплаты. Поэтому говорить о не профессионализме не приходится. Лётчик не профессионал, это такой же абсурд, как еврей-оленевод или генерал-демократ. За непрофессиональные действия в авиации расплачиваются очень строго. Либо ты уронишь груз и разобьёшь вертолёт, это в лучшем случае. Либо тебя посадят, или похоронят, в худшем случае. Значит, «халтура» и «хобби» исключаются.
Остаётся только «ремесло» и «искусство». Как я уже говорил, в слове ремесло или ремесленник нет ничего обидного. Хотя, профессия без любви – это очень обидно. Это, как всю жизнь жить с нелюбимой женщиной. Но там, если совсем невмоготу, хоть развестись можно. А профессию так просто не поменяешь. Тем более, ты её выбираешь на всю жизнь, как и женщину. Но это кому как повезёт. Мне повезло, я свою работу выбирал одну и на всю жизнь. Всегда хотел быть лётчиком и никем другим. Я уже упоминал, что когда начал летать в Печоре, уже после переучивания на МИ-6 и втянулся в эту работу, в этот режим, будучи вторым пилотом в экипаже вертолёта, то ещё пока спишь, даже во сне перед пробуждением у тебя уже хорошее настроение – через два часа я поднимусь в небо. А вечером, после полётов, проведя семь часов в воздухе, неохотно уходил с аэродрома, ещё не налетался. Я говорю только о себе, о своих ощущениях, может я один такой – ненормальный. Так что свою работу я старался делать профессионально и с любовью.
Мне очень повезло в жизни с учителями. Это и мои школьные учителя, которых я буду помнить по гроб жизни. Я помню своего первого пилота-инструктора Владимира Павловича Дубовика, царство ему небесное. Я помню всех, кто учил меня летать в училище и на переучивании.
Особенно повезло здесь, на севере, в лётном отряде. Все мои первые командиры-начальники были великолепными лётчиками. И командир отряда Витольд Иванович Терехов, и первый комэск Михаил Сергеевич Гошко, и мои первые командиры – Владимир Аркадьевич Пау, Леонид Владимирович Маслун, Борис Михайлович Авдонькин, Евгений Борисович Ванчагов, Юрий Петрович Пискун, Виталий Александрович Матаев. Все они были мастерами своего дела, все передавали частицы своего мастерства, и я у всех у них учился. Даже с кем не довелось летать в одной кабине, но я знал, что они прекрасные лётчики – Валерий Александрович Калинин, Вячеслав Ильюхин (к сожалению, отчество не помню), а с кем и редко приходилось летать (они были проверяющими в экипаже) – Виталий Ильич Ивахненко, Александр Илларионович Чайкин, Виктор Васильевич Выгузов, это всё мастера лётного дела. Они все-все и обучали меня лётному ремеслу. И когда был вторым пилотом, и потом, когда ввёлся в строй в качестве командира вертолёта. Профессиональные навыки вбили в меня крепко, и видимо я был не бесталанным и хорошо освоил науку. Спасибо им всем за это.
А потом начались долгие дни и годы полётов самостоятельных. Когда ты командир вертолёта, и ты один, только ты один отвечаешь за всё, что происходит или произойдёт на борту воздушного корабля. День на день не похож, как и один полёт не похож на другой. Не бывает двух одинаковых полётов! Бывали дни, как песня. Всё складно и ладно, всё как бы само собой получается, погода звенит, подцепщики работают, как надо, грузы на подвеске ходят, как миленькие, посадочные площадки – то, что надо. А бывали дни, ну всё наперекосяк: то погода, то грузы поганые попадаются, то задержки непредвиденные. И хоть ты работу свою любишь, но чувствуешь – просто надо дотянуть до конца дня, сделать свою работу профессионально (а по другому – никак), но к вечеру такое ощущение, будто ты выжатый лимон. И хоть работа любимая, но сегодня твоей душе от такой работы никакой радости. Просто надо дотерпеть и сделать. И чувствуешь себя ремесленником, только без обид, я уже всё объяснил. А бывают дни, я уже говорил – как песня. И душа поёт, наслаждаясь работой, которую сам выбирал, и у тебя всё в ней спорится и всё идёт как надо.
Ты ещё с вечера обдумываешь предстоящий день работы, прикидываешь, что и как надо сделать, и когда утром не торопясь идёшь к вертолёту, у тебя уже в голове картинка – что и как делать. Конечно, жизнь вносит коррективы, и не всегда получается, как задумано, но чаще получается так, как надо. И вот это ощущение предстоящей любимой работы со своим родным слётанным экипажем, который понимает тебя с полуслова, с полувзгляда, а в твоих руках могучая машина, которая послушно отзывается на твоё малейшее движение, а над головой бездонное синее небо, в которое ты поднимешься через десяток минут – это такое наслаждение, которое трудно объяснить человеку не летавшему.
У лётной работы есть ещё одна особенность. Я сужу только по себе, может это только у меня так. Вот бывает, перед полётами нахлынут какие-то земные заботы или проблемы. Бывает, кто-то испортит или постарается испортить тебе настроение, бывают дома нелады, ведь все мы живые люди. Но как только поднимешься на борт, войдёшь в кабину, сядешь в пилотское кресло, пристегнёшь привязные ремни, и все неурядицы разом, как бы отходят на задний план, ты их оставляешь далеко за спиной, там на земле. Всё потом, потом – когда вернёмся на землю. И ещё бывает перед полётом, где-то в командировке, чувствуешь себя не очень, вроде и температура, и насморк, и горло першит. А как целый день полетаешь, глядишь вечером – вроде всё в норме. Ничего не болит, температуры нет, нос не заложен. Вроде, как вертолёт и полёты лечат. Может, я ошибаюсь, но со мной происходило именно так.
И ещё раз повторюсь. Перед взлётом, когда вертолёт уже стоит на полосе, и тебе достаточно только взять «шаг», чтобы оторвать машину от бетонки, я смотрю вперёд, и у меня всегда возникает одна и та же мысль: «А где начинается небо? В сантиметре от взлётной полосы, в двух, в десяти, а может в целом метре?». А мне кажется, оно не только вверху, а и вокруг меня, и манит и зовёт с притягательной силой. Когда вертолёт, послушный твоим рукам, мощно набирает скорость и высоту, и вся ширь горизонта распахивается перед твоими глазами, открывая взору красоту земли, ближних и дальних лесов, блеск и полноту могучей реки. Лучи ласкового солнца освещают кабину, зайчики солнечного света бегут по стёклам приборов, дрожь «ручки» и «шага» в руках и лёгкая вибрация вертолёта, всё это наполняет твою душу умиротворением. Всё, как должно быть, ты там, где должен быть, и тебе несказанно повезло. Ты не просто работаешь, летаешь. Ты наслаждаешься волшебством своего ремесла. А может не ремесла? Может работа лётчика сродни искусству? Ведь хороший лётчик чем-то похож на музыканта. А чтобы музыка зазвучала, надо своё дело делать профессионально и с любовью. И тогда песня души сольётся с высотой и красотой полёта. А иначе и жить не стоит.